– Да чем!
– Удой, сосед любезный, удой.
– А если уды взять негде.
– Взять негде? – повторил гость и потом, дожевавши несколько в раздумье, промолвил: – Если уды взять тебе негде, то это очень худо и даже, можно сказать, нехорошо.
– Уж так худо и нехорошо, что и не приведи Бог! Мы с сыном не знаем, что и делать.
– А ты веришь ли, любезный сосед, что я люблю тебя? – спросил старик и, вынув из кармана берестяную тавлинку, понюхал хладнокровно табаку.
– Верю, сосед, как не верить! Вот уж двенадцать лет живем с тобой рядом, а никогда еще не ссорились.
– Да, это правда, никогда еще не ссорились! – повторил гость и зажевал сильнее обыкновенного. – Это правда, не ссорились никогда. Ведь это хорошо, и очень хорошо! Как ты о том думаешь?
– Что и говорить, Карл Карлович! В ссорах не много проку. Жить-то нам обоим немного осталось, так авось доживем до смерти в любви и дружбе. А вот с голоду скоро умру, так не поминай лихом и пожалей соседа.
– С голоду умру? – повторил старик и стал так сильно жевать, как будто ел самое вкусное кушанье, а глаза его заблистали каким-то удовольствием. Заметно было, что он приготовляется сказать что-то необыкновенное, поразительное. – Как «с голоду умру»! – продолжал он. – Умереть с голоду, любезный сосед, ужасно и даже, можно сказать, очень неприятно. Сохрани Бог всякого человека от голодной смерти!
– Да что станешь делать! Сил уж нет у самого, как прежде, промышлять хлеб насущный, а у сына силы есть, да нет ни зерна пороху, ни сети, ни даже удочки. Голыми руками ни птицы, ни рыбы не изловишь.
– Да, это правда, не изловишь, – сказал гость, – ни птицы, ни рыбы не изловишь! Так тебе очень нужна удочка? – продолжал он и устремил на хозяина глаза, в которых ярко выражалось удовольствие. Потом он начал сильно жевать, запустил дрожащую от дряхлости руку в свой карман, долго шарил там и наконец с торжествующим видом вытащил оттуда крючок для уды, на коротеньком волоске.
– А это что? – сказал он, улыбаясь и показывая крючок хозяину. – Дочь рассказала мне о вашей беде. Я начал рыться в моем сундуке и нашел два крючка. И вот один я дарю тебе, любезный сосед! Ведь помочь соседу в нужде очень хорошо и даже, можно сказать, весьма приятно. Возьми удочку и не горюй. Сын твой как раз поедет на реку Ниен, наловит рыбы, и ты не умрешь с голоду. Как ты об этом думаешь?
Слеза благодарности сверкнула на бледной щеке старика хозяина. Он встал и обнял гостя. Старики дружески поцеловались.
– Добрый ты человек, Карл Карлович! – сказал тронутый Василий. – Сейчас же сяду в лодку, поплыву на Неву, наловлю рыбы и половину добычи отдам тебе.
– Нет, мне не нужно половины, – возразил гость, – у нас есть тетерев, которого вчера мой Густав застрелил. Поезжай в лодке и лови рыбу для себя. Только зачем ты говоришь, что поедешь на Неву? Что за Нева такая! Сколько раз я говорил тебе, что нашу реку зовут не Нева, а Ниен.
– Виноват! Забыл.
– Забыл! Забывать нехорошо и даже, можно сказать, непохвально.
– Конечно, непохвально. Прощай, батюшка, прощай, Карл Карлович! Сейчас же улажу удочку и поплыву на реку Ниен.
Молодой человек, взяв со стола подаренный крючок, вышел из хижины, а старики остались дома и начали толковать о любимом предмете всех стариков: о своей молодости.
Но незавидна была их молодость. Оба рано лишились родителей и выросли в бедности: Илья Сергеевич родился в окрестностях Москвы, а Карл Карлович в Стокгольме. Первый служил в царском войске московским дворянином, был в крымском походе, дрался храбро с татарами, но потом, увлеченный коварными советами приятелей, принял участие в одном из стрелецких бунтов. Он был тогда уже вдов. Один семилетний сын Василий составлял все его семейство. Как участнику бунта, ему грозил смертный приговор, и он с младенцем-сыном бежал за границу. Близ Выборга встретился он с Карлом Карловичем, который в то время, спасаясь от преследований сильного врага, имевшего с ним тяжбу, принужден был бежать из Стокгольма с женою, сыном и дочерью. Карла Карловича, который был шведским зажиточным арендатором, враг лишил имения и даже успел до такой степени оклеветать, запутать в своих сетях простодушного, что суд приговорил Карла Карловича к ссылке в Далекарлийские рудники. По совету друзей и при их пособии он достал вид на чужое имя, переехал из Стокгольма морем в Финляндию и добрался до Выборга. Живя несколько времени за городом в гостинице, он познакомился там с Ильей Сергеевичем, который, понравясь содержательнице гостиницы, исправлял уже несколько лет должность ее помощника и успел уже научиться довольно хорошо говорить по-шведски. Они сблизились и жили довольно спокойно; но однажды прибыл в Выборг какой-то стокгольмский чиновник, а вскоре за ним московский пристав. Испуганные приятели решили вместе убраться подалее от Выборга. Со страху они забрались в леса Ингерманландии, выбрали близ Невы, на речке, на той самой речке, на которой стоят ныне десять древних лип, уединенное, глухое место, построили две хижины и там поселились в ожидании времен лучших. Между тем жена Карла Карловича умерла. Горька ему была эта потеря. Он похоронил свою подругу на берегу речки и потому не хотел уже расстаться со своим бедным жилищем. Илья Сергеевич и Карл Карлович ходили в лес на охоту, ловили на Неве рыбу, и оба семейства питались ежедневною добычею. Карл Карлович занимался усердно воспитанием своих детей. Сын Ильи Сергеевича вместе с ними рос и учился. Годы неприметно текли, дети выросли, приятели состарились и, не имея уже ни сил, ни средств куда-либо переселиться и улучшить свое состояние, жили да жили по-прежнему в своих хижинах и наконец уже перестали даже ожидать времен лучших. Начальнику крепости Ниеншанц Карл Карлович известен был под чужой фамилией, выставленной в том паспорте, с которым он бежал из Стокгольма, а Илью Сергеевича тот же начальник привел, как русского перебежчика, к присяге на верность шведскому королю. Никто их не беспокоил, и они никого не беспокоили; очень редко ходили в Ниеншанц, еще реже в финскую деревню, которая стояла на взморье. Вот и вся их биография до того примечательного дня, в который Карл Карлович подарил Илье Сергеевичу удочку.
II
Старики истощили уже в разговоре все свои воспоминания о молодости, пересказали друг другу как будто какую новость разные примечательные случаи своей жизни, которые они уже по крайней мере раз триста один другому пересказывали, и наконец замолчали. Карл Карлович начал жевать, а Илья Сергеевич по своей привычке глубоко вздохнул и опустил на грудь голову.
– Что ты так, любезный сосед, задумался? – спросил после довольно продолжительного молчания Карл Карлович. – Грустить и задумываться нехорошо и даже, можно сказать, очень вредно. Что у тебя такое на сердце?
– А вот что, сосед! Мы одни: так я тебе могу высказать все откровенно. Не говори, пожалуйста, детям, чтоб их не огорчать заранее.
– Зачем говорить и огорчать! Огорчать никого не должно ни в каком случае и даже, можно сказать, весьма грешно. Но что такое?
– Да то, что нам, может быть, придется скоро расстаться с тобою.
– Как расстаться? Что ты, любезный сосед? Для чего расстаться? Разве я тебе надоел, разве дети мои чем-нибудь тебя обеспокоили? Если так, то я их побраню. Бранить детей необходимо и даже, можно сказать, иногда весьма полезно.
– Нет, сосед! Все не то. Ты, я думаю, не слыхал еще, что в прошлом году царь Петр Алексеевич в октябре месяце взял крепость Орешек, знаешь, ту, которая стоит на острове, при истоке Невы из озера.
– Какой Орешек и что за Нева такая! Ты, конечно, хочешь сказать о нашей шведской крепости Нётебурге и о нашей реке Ниене.
– Ну да, да. Вы так их называете по-вашему. Только Нётебург-то не шведская уже нынче крепость, а русская, и зовут уж ее нынче Шлиссельбургом, Шлюсенбургом или Шлюшином, как-то так.
Карл Карлович начал сильно жевать.
– Я полагаю, любезный сосед, – сказал он после некоторого размышления, – что все это одни слухи и что даже, можно сказать, все это неправда?
– Как неправда, Карл Карлович? Это так же верно, как то, что ты теперь сидишь против меня, в моей избушке. Я сам долго не верил, но вышло на поверку, что все это так.
– Это жаль, очень жаль! – сказал Карл Карлович. – Я слышал, что Нётебург весьма хорошая крепость. Ну что ж делать! Если ее и в самом деле отняли у нас русские, так Бог с ней. У нашего короля крепостей много и без Нётебурга.
– Еще слышал я, сосед, что царь Петр Алексеевич добирается и до Ниеншанца и что он хочет всю эту сторону до самого взморья завоевать. Но я этому и сам не верю.
– Не верь, любезный сосед, не верь! Все это неосновательные слухи и даже, можно сказать, пустяки.
– Ну а если эти слухи сбудутся, то мне уже здесь тогда не житье. Тогда придется с тобою проститься, Карл Карлович, бросить мою избушку и бежать с сыном куда глаза глядят.
– Бежать! Для чего бежать? Это, любезный сосед, по моему мнению, совсем не нужно и даже, можно сказать, совершенно неблагоразумно. Что же я тут один стану делать? Мне ведь будет без тебя очень скучно и даже, можно сказать, весьма грустно.
Карл Карлович сильно зажевал, и на глазах его навернулись слезы.
– Мне и самому грустно будет с тобою расстаться, – сказал Илья Сергеевич. – Да что станешь делать! Поплачу и расстанусь с тобою.
– О чем плакать! Плакать мужчине никогда не должно и даже, можно сказать, очень неприлично и стыдно.
Говоря это, Карл Карлович ладонью дрожащей руки стер слезу, покатившуюся по его носу.
– Ну, что будет, то будет! – сказал Илья Сергеевич, махнув рукой. – Только не говори, пожалуйста, сосед, ничего твоим детям. И никому не говори, хоть, правда, здесь и говорить-то некому. Сторона-то не очень людная.
– Это правда! – заметил Карл Карлович. – Совсем не людная и даже, можно сказать, совершенно пустынная. Ты да я, да наши дети, да иногда чухонец из деревни, да изредка солдат из крепости, да медведь из лесу.
Довольный своею остротою, Карл Карлович засмеялся медленным, стариковским смехом, потом зажевал и в заключение закашлялся.
– А вот и наши! – сказал между тем Илья Сергеевич, глядя в окно на речку.