1841
СПРАВКА ОБ АВТОРЕ
Кукольник Нестор Васильевич (1809–1868) – романист, поэт, художественный критик. Один из популярнейших литераторов николаевского времени. Его перу принадлежат романтические исторические драмы (среди них «Рука всевышнего отечество спасла», «Генерал-поручик Паткуль», «Князь Даниил Дмитриевич Холмский», «Торквато Тассо»), исторические романы, повести, преимущественно из эпохи Петра Великого («Капустин», «Сказание о синем и зеленом сукне», «Позументы», «Прокурор» и др.). Издавал сборники «Сказка за сказкой» (1841–1844), «Художественную газету» (1836–1841), «Иллюстрацию» (1845–1847).
ИСТОЧНИК ТЕКСТА
Сержант Иван Иванович Иванов, или Все заодно. Впервые: Сказка за сказкой. Спб., 1841. Печатается по тексту первого издания.
Константин Петрович Масальский
Быль 1703 года
I
Если с берега Большой Невки войдете, для прогулки, в Императорский ботанический сад, то пройдете по длинной аллее, которая подле садовой решетки тянется к той стороне, где сад граничит с набережною речки Карповки, и отыщите там извивающуюся между деревьями дорожку. Она приведет вас к десяти старым липам, которые, как великаны, возвышаются над всеми прочими деревьями. Девять из этих великанов стоят тесным строем, а один – несколько в стороне, как будто начальник отряда. Вы невольно снимете шляпу, если захотите, подойдя к ним, взглянуть на их вершины, а потом по доброй воле не наденете шляпы, если, глядя на эти деревья, вспомните, что их садил Петр Великий; что перед вами стоят живые еще современники великого государя, живые свидетели славного его царствования. Много уже поколений пережили эти липы, много видели они на своем веку. Если вы поэт, берите лиру, постарайтесь звуком золотых струн вызвать дриад, живущих внутри этих старых дерев. Сколько бы любопытного могли нам рассказать вызванные дриады, эти лесные нимфы, все еще прекрасные, несмотря на то, что они ровесницы липам, что им уже гораздо более ста лет от роду. Берите лиру... но вы, кажется, берете перо и бумагу? Ах, не трудитесь понапрасну! Дриады не послушаются нынешних, романтических стихов. Чтобы их вызвать, нужен поэт греческий, древний, а не нынешний; с лирой, а не с пером в руках.
Вместо десяти дриад, которых уж нынче не вызовешь ни стихами, ни прозой, мы вытащим из шкафа десять старинных книг и рукописей и передадим читателям рассказ этих бумажных нимф о происшествии, которое случилось давно, очень давно на берегах той речки, где стоят древние липы.
В 1703 году еще не было ни лип, ни ботанического сада, ни даже всего Петербурга. Бумажные наши дриады рассказывают, что там, где теперь Петербург, зеленел только густой лес, в котором по местам проглядывали болота. На берегу реки Охты, впадающей в Неву, стояла шведская крепость Ниеншанц, которую тогдашние русские называли Канцами. По тогдашнему Петербургу не ходили еще львы в модных прическах и желтых перчатках, а прогуливались настоящие медведи да бегали волки. На месте нынешнего Екатерингофа стояла финская деревня, которую русские впоследствии назвали Калинкиною, да но Неве и рукавам ее мелькали изредка посреди сосен и елей рыбачьи хижины. Пустынная, дикая была сторона!
На безымянном острове, который впоследствии назвали Аптекарским, выглядывали, как будто со страхом и осторожностию, из густого леса на текущую мимо Карповку две маленькие избы, отличавшиеся резко одна от другой своим наружным видом. Одна из них была шведской постройки, другая же – русской. Кто и когда их построил, да еще в такой глуши? А вот спросим наших бумажных дриад: они нам расскажут.
В апреле 1703 года у окошка одной из этих избушек сидел седой старик с длинною бородою. Глубокие морщины на лбу, бледный цвет лица, нависшие брови над впалыми черными глазами, сгорбившийся стан – все показывало, что этот старик много перенес горя в жизни. Против него сидел молодой человек лет двадцати, приятной наружности, с небольшими русыми усиками, которые недавно начали расти, с голубыми глазами, исполненными огня и отваги. Он держал в руках ружье, а через плечо висела у него охотничья сумка. У ног его лежала собака и, глядя на него пристально, махала хвостом.
