-- Не может быть! -- воскликнул Гонелла. -- Прячет где-нибудь.
-- Например, где? -- спросил у него доктор Бен-Азиз.
-- Ну делают же операции, так что начинаешь гадить через бедро. Так или нет?
-- Вывод обнаружить еще легче, чем естественное отверстие.
-- Господи! -- вскипел капитан. -- Хорош, ведем их к психиатру. В конце концов, для этого их сюда и доставили. Видно невооруженным глазом, что оба живехоньки, и непохоже, что они собираются откинуть копыта. А если и собираются, то сборы явно продолжаются уже очень долго. Нам нужно заключение эксперта.
-- Быстро не получится, -- предупредил Бен-Азиз. -- Кляйнгельд на осмотр времени не жалеет.
-- Чужого, -- добавил один из ассистентов.
-- И чужих денег тоже, -- подхватил другой.
-- Время и есть деньги, -- поставил точку Бен-Азиз.
Доктор Кляйнгельд оказался коротышкой с непропорционально большой головой. Разговаривал он исключительно шепотом, очевидно, полагая, что таким образом легче подчинить пациента своей воле -- пусть сбавит тон, напряжет слух, боится лишний раз вздохнуть, чтоб не упустить чего-нибудь жизненно важного. Психиатр уютно устроился в глубоченном кресле и просматривал какие-то записи, самоуверенно и победительно улыбаясь тонкогубым ртом. Откинутая назад спинка кресла была почти на одном уровне с кушеткой, на которую уложили Старика.
-- Как вам моя кушеточка? -- шепнул доктор.
-- Затрудняюсь ответить.
-- Почему?
-- Не знаю, чем ваша кушетка отличается от других.
-- Понятно. Это потому что вы Бог, да? -- повеселел психиатр.
-- Возможно. Да, вполне вероятно.
-- У меня тут недавно лежал один Бог, так ему моя кушетка очень даже понравилась.
-- Что доказывает -- если бы была нужда в доказательствах, -- что он Богом не является.
-- А чем докажете вы, что вы Бог?
-- Мне не нужны доказательства. В том-то и суть. Наступила пауза -- доктор что-то записывал.
-- Вы помните Сотворение мира?
-- Мои воспоминания вряд ли будут вам понятны, -- заколебался Старик.
-- Интересное замечание. Обычно начинают пересказывать Книгу Бытия. Им кажется, что они вспоминают Сотворение, а на самом деле они всего лишь вспоминают текст.
-- Вы о ком это?
-- О пациентах, которые считают себя Богом. Кляйнгельд сделал еще какую-то запись.
-- Можно поинтересоваться, зачем вы пожаловали на Землю? Старик призадумался.
-- Так сразу не объяснишь... Как-то вдруг, неожиданно нахлынуло невыразимое... одиночество. Захотелось посмотреть, какие вариации получила тема, которую я некогда считал такой удачной. А потом... Нет, словами этого не опишешь... Не получается -- пока... Скажите, а можно задать вопрос вам?
-- Разумеется, но у меня, в отличие от вас, не на все вопросы есть ответы.
-- В самом деле? Мне кажется, что вы верите в то, что я ... ну, тот, кто я есть. Доктор беззвучно рассмеялся:
-- Слишком сильно сказано. Я, знаете ли, вообще не склонен во что-либо верить.
-- Это свидетельствует об уме.
-- Спасибо, очень мило с вашей стороны. Но я не боюсь менять мнение по тому или иному вопросу. Наоборот, я периодически даже понуждаю себя к этому. Надо мусолить истину, как собака мусолит косточку. Нет ничего постоянного. Все меняется. Люди стареют. Идеи стареют. Вера тоже. Жизнь все подвергает эрозии. Вот почему мне нетрудно разговаривать с вами как с Богом, хотя я не знаю, правда ли это, и не больно-то стремлюсь узнать.
-- Как любопытно! -- оживился Старик. -- Вот уж не думал, что испытаю смущение, когда во мне признают Бога. Какая неожиданность! Когда вы сказали, что вам все равно, Бог я или нет, я в первый момент испытал замешательство, а потом облегчение. Тут у вас, на Земле, изображать Бога гораздо легче, чем быть Богом.
-- Легче, чтоб тебя считали сумасшедшим, нежели нести ответственность за все беды и несчастья мироздания.
-- Или выслушивать хвалы твоему всемогуществу. Быть объектом молений -- самая тяжелая из форм давления на психику. Доктор опять зачиркал ручкой по бумаге.
-- Можно спросить, кто таков ваш спутник?
-- Ах, -- вздохнул Старик. -- Я так и знал, что рано или поздно вы об этом спросите. -- Немного помолчав, продолжил: -- Вы вот интересовались, зачем я спустился на Землю после столь продолжительного отсутствия. Не говорите об этом ему, но меня все эти века мучила совесть... Понимаете, я ведь его вытолкнул.
-- Откуда?
-- Должно быть, я слишком много на вас обрушиваю вот так, сразу... Я вытолкнул его из Рая.
-- Так Рай существует?
-- О да, но это не такое завидное место, каким его обычно представляют. Временами там бывает очень одиноко.
-- Одиноко? Вы меня удивляете. Я думал, что человеческие несовершенства вам неведомы.
-- Не забывайте, ведь я вроде бы создал человека по своему образу и подобию. Так что несовершенства мне ведомы. Я должен знать и что такое сомнение, и что такое отчаяние, и что такое радость. Раз я сотворил человека, стало быть, я знаком с его устройством.
-- Означает ли это, что и у Бога воображение имеет свои границы?
-- Не думал об этом. Вероятно, да.
-- Почему?
-- Потому что... потому что я могу создать только то, что доступно моему воображению. Очевидно, есть вещи, которых я вообразить не в состоянии.
-- Где есть? Во Вселенной?
-- Вселенная -- это моя лаборатория. Я сошел бы с ума в бескрайних райских просторах, если б у меня не было Вселенной, где можно всласть наиграться. Благодаря ей я сохраняю молодость и свежесть -- насколько это возможно. Но Вселенная познаваема и допускает интерпретации, ибо она сотворена из материи, известной человеку. Вселенная как раз и обнаруживает пределы моей фантазии. Бессмертные, как и смертные, нуждаются в некоем ограничителе. Для смертных таким ограничителем является сама смерть, именно она придает жизни смысл. А бессмертию нужен ограничитель для воображения, иначе вечность быстро выдохнется и обратится в хаос.