– Я тебя спрашиваю: что теперь такое – вечер или утро?
– Конечно, утро. Солнце недавно взошло.
– Так ты, я вижу, любезный сосед, ошибся, сказавши, что пришел проститься. Ты хотел сказать: поздороваться.
– Нет, Карл Карлович, я не ошибся. Мы с сыном идем к Выборгу, а может быть, и дальше.
– Зачем к Выборгу? Зачем дальше? А скоро ли вы сюда вернетесь? – спросил Карл Карлович, сильно зажевав от беспокойства.
– Мы уж сюда никогда не вернемся, Карл Карлович.
– Никогда? – повторил старик и встал с своих деревянных кресел. – Как это можно – никогда? Это пустяки!
– Да, любезный сосед! Жили мы много лет вместе в дружбе и приязни. А теперь пришла пора нам рас статься. Простимся, обнимемся в последний раз.
– Нет! Не хочу в последний раз! Не хочу прощаться! Ты знаешь, что я тебя очень люблю.
Карл Карлович в сильном волнении сел опять в свои кресла, ворча что-то про себя.
– Избушку мою дарю я тебе, любезный сосед! Грустно, куда грустно мне самому расстаться с тобою и детьми твоими, да что делать! Уж, конечно, не нажить мне такого друга, как ты. Впрочем, и жить-то мне немного осталось. Умру где-нибудь в глуши, а ты помолись о душе моей. Прощай, Карл Карлович!
Илья Сергеевич со слезами на глазах обнял и поцеловал своего соседа. То же сделал Василий. Карл Карлович все сидел по-прежнему неподвижно в креслах и ворчал что-то вполголоса. Старик сердился, что сосед его не слушается и хочет уйти, оставить его одного доживать век на берегах пустынной речки, где они так долго и так дружно жили вместе. Илья Сергеевич и Василий подошли к Христине, чтобы и с нею проститься. Карл Карлович следовал за ними взором, насупив брови.
– Не прощайся с ними, Христина, не смей прощаться! – сказал он. – Я не хочу, чтобы они ушли.
Удивление, грусть и испуг выражались на лице девушки. Она ничего прежде не слыхала о намерении Ильи Сергеевича удалиться из этой стороны и не знала, чему приписать такую скорую и неожиданную его решимость.
– Будь счастлива, Христина Карловна! – сказал Илья Сергеевич с глубоким чувством. – Вспоминай иногда об нас. Я любил тебя как родную: видит Бог, как любил! Да хранит тебя Господь милосердный! Да пошлет Он тебе много счастия, много радостей в жизни!
Христина молча слушала Илью Сергеевича и все еще с удивлением глядела прямо ему в лицо. На ресницах ее сверкнули две слезинки.
– Не смей прощаться! – повторил Карл Карлович, топнув. – Они не уйдут. Это пустое!
– И меня не забудь, Христина Карловна! – сказал Василий. – Тяжело мне расстаться со всеми вами. Я тебя любил, как сестру, и всегда так буду любить, всегда буду тебя помнить, где бы я ни был!
Он взял Христину за обе руки и поцеловал ее в щеку, с братскою нежностью.
– Да зачем, куда вы уходите? – сказала девушка тихим, прерывистым голосом, в котором отзывалась грусть сердца. – Неужели в самом деле вы уже сюда никогда не вернетесь?
– Кто знает? Может быть, никогда! – отвечал Василий, вздохнув.
Христина быстро отвернулась, подошла к окошку и начала своими тоненькими, хорошенькими пальцами утирать слезы, которые катились по ее щекам. Окошко было ее всегдашнее место, к которому подходила она, когда ей было грустно и когда ей приходилось от чего-нибудь поплакать.
Илья Сергеевич и Василий пошли к двери. Карл Карлович, все еще хмурясь и ворча, смотрел им велед в уверенности, что сосед и друг не захочет его так глубоко огорчить, что он его послушается и останется. Видя, однако ж, что сосед не слушается и вместе со своим сыном уходит, Карл Карлович вздохнул, покачал печально головой, дрожащею рукою отер слезу и сгорбился на своих креслах. Его печальный вид, казалось, говорил: «Ну, теперь я совсем осиротел! Был у меня, старика, один верный друг, да и тот меня оставляет!»
– Илья Сергеевич! Посмотри! – воскликнула в это время Христина, глядя в окошко. – Сюда плывет большая лодка. Кажется, русские! Мне страшно! Не уходи, сделай милость, останься!
Илья Сергеевич, взявшийся уже за ручку замка, чтобы отворить дверь, остановился. Василий, быстро подошел к окну. Лодка приближалась.
Здесь нужно сделать замечание, что Карповка 1703 года была глубже и шире нынешней. Нынче она похожа на речку только тогда, как дует с моря ветер. Когда же ветер поднимается с противоположной стороны, то он превращает Карповку в реку гомеопатического размера, по которой курицы могут безопасно переправляться вброд. Этого явления не бывало в 1703 году. Карповка была тогда гораздо полноводнее. На старинном плане Петербурга ширина ее означена вдвое против нынешней. Отчего яге она так обмелела? Некоторые геологи полагают, что это явление в непосредственной связи с понижением океана, замеченным в течение веков на западных берегах Европы. Другие, напротив, думают, что берега Карповки постепенно возвышаются, как берега Италии и Швеции. Третьи полагают, что это явление есть следствие общего закона, по которому все в природе становится постепенно мельче. В самом деле, все стало мельче, чем прежде: животные, деревья, океан, Карповка, и даже самые люди. Какая, например, нынче бездна мелких людей... Но довольно об этом. Извините за геологическое отступление.
Христина и Василий, стоя у окна, глядели пристально на приблиииющуюся издали лодку.
– Знаете ли, кто плывет в этой лодке? – воскликнул вдруг Василий, отскочив от окна и обратясь к отцу своему и Карлу Карловичу.
– Я уверен, что это опять подполковник, который так часто нас посещает, чтобы болтать с Христиной, – сказал Карл Карлович.
– Так! Я не ошибаюсь! – продолжал Василий с заметным волнением. – Это он! Точно он!
– Кто? – спросила Христина со страхом, видя необыкновенное волнение на лице Василья.
– Это русский царь! Да, да, Христина! Сам царь Петр Алексеевич!
Услышав это имя, Илья Сергеевич побледнел. Холодный пот крупными каплями выступил на лбу его. Он неподвижно стоял у двери как окаменелый. У Карла Карловича вытянулось необыкновенным образом лицо. Он встал, кряхтя, с кресел, подошел на цыпочках к окну, оперся руками о плеча своей дочери и из-за кудрявой головки начал выглядывать в окно. Глаза Христины, устремленные, на лодку, выражая робость, удивление, любопытство, были в эту минуту еще прелестнее, чем всегда. Лицо Василья блистало радостью, восторгом. Все едва смели дохнуть.
– Смотри, смотри, Христина Карловна! – сказал шепотом Василий. – Лодка уж близко! Вглядись хорошенько в того, который сидит на корме и правит рулем. Это царь!.. Вот теперь с ним разговаривает губернатор Меншиков. Других генералов, которые в лодке, я не знаю. А на носу лодки подполковник Карпов. Видишь ли, он меряет лотом глубину речки.
– Для чего это? Что они хотят делать? – спросила тихо Христина, не сводя глаз с катера, плывшего в это время мимо самых окон хижины.
– Молчи, болтушка! – сказал вполголоса Карл Карлович, слегка давнув костлявыми руками круглые прелестные плеча своей дочери, о которые он опирался. – Перед ней русский царь, а она вздумала разговаривать! Видишь ли, он оглянулся и, кажется, смотрит на нас. Отойдем от окошка.
– Да разве нельзя смотреть на русского царя? – спросила шепотом Христина. – Вот уж лодка проехала мимо нашего дома.
– Замолчишь ли ты, ветреница!
С этими словами Карл Карлович взял Христину за руку и пошел осторожно, на цыпочках, от окошка, таща за собою дочь.
Катер скрылся за опушкой леса, Карл Карлович сел в свои кресла и опустил руку Христины.
– Болтушка! Ветреница! – ворчал он. – Не может помолчать ни минуты! Русский царь, который воюет с нашим королем, который взял Нётебург и Ниеншанц, словно ты пальцами два ореха, плывет мимо, за двадцать шагов от нее и даже, можно сказать, за десять, а она болтает так же спокойно, как всегда. Она, изволите видеть, ничего не боится и смотрит, как будто я в лодке плыву!
– Да чего же бояться русского царя? Неужели он может нас чем-нибудь обидеть? – возразила Христина, потупив голову и надув хорошенькие свои губы.
– Вот еще! Обидеть! Конечно, он нас обижать не станет! Что мы против него! Червячки, мухи, букашки!
– Потому-то, батюшка, я и смотрела смело на царя.
– Ах, силы небесные! Что это за ветреница!
– Да Бог с вами! – сказала, надувшись, Христина. – Вы сердитесь на меня, батюшка! Ну простите, поцелуйте меня.
– Поцелуйте!.. Ты этого не стоишь.
– Ну так я начну плакать, если вы не перестанете сердиться.
Карл Карлович посмотрел на нее с нахмуренными бровями, погрозил пальцем, встал с кресел, взял обеими руками дочь за голову и поцеловал ее в лоб.