– Эх, Вася, Вася! – сказал старик со вздохом. –– Плохой ты охотник! Потерял выстрел и возвратился с пустыми руками. Придется нам голодать с тобою сегодня! Разве у тебя нет больше пороху?
– Нет, весь вышел. И на выстрел-то насилу набрал.
– Что ж ты это! Надобно пороху достать.
– Да где достанешь! В деревне, что на взморье, ни у кого нет; ни за какие деньги теперь не купишь. В Ниеншанце есть у солдат, да не дадут. Говорят, что скоро приедет купец из Выборга с разными товарами; он, конечно, и пороху привезет.
– Привезет! Приедет! Да когда он приедет? А мы между тем умрем с голоду!
– И! что ты, батюшка! А рыба-то что? Нельзя дичи стрелять, так рыбу ловить стану.
– Рыбу! А чем ее ловить станешь? У нас нет ни сетей, ни даже удочки.
– У соседей есть, кажется, уда. Да вот идет за водой соседка. Спрошу ее.
Молодой человек растворил окно и начал кликать девушку, одетую шведской крестьянкой, которая с коромыслом на плечах шла из соседней хижины к речке. Она поставила ведра с коромыслом на землю, подошла к окну и, опершись на него своими белыми, кругленькими локтями, вставила в окно, как в рамку, свою хорошенькую головку.
– Что тебе надобно, Василий Ильич? Ты меня кликал? – спросила девушка по-русски, хотя по произношению ее и можно было догадаться, что она иностранка.
– Да, Христина Карловна, я хотел спросить тебя: нет ли у вас лишней удочки или какой-нибудь сети?
– Была уда у брата, Густава, да на прошлой неделе какая-то большая рыба оторвала крючок.
– Ахти беда какая! А сети нет?
– Какая у нас сеть!
– Ну так нет ли у твоего братца пороху? Как бы он одолжил мне хоть на десяток выстрелов.
– Да у него самого осталось только с десяток патронов. Как выйдут, так не знаем, что нам будет делать. Да вот брат, я думаю, скоро вернется из лесу. Я скажу ему о твоей нужде. Авось он тебе патронов пяток и даст взаймы.
Девушка отошла от окошка, взяла ведра, спустилась на плот, наполнила их водою и ушла в свою хижину.
Во все время этого разговора старик сидел с опущенною на грудь головою. Наконец он поднял глаза, взглянул на сына и глубоко вздохнул.
– Вот Бог привел жить на старости в какой нужде! – сказал он. – Эх, Вася, Вася! Меня за грехи мои Господь наказывает, а ты за что терпишь!
– Не надо, батюшка, отчаиваться. Бог милостив! Вот живем уже здесь двадцать лет с лишком, а не умерли с голоду. Случалась ведь и прежде нужда в порохе. Авось опять соседи одолжат.
– Да ты ведь слышал, что у них самих только с десяток патронов, и сам ты говоришь, что и в деревне пороху ни у кого нет. Даст ли теперь сосед! И полпатрона не выпросишь. Придется – о Боже мой! – милостыни просить у солдат в Ниеншанце или у чухонцев в деревне, которые, я чаю, теперь и сами все голодают. Взморье недавно вскрылось ото льда, зимний запас рыбы, верно, у них истощился, а новый если и наловят, так самим нужна. Да нет ли у нас где какой-нибудь проволоки? Поищи хорошенько да смастери уду.
– Какая у нас проволока! Откуда ей взяться?
Старик махнул рукой, вздохнул и снова опустил на грудь голову. В это время другой старик вошел в избу, сказал нечистым русским языком: «Здравствуй, любезный сосед!» – и сел, кряхтя, к столу против хозяина. Голова гостя была до самой макушки лысая. Длинные седые волосы на висках и затылке падали на его плеча. Серые глаза его были выразительны и приятны, нос орлиный, рот с тонкими, сжатыми губами. Заметно было, что у гостя не много осталось уже зубов. Он часто делал ртом движение, как будто жевал что-то. Это движение усиливалось каждый раз, когда старик сбирался что-нибудь сказать или когда он чем-нибудь был взволнован.
– Я слышал, – сказал он, пожевавши довольно долго, – что у вас, сосед любезный, весь порох вышел?
– Да, Карл Карлович, весь вышел, – отвечал хозяин.
– Ведь это нехорошо! Как ты думаешь об этом, сосед любезный?
– Что тут думать? Беда, да и только.
Хозяин вздохнул, а гость начал жевать.
– Что же ты думаешь делать? – спросил опять гость после некоторого молчания.
– И сам не знаю что! Ума не приложу.