*Саркен*
Опьяневший Иорик глазами искал Амелию в танцующей под звездным небом толпе. Но, так и не увидев, решил осведомиться насчет нее у Бригиды, так как Конрад с Фридой были заняты беседой с ее родственниками. Объевшаяся девчушка дремала на деревянной лавке, сложив руки на животе.
— Бригида, — сначала шепотом обратился он к ней, — ты спишь?
Ученица приоткрыла один глаз.
— Уже нет, — она потянулась, громко зевнув. — Что такое, Иорик?
— Прости, что разбудил. Но ты случайно не видела Амелию? Неужели она ушла к себе, когда пляски еще в самом разгаре?
— Ах, да, она мне говорила полчаса назад, что уедет не надолго и чтобы мы не беспокоились об этом, — Бригида приподнялась.
— Уедет? Но куда? — удивился поэт.
— Сказала, что к майотам.
— Зачем?
— Амелия быстро сказала что-то насчет того, что здесь ей не совсем весело, а поэтому хочет поразвлечься у их соседей. К утру должна вернуться.
Бэбкок вдруг резко протрезвел от этих слов.
— И как это понимать? — спрашивая уже самого себя, высказался вслух мужчина.
— Не знаю, — пожала плечами Бригида. — Может, там тоже какой-то праздник. Я не в курсе. Или другая выпивка. Кто же вас, взрослых, поймет.
Но Иорик больше ничего не мог выговорить. Он с хмурым видом и широким шагом направился к столу, а затем к реке. Девчушка же, почесав затылок, отправилась к одной из аливитянок, чтобы попросить ту расплести ей волосы.
Наёмник заметил, что ученица проснулась, и, откланявшись женщинам, приблизился к ней. Над Бригидой стояла улыбающаяся жительница Саркена и занималась распусканием ее прически.
— Ты устала? — ласково обратился он к той.
— Ага. Не знаю, как у вас всех хватает сил танцевать с утра до глубокой ночи. Мне в бою гораздо легче, — она хихикнула. — Какое же наслаждение со свободными волосами ходить. Ради праздника мне так затянули эти косы. Просто ужас.
— Ну, ничего. Сейчас пойдешь под навес и выспишься. Не стоит никуда рано вставать.
— Судя по твоей улыбке, Конрад, ты тоже выпил не меньше, чем Иорик, — подразнила девчушка.
— Кстати, а куда он подевался? Мы с ним еще не допили ягодную настойку. Или что, он уже сдался? А храбрился, что выстоит на ногах дольше меня. Но не с тем связался.
— Ох, — вздохнула Бригида. — Славные воины соревнуются, кто из них сильнее надерется. Просто дети! А еще говорят, что с возрастом люди умнеют. Иорик только что подходил ко мне, чтобы узнать, где Амелия.
— И где, кстати, Амелия? — икнул наёмник.
— Я тут, похоже, одна трезвая. Работаю, как глашатай. Амелия уехала к майотам, чтобы зачем-то развлекаться там. На рассвете обещала вернуться. Не понимаю, какой черт туда ее понес. Вот не лень куда-то ехать. Я так переела, что с места сдвинуться тяжело.
— И ты сообщила об этом Иорику? — Конрад прищурился.
— Ну, само собой. Он же спросил. Амелия никакой тайны из этого и не создавала.
— Во-о-от как, — протянул тот. — А что потом?
— Иорик стащил что-то со стола и пошел к реке.
Мужчина помчался со всех ног в указанном ей направлении. Бригиду такое поведение встревожило. Она крикнула ему вслед:
— Конрад, что-то не так?
Но реакции не последовало, поэтому ученица, поблагодарив аливитянку и уверив ее в том, что она дальше справится сама, тоже вскочила и поспешно ринулись за другом. Когда она добежала до берега, то увидела, как Конрад с Иориком, сидя на песке, о чем-то переговаривались.
— Все в порядке? — развела руками Бригида.
— Да, — отозвался наёмник. — Не переживай. Мы просто с Иориком ведем пьяные взрослые беседы. Спокойной ночи, Бригида!
Девчушка насупила брови и, махнув на них рукой, отправилась в хижину.
Бэбкок сидел с трубкой. И после очередного затяга закашлялся.
— Иорик, ты же никогда не курил, — заметил Конрад.
— А теперь вот решил начать, — опустив голову, изрек друг.
— И с чего бы вдруг, брат?
— Я, кажется, влюбился.
— Мда… И я догадываюсь, в кого, — наёмник уставился на реку, на которую падал лунный свет. — Я давно заметил, как ты смотришь на Амелию и бегаешь за ней по пятам.
— Только вот я ей не нужен, — поэт провел ладонью по щекам и рту.
— И ты так просто сдашься?
— Конрад, насильно ведь мил не будешь. Она меня даже не замечает. Кто я для нее? Просто шут!
— Да, брат, ты, видимо, действительно перебрал, раз такую чепуху несешь.
— Но ведь это так. Зачем ей какой-то кривозубый поэт?
— Ты идиот, Иорик, — Конрад облокотился о колени. — За кого ты ее принимаешь? Неужели она не полюбит тебя только из-за каких-то зубов? Ты этим приписываешь Амелии тупость. А ее дурой точно не назовешь. Она давно в тебе разглядела все лучшее. И если уж и избегает тебя, то явно не из-за твоих зубов или твоего характера.
— А из-за чего же?
— Это ты у нас мыслитель, а не я. Это же Амелия. Кто знает, какие у нее тараканы в голове.
— Она, скорее всего, до сих пор тебя любит, Конрад, — друг взглянул на него сбоку.
— Я, конечно, не совсем хорошо ее понимаю. Но знаешь, брат, она точно относится к тем женщинам, что способны резко забыть человека и чувства к нему, когда… Когда осознает, что там для нее нет места.
— И что это значит?
— Это значит, что она уже никого не любит. Вот и все. Вопрос лишь в том, захочет ли она ещё когда-нибудь открыть свое сердце. Ты ведь знаешь, что она достаточно закрытый человек.
— Да, и даже знаю почему.
— И почему же?
— Извини, Конрад, она просила меня никому не рассказывать. Я дал клятву.
— Если так, то лучше и правда не стоит говорить. И я бы на твоем месте больше не курил. Женщины этого не любят.
— Что, Фрида все еще тебