– Солдатом в Гермалайском полку, так фискалы указали.
– А как зовут твоего сына?
– Володей, батюшка надежа-государь, Володей.
– Фамилия?
– Не знаю, батюшка надежа-государь, не знаю.
– Прозвище?
– Ландышев.
– Знаю, – сказал государь, нахмурясь. – Это на него девка крепостная Пазухину жаловалась.
– Жаловалась? Ах она, бестия! Да как же она на своего господина жаловаться посмела? Дам же я ей, только дай мне с окаянным сержантом управу.
– Дам, дам! – сказал государь. – Ступай за мной.
Ободренная ласкою государя, Варвара Сергеевна шла бодро позади и говорила без умолку о нанесенной ей обиде. Государь вошел на крыльцо и оглянулся.
– Погода что-то хмурится, – сказал царь.
– Хмурится, надежа-государь. Дождик будет, да, чай, к празднику разгуляется. Еще неделя с днем, много воды уйдет, время будто на лыжах, не успеешь каравай испечь, а уж и к заутрени звонят. Так на свете все, надежа-государь.
Государь вошел в сени. Ландышева за ним.
– Обожди здесь! – сказал государь и пошел наверх по дубовой лестнице. В сенях швейцар его величества указал ей на скамью, но Ландышева отвечала:
– Ничего, батюшка, постоим, ноги у меня свои, лишь бы Ваньку мне позволил государь на конюшне отодрать, а Домне за донос будет масляница. Она, окаянная, этого Пазухина наслала. Постой, погоди. В субботу, перед самым праздником, разделаюсь.
Долго прождала Варвара Сергеевна в сенях царских. Кого она тут ни видала. И генералы, и штатс– и гоф-дамы, и царицы, и принцессы, как тени, мелькали пред обаянною Ландышевой... Наконец и ноги, и внимание Варвары Сергеевны утомились.
– Послушай, – сказала она швейцару, – не знаю, как тебя величать, генералом или полковником. Видно, государь про меня забыл. Сходи-ка да напомни. Стоять прискучилось.
Швейцар в ответ протянул табакерку и сказал:
– Пожалуй, понюхай! Новой выделки табак.
Варвара Сергеевна перекрестилась, отплюнулась и так громко чихнула, что швейцар сказал ей:
– Этак ты сама про себя докладываешь.
«Все заодно», – подумала Ландышева и невольно приуныла. Вдруг двери со двора отворились и вошли в полной форме сержант Иванов и солдат Ландышев. С лестницы сбежал денщик и позвал всех троих к государю. Кабинет его величества был весь из дуба; стол, полки, оконные рамы, пол, двери – все было дубовое. На полках много книг и бумаг, на столе глобус и также книги и бумаги. Государь стоял у окна и читал какое-то письмо. Когда вошли наши знакомые, государь тотчас к ним обратился и сказал ласково:
– А! Это ты, Иванов? За что ты изволил бить этого Володю?
– За ослушание твоего указа!
– Какого?
Сержант рассказал все дело слово от слова. Простосердечие, доброта и уважение к службе весьма понравились Петру.
– Как же ты бил его? – спросил государь.
– Как ты указал, государь...
– Да как же это, я что-то не помню! – сказал государь, улыбаясь, и кивнул Ивану рукой.
– Да вот ни дать ни взять так, ваше величество, – отвечал сметливый сержант, и палка возобновила свои похождения по спине Володимера Степановича. Государь рассмеялся и сказал:
– А что же ты бил, да не приговаривал?
– Приговаривал, ваше величество, – и снова принялся бить Володю, приговаривая:
– Не ослушайся, Володимер Степаныч! Прости, барин, не я бью, служба бьет. Вот так я бил его, государь!
Володя в ужасе пятился, но Варвара Сергеевна завизжала на сто голосов.
– Видишь, старуха! – сказал государь. – Какой Ванька-то твой озорник: в моем присутствии не унимается. Я советую тебе поскорее отойти, дабы и тебе чего от него не досталось. За непослушание везде бьют.
Государь ушел во внутренние покои. Ландышева схватила сына и потащила вон из кабинета.
– Все, все заодно! – с плачем говорила она, спускаясь с лестницы. Иван почтительно шел сзади, и когда все трое очутились на улице, Иван подошел к Ландышевой и, поклонясь низко, сказал:
– Матушка барыня, госпожа моя милостивая, заставь вечно Богу за себя молить, отдай Домну.
– А не будешь бить Володю?
– Буду, матушка. Не я бью, служба бьет!
– Так не видать же тебе Домны; до смерти засеку. Не будешь бить Володи.
– Буду, матушка. Не могу не бить. Он лентяй, пьяница, игрок и ослушник. Буду бить, пока не исправлю. Богу и государю присягал. Прости, матушка, худо будет на том свете нам повстречаться... – сказав это, Иванов пошел своей дорогой.
– Ах он, холоп! – сказала Ландышева, всплеснув руками, – как будто и его на тот свет пустят. Видишь, в сержанты попал, так уж и в дворяне лезет! Постой же, за все про все вымещу на Домне.
Варвара Сергеевна застала у себя гостя. Алексей Степанович Зыбин ожидал ее с царским указом. Отвел хозяйку в образную, сказал ей что-то, вышел оттуда с бумагой, кликнул Домну и сказал ей сухо:
– Вот тебе вольная! Живи у меня, пока Иван все к свадьбе исправит!
Домна бросилась благодарить барыню, но Варвара Сергеевна собственноручно вытолкала ее за двери, приговаривая:
– Вон, негодная! Не хочу держать тебя, развратница, язык у тебя отсохнет, сплетница! Ты моего сына в солдаты отдала! Вон! Вон! Знаю вас! Все вы заодно!