По злой иронии судьбы мотор не пожелал завестись сразу, потом все-таки заработал. Алун развернул машину, решив, что в будущем будет делать это сразу по прибытии, и съехал вниз по холму. Все чисто. Шесть минут, а? Совсем как в старые добрые времена. Вскоре он забыл о Софи, но, как всегда после встречи, чувствовал себя абсолютно свободным — не победителем, нет, просто свободнее, чем когда бы то ни было. Алун запел негромким приятным тенорком, старательно выводя мелодию:
— А не мамзель ли Камилла всех мужчин заразила, тех, кто пришел к ней в дом?
Нет-нет, то была не Камилла, то миссис была Розенбом…
Алун свернул на дорогу над Бофоем, и вдалеке показалось море, а еще дальше, за выходом из бухты, — темно-коричневая с зеленью полоса острова Корси; на заднем плане виднелись силуэты промышленных сооружений, едва различимые сквозь туман. На мгновение выглянуло солнце, и серо-коричневый цвет воды переменился, стал не таким скучным. Одинаковые, с плоскими фасадами, дома рядовой застройки, к которым вели крутые ступени, сменились сдвоенными виллами из кирпича, построенными между войнами, затем — двухэтажными блочными зданиями периода пятидесятых годов, и, наконец, разбросанными вдоль побережья каменными, появившимися во времена процветания, резиденциями владельцев угольных шахт и сталепромышленников.
Подъехав ближе, Алун сбавил скорость и придал лицу скучающее и недовольное, даже разочарованное, выражение — подготовился к встрече с дочерью Розмари. Все-таки есть нечто пугающее в том, как эта девица делает далекоидущие выводы из не самых значимых поступков своего отца. Стоит встретить ее с чуть более радостным чувством, чем суровая обреченность, и она решит, будто он что-то замыслил. В этом отношении она еще хуже своей старшей сестры, которая, слава Богу, замужем, вернее, слава Богу, нечасто видится с родителями. При всем желании Алун не смог бы объяснить, почему от требовательного дочернего внимания ему делается неуютно.
В гостиной мать и дочь очертили пространство маленького женского анклава на коврике перед камином и низеньком журнальном столике, обозначив границы кофейными чашками, жестянкой печенья, коробкой шоколадных конфет, упаковкой салфеток, сумочками, маникюрным набором, корзиной для бумаг, картой окрестностей и десятком брошюр местных агентств недвижимости. Алун подумал, что если продержаться первую минуту, то, возможно, все будет хорошо. Благополучно преодолев двадцать футов минного поля от двери до камина, он обнял дочь. Объятие, как всегда, было по-отечески теплым.
— Хорошо пообедали? — спросила Рианнон, когда Алун ее поцеловал.
— Не очень. Впрочем, вполне сносно. Мыс тобой как-нибудь туда сходим.
— Ты видел Чарли? Хочешь кофе?
— Нет, спасибо. Да, он там был. И Питер тоже.
— Неужели? — заинтересованно спросила Рианнон. — Как он выглядит?
— Честно говоря, так себе. Сильно растолстел. Узнать, правда, можно.
— Надо же! Впрочем, тощим он никогда не был.
Розмари, копия матери, только посмуглее и покрепче, ждала, пока родители закончат разговор. Много лет назад ей сообщили, что в далеком прошлом, еще до встречи с отцом, у ее матери был роман с университетским преподавателем по имени Питер Томас. Никто не знал, слышала ли Розмари о каких-либо подробностях или догадывалась, но сейчас она стояла с невозмутимым видом. Показав на один из буклетов, она сообщила:
— В пять часов мы с мамой едем в Кинвер-Хилл — смотреть дом с застекленной верандой шведского типа и необычным садом, обнесенным изгородью. Ты как раз вовремя, подбросишь нас.
— В самом деле? Интересно, как бы вы обошлись, если бы я не приехал?
— Взяли бы такси, что мама и делала всю неделю, пока ты раскатывал по пабам и везде, где заблагорассудится. Ну давай, скажи, сколько домов ты посмотрел?
— О Господи, даже не знаю. Немного. Чем меньше, тем лучше. Может, три? Я в этом ничего не понимаю. Что бы ты ни говорила, поиски дома — женское занятие.
Алун старательно прятал радость от того, что его не попросили отчитаться о проведенном времени, хотя слова дочери его несколько задели.
— Значит, ты хочешь сказать, что мы должны подыскивать жилье и еще получать удовольствие? Так вот, дорогой, от этого дома ты не отвертишься. Вернее, от двух домов. Есть еще один, на Мэри-Твидлейн, туда мы поедем к шести, да, мама? — Розмари пролистала брошюрки. — Просторный зал с резным викторианским камином. Мама говорит, что ты планируешь посетить здешние исторические и живописные места. — Последнее предложение она произнесла с резким валлийским акцентом, довольно убедительным, учитывая, что она никогда не жила в Уэльсе. — Мы-то поедем поглазеть на достопримечательности в другой раз, но дело в том, что ты не сможешь осматривать дома в Педварсенте и Холланде, пока изучаешь нравы Барджменз-Рау и напиваешься с его обитателями. Так что, папа, приготовься к тому, что следующие два дня будешь искать дом вместе с нами. Тебе не удастся сбросить все на маму, пока я здесь. Понятно? Ты меня слышишь?
Алун молча кивнул. Как же им не нравится, когда ты делаешь что-нибудь для себя, без их участия, даже если просто просматриваешь газету! Зря он рассчитывал, что уклонение от домашних дел станет дополнительным бонусом к путешествию в поисках Уэльса. Кстати, при нынешнем раскладе вышло не четверо против одного, а скорее четыре с половиной: Рианнон, которая украдкой ему подмигивает, сошла бы за половинку, а Розмари — за четверых.
Вообще-то в ее выпаде против отца не было никакой злобы, наоборот, чувствовалась своего рода привязанность, только вот смысл сказанного от этого не менялся. Перед тем как выйти из гостиной, Розмари подошла к Алуну, обняла его и поцеловала в щеку, улыбаясь ласково и в то же время неодобрительно. На большее он и не рассчитывал.
Когда Чарли Норрис заметил, что у самого маленького человечка в подводном железнодорожном вагоне лицо сделано из ковра, он решил, что пора сматываться. Он дернулся в темноте, несколько раз с шумом втянул воздух, поднялся и снова рухнул на кровать. Страшно хотелось пить. Рядом с постелью на низеньком столике стояло несколько стаканов с водой, но не успел Чарли взять хотя бы один, как ему в руку вцепилось какое-то странное создание с длинными и узкими челюстями. Оно крякало скрипучим голосом. Чарли закричал (или так ему показалось), рванул вверх, словно пловец, выныривающий на поверхность, и проснулся по-настоящему.
Чарли услышал, как в другом конце комнаты тихо дышит Софи, и начал сбрасывать одеяло с намерением добраться до ее кровати, залезть туда и примоститься рядом с женой. Вдруг он вспомнил, что проделывал это дважды за последние десять дней, и третий раз будет уже слишком. Софи всегда просыпалась, как бы Чарли ни осторожничал, и хотя она утверждала, что через пару минут снова засыпает, он ей не верил. Ладно, сегодня ему не пришлось ни бродить по краю огромного, ярко освещенного поля с разрушенными колоннами и рекой, которая течет в гору и все время меняет направление, ни воевать с маленькими диковинными зверьками или машинами, которые ведут себя как животные. Чарли остался в своей постели.
На самом деле было не очень темно. В свете прикроватной лампы он видел контуры Софи. Слабые отблески падали сквозь приоткрытую дверь, которая отражалась в высоком зеркале у окна. Ранняя машина проехала в сторону города. Чарли знал, что он в безопасности, но пить в реальном мире хотелось не меньше, чем в воображаемом, к тому же пришлось встать, чтобы отлить. Он взглянул на часы только после того, как удовлетворил свои нужды и вернулся в постель: десять минут шестого. Не так уж и плохо. Судя по ощущениям, ему снесло две трети головы, а сердце переместилось куда-то в желудок; в остальном Чарли чувствовал себя вполне нормально и успешно следил за своим дыханием около часа, пока не провалился в дремоту, впрочем, довольно тяжелую.
Он очнулся, когда уже рассвело, и понял, что ему нехорошо, вернее — совсем плохо. Как обычно в это время суток, его утреннее «я» проклинало себя вечернего за преднамеренно оставленное внизу виски, без которого нечего было и думать о том, чтобы подняться. На ночном столике стояла кружка с чаем, рядом — пластиковая фляжка с ним же. Всего глоточек-другой, подумал он; вряд ли после них придется вылезать из постели. Чарли приподнялся на локте, сделал несколько глотков — вернее, выпил всю кружку, чай уже успел остыть — и вновь свалился пластом. Жидкость вскоре проложила новый, более прямой путь к его мочевому пузырю. Чарли перевернулся, досчитал до ста, не сводя глаз с массивного деревянного изголовья кровати, затем резким, как при игре в боулинг, движением схватился за него, еще раз досчитал до ста, подтянулся изо всех сил и придал телу полувертикальное положение.
Он посидел в этой позе, по-прежнему цепляясь за изголовье, и пробормотал: «Камень огромный руками обеими кверху катил он. С страшным усильем, руками, ногами в него упираясь, в гору он камень толкал»,[16] — и опустил ступню на пол. Ясно было, что если он все-таки доползет до уборной и вернется, то сразу же рухнет на кровать. Тем не менее, вернувшись, Чарли доковылял до туалетного столика, оперся ладонями с обеих сторон от жениного зеркальца в серебряной оправе и выглянул в окно: смотрел, но ничего не видел. Он чувствовал себя так, будто потерял все, что у него было, в том числе близких, и даже опыт многочисленных предыдущих похмелий не мог поколебать эту уверенность. Однако делать было нечего, и он стоял, собираясь с силами, чтобы заставить себя натянуть одежду — совсем как лыжник, который пытается не сойти с трудной дистанции. Готов? Хорошо… Давай! Вверх. Кругом. Вниз.
— Я только забегу к Рианнон! — крикнула Софи из кухни. — Они вроде бы дом нашли, но она хочет, чтобы мы с Гвен поехали вместе с ней, посмотреть. Это неподалеку от Холландского леса, знаешь, там, где когда-то жили Обри. Да, Дилис придет в одиннадцать, а мистер Бриджман уже здесь, он сейчас перед домом, так что ты будешь не один. — Софи говорила о приходящей уборщице и бывшем докере, который ухаживал за садом, иногда мыл окна и выполнял другую поденную работу. — Вернусь примерно к половине четвертого. Не скучай. Увидимся, когда увидимся, милый, — закончила она шаблонной фразой, чмокнула Чарли в макушку и ушла.
Спустя десять минут Чарли с трудом добрался из столовой, где они обычно завтракали, до холодильника на кухне. Постоял, выпил много яблочного сока и сжевал полусгоревший дырявый кусок поджаренного хлеба, который оставила Софи; о том, чтобы приготовить тосты самому, он и не думал: хлебница, тостер, вся эта возня — невыносимо! Еще он проглотил пару ложек апельсинового джема, зачерпывая прямо из банки. Сам по себе вид пакетика с кофе подле чистой кружки еще не мог бы подвигнуть его на действие, но наполовину полный электрический чайник решил исход дела. Чарли благополучно заварил кофе и даже добавил сахар, размешав испачканной в джеме ложкой. Поперхнувшись слюной, он успел поставить кружку на стол, прежде чем зайтись в отчаянном приступе кашля, отбросившем его на другой конец комнаты. Там он оказался лицом к лицу с мистером Бриджманом, который уже обогнул дом и стоял по другую сторону окна в восемнадцати дюймах от Чарли. Затем, как всегда в это время дня, раздался телефонный звонок.
— Чарли, это Виктор. Как ты себя чувствуешь?
— Более или менее как обычно.
— Да? Жаль. — Иногда Виктор говорил, что хорошо хоть не хуже. — Послушай, Чарли, мне надоели «Гриффитс и Гриффитс». Надоели по самое не балуй. — Он использовал местный вульгаризм для пущей убедительности. — Половину того, что они прислали вчера, пришлось выкинуть. Помнишь, мы как-то хотели поработать с компанией «Продукты Нижнего Гламоргана»? Может, я этим займусь?
— Валяй.
Чарли давно перестал мучиться вопросом о том, с какой стати брат по-прежнему делает вид, будто за состояние дел в «Глендоуэре» отвечают они оба. Впрочем, от этой скукотищи была некоторая терапевтическая польза.
— Отлично, спасибо. Еще мне не нравится наше домашнее белое. Омерзительное безвкусное пойло, а не вино. У меня есть парочка предложений на замену, но нужно, чтобы ты попробовал. Приедешь позже?
— Даже не знаю. Сегодня будет торжественная церемония в церкви Святого Догмайла, а потом — пьянка в «Принце Уэльском».
— Не напоминай; я бы ни за что не пропустил это мероприятие — как же, замечательная возможность полюбоваться Выпендрежным Выскочкой во всей красе! Только у нас беда с юным Крисом. Бедняга подцепил какую-то заразу, и я отправил его в постель, а заменить некем. Слушай, Чарли, найди на этом сборище трех-четырех знаменитостей и приведи их сюда на обед. Конечно, если получится. Позвони заранее. Курица в вине должна быть просто изумительной. Хорошо?
— Надо будет осмотреться, но я попытаюсь.
— Вот и умница. И голос у тебя повеселел. Ладно, Чарлз, береги себя.
Кофе в кружке почти остыл, но Чарли выпил все до капли — хотел восстановить водный баланс. Чуть позже добавил некрепкого виски с водой, протянув время как можно дольше, — он дал себе зарок не пить с утра пораньше, если хватит сил. В одиннадцать приехало такси, чтобы отвезти его в город. Садясь в автомобиль и зевая во весь рот, Чарли привычно подумал, что надо бы продать старенький «рено», который много лет пылится в гараже, если только Софи не берет его взамен своей машины. «Займусь этим завтра», — решил он.
По дороге такси проезжало мимо разных интересных мест, но самым занятным из них было здание Совета Нижнего Гламоргана, которое в шесть раз превосходило размерами старое здание Совета Гламоргана в Кардиффе, настоящий новый город в миниатюре. Поговаривали, что там к услугам чиновников имеются многочисленные коктейль-бары, изысканно освещенные столовые, дискотеки, джакузи, парикмахерские, массажные салоны и кабинеты интенсивной терапии, которыми служащие пользуются, когда не заняты обманом населения. Вся эта роскошь располагалась неподалеку от местной тюрьмы. Другим примечательным сооружением были доки, где в свое время мистер Бриджман получал весьма приличную зарплату и обогащался другими способами. Там, куда приходили десятки кораблей, груженных древесиной, рудой, чугуном, углем, коксом, цинком, теперь виднелся ржавеющий земснаряд и обшарпанное грузовое суденышко под бело-красно-голубым флагом Югославии.
Перед глазами Чарли стоял образ Софи, какой он видел ее час назад: бодрая и аккуратная, в светло-голубом плаще, туго перетянутом ремнем. С первого взгляда ясно — в жизни жены нет места человечкам с лицами из ковра; куда больше времени требовалось, чтобы понять, насколько терпима она к тем, кому они докучают. За двадцать два года супружества Чарли так и не изучил Софи как следует, но испытывал к ней огромное уважение, почти благоговение, и это чувство преобладало над всеми остальными, даже над завистью. Будь дело только в Софи, не было бы никаких переживаний, даже из-за Алуна. Еще за обедом в «Глендоуэре» Чарли понял, куда собирается Алун; и даже если бы он ни о чем не догадался, чистое постельное белье на кровати Софи в середине недели выдало бы истинное положение дел. Ну и ладно. Как обычно, они с женой ни словом не обмолвились о происшедшем. Где-то на половине совместного двадцатидвухлетнего пути Чарли потерял право высказываться по поводу этой сферы жизни Софи.
Со стороны дороги, обращенной к суше, показалась церковь Святого Догмайла, еще один из секуляризованных городских храмов. Эту церковь не стали переоборудовать в порнографический кинотеатр, а устроили там нечто на первый взгляд более безобидное — Центр искусств. Здание почти целиком перестроили в тысяча восемьсот девяносто пятом году, однако внутри сохранились фрагменты галереи четырнадцатого века, воздвигнутой по приказу Генри де Корси на месте более древнего сооружения. Всю эту информацию, а также другие подробности можно было найти в брошюре, которая продавалась в большом книжном киоске и справочном бюро у западного входа. С незапамятных времен на низком каменном столбе сбоку от паперти возвышалась статуя. За долгие века под открытым небом она утратила всякое человекоподобие, тем не менее легенда гласила, что это изображение самого святого Догмайла. Сегодня столб закрывала красная ткань, а вокруг толпились шесть-семь десятков человек, в том числе увешанных гражданскими и прочими регалиями. Нестройный шум голосов разнообразили веселые женские возгласы.
Чарли успел в последнюю минуту. Он остановил машину в нескольких метрах от сборища, расплатился с таксистом-китайцем, обладателем заметного суонсийского выговора, и подошел к краю толпы. Довольно полный мужчина лет пятидесяти, с короткими седыми волосами, вытянутым одутловатым лицом и большими глазами, повернулся к нему.
— Доброе утро, сэр, — произнес он с сильным североамериканским акцентом.
— Доброе утро, — ответил Чарли, чувствуя, что хочет убежать. За последние полчаса головная боль немного отпустила, но незнакомец, судя по виду, мог обеспечить ее в избытке.
— Разрешите представиться. Меня зовут Ллевелин Касваллон Пью.
Услышав это отвратительное, словно сошедшее со страниц «Мабиногиона»,[17] имя, толпа умолкла. Во всяком случае, так показалось ошеломленному Чарли. Только мгновение спустя он понял, что к тишине, должно быть, призвал кто-то из центральной группки именитых гостей, среди которых был и Алун. Эту компанию сопровождали фотографы, рядом крутился человек с какой-то непонятной штуковиной — по-видимому, портативной телекамерой.
Начались малоразборчивые выступления перед микрофоном, транслируемые с помощью одного-двух динамиков. Во время речей Пью, явно чокнутый, посылал Чарли многозначительные взгляды, словно обещая нечто большее, чем сулило его имя. Неподалеку от них, рядом с накрытой тканью скульптурой, стоял элегантно одетый молодой человек, надо полагать, мэр; он представил какого-то типа из Министерства по делам Уэльса, не то министра, не то заместителя. Этот тип (на вид — не старше предыдущего) произнес несколько общих фраз и дернул за декоративную веревку, которую Чарли раньше не заметил. Красное полотнище с удивительной легкостью разошлось и упало, явив взглядам кусок блестящего желтого металла на постаменте из оливково-зеленого мрамора. Фигура была в человеческий рост, но в остальном походила на человека не больше изъеденной временем каменной глыбы, которая возвышалась здесь раньше.