— Человек! — крикнула Сара, одной палкой, словно пальцем грозя. — Что молчишь? Почему даже словом защититься не можешь? Стыдно, стыдно, старый седой еврей…
Так сказала старуха Сара, высказала, что хотела и замолчала.
Замолчала и глазами, острыми, как иглы, вонзилась в старика.
И испугалась Сара, ибо человек и теперь молчал. Так стояли они друг против друга в долгом молчании, а затем старик приподнял обе руки, проворно зашевелил пальцами, желал что-то объяснить и не сумев это сделать, стыдясь, но, не находя другого выхода, открыл рот и замычал.
И звук этот был какой-то нечеловеческий, совсем не как у человека, и Сару дрожь пробрала, так как она опять услышала кошек, по ночам кричавших человеческими голосами, и слышала человека, мычащего, как животное.
И поняла старуха Сара, сразу же поняла все, хотя не хотела понимать.
С того времени старуха Сара и дальше поливала деревце под окном, и человек с первого этажа уже не мешал ей.
Сара, как и раньше, хотела, чтобы деревце выросло в бескрайних песках, чтобы тонкий серый стебелек поднимался, наливался соком и деревом стал бы когда-нибудь.
И еще хотела Сара, чтобы тот человек заговорил.
И спускалась она по вечерам, хотя и трудно, очень трудно было спускаться по лестнице, а потом подниматься по ней, опираясь на две палки, и стучала палкой в дверь человека; каждый вечер она учила того человека говорить.
А вскоре, действительно вскоре, заговорил этот человек.
Только не каждый его речь понять и услышать может.