– Тише, Ванька! – закричал кто-то из солдат. – Мы тебя уймем.
– Вот я тебя уйму, – отвечал Иван, и палка обновилась и распространила ужас на всю артель.
– В пятом часу на экзерцир-плац, на учение! – сказал Иван и ушел. Все пристали к Володе и просили его протекции. С нахальным смехом, лежа вверх брюхом, отвечал Володя: кому «хорошо», кому – «посмотрим», кому – «что дашь?», и заснул в чаду своего величия. Наступил и пятый час. Солдаты уходили на назначенное место, артель пустела. Последний собрался на учение Коницын, взял ружье и стал будить Володю.
– Не замай, – закричал Володя, – спать хочу.
– Пора на учение!
– Так ступай, а за меня пусть Ванька ружьем артикул выбрасывает.
Перевернулся и заснул. Коницын ушел один. Не прошло и пяти минут, Ерема разбудил Володю.
– Ступай, Володимер Степаныч, сержант зовет.
– Ах ты, лошадиная харя! Видно, я мало тебя в конюхах бил. Пошел!
Еремей ушел и воротился.
– Володимер Степаныч, вставай! Сержант сердится.
– Смотри, чтоб я не рассердился.
– Да он наказывал, чтобы я тебя волей-неволей на учение привел.
– Поди и скажи Ваньке, что я спать хочу.
– Барин! Худо будет, как сержант сам придет!
– Пускай попытается! Я ему рыло намозолю. Вон!
Пришел и сержант и с ним Ерема да еще солдат.
– Володимер Степаныч! Служба не воля! Ступай!
– Ах ты, холоп окаянный! С кем ты разговариваешь?
– С тобою, барин! Прошу тебя, не доводи меня по артикулу поступить.
– Я тебе такой артикул задам, что за ушами затрещит.
– Видит Бог, я не Иван, а сержант государев. По присяге пойду. Палкой подниму.
– Палкой! – Володя вскочил и размахнулся по старой привычке весьма ловко, но сержантская трость – волшебный жезл! – так и пошла гулять по нежным косточкам Володи. Сержант сам зажмурился, а все бьет, да тузит, да приговаривает:
– Не могу, Володимер Степаныч, видит Бог, присягал! Не сердись, барин! Не я бью, служба бьет.
И трость продолжала ревностно нести службу. Стыд, унижение, а паче физическая боль одолела. Володя выскочил из артели и опрометью бросился бежать.
Варвара Сергеевна только что оздоровела и после продолжительной болезни в первый раз вечеряла или полудничала, не знаю как правильно назвать трапезу между обедом и ужином. Перед нею стояло большое блюдо оладий и кувшин квасу. Откусив лучшую по усмотрению часть оладьи, остатки подавала она то карлицам, то собачонке в очередь. Кошка сидела возле Варвары Сергеевны и весьма искусно лапой приближала к себе какую-то отсталую оладью. Варвара Сергеевна забавлялась. Вдруг вбежал в покой Володя без верхнего платья, даже без помочей, весь избитый, в слезах, с растрепанными волосами. Оладья выпала из рук Ландышевой; стол, кошка, собачонка, карлицы – все было опрокинуто.
– Что с тобой, Володя! – закричала она. – Видно, морить уже стали! Рассказывай, рассказывай!
– Да зачем ты меня сюда привезла! Всему ты виновата. Не могла ты меня где ни есть спрятать? А еще мать! И не вступишься! Ванька, наш холоп, меня бьет, а ты сидишь да оладьи убираешь. Коли ты ему глаз не выцарапаешь али на конюшне не отдерешь, так я не сын тебе, слышишь, не сын! Я тебя из дому выгоню! Все мое! Отцовское! Мне твоего не нужно!
– Да как же это посмел Ванька?
– Да уж не умничай! Прибил! Погляди, синяки по всему телу...
– Что ты, что ты, Володя? Красно маленько, да и полно... Да все-таки, как он это на душу такой грех взял, ведь ему поп на духу не отпустит!
– Да полно врать! Поди, жалуйся!
– Да кому я стану жаловаться? Видишь, тут все заодно. Разве к государю?
– Ступай к государю, куда хочешь, только мне Ваньку уйми!
– Быть по-твоему! Пойду к государю. Палашка, одеваться.
Происшествие, нами описанное, случилось на Вербной неделе Великого поста. Государя не было в резиденции. Ожидали к Страстной неделе. Затаив злобу, убежденная, что все действуют заодно противу ее Володи, и потому скрывая свое намерение, Варвара Сергеевна приказала Ефремычу написать рапорт в полк, что Володя болен и потому остается у нее до выздоровления. Но присланный для освидетельствования полковой лекарь нашел больного весьма здоровым и к службе годным и настоятельно требовал явки немедленно в полк, угрожая судом и следствием. Нечего делать. Ландышева отпустила сына со слезами, приговаривая:
– Что будешь делать с этими разбойниками? Потерпи, Володя, до Страстной, только гляди, чтобы нехристи тебе как ни есть синяков не заговорили, а то и государю показать будет нечего.
IX
АУДИЕНЦИЯ
Государь приехал. Скоро распространилась весть о его прибытии. Варвара Сергеевна с утра еще забралась на набережную нового Зимнего дома и глядела пристально на второе с угла окно, где была рабочая его величества. Кто-то поглядел в окошко, Ландышева отвесила земной поклон, привстала, никого не было. Опять кто-то показался ей у окна, и опять поклон. Кланялась Ландышева, кланялась, да и выкланялась. Кто-то подошел к ней сзади и, ударив по плечу, сказал ей ласково:
– Что тебе нужно? Я здесь.
То был сам государь. Он возвращался пешком из Адмиралтейства. Ландышева оторопела и бормотала несвязно:
– Ванька, государь, того, Володю, изводит... дворянин...
– Успокойся, – сказал государь, – и расскажи толком.
– Батюшка, надежа-государь! – взвыла Ландышева. – Не вели обижать моего Володю; мой же холоп его бьет; я же тебе его на службу подарила, а он своего вотчинника до полусмерти убил.
– Да за что!
– Как за что, батюшка надежа-государь! А за то, что его, холопа, сержантом сделали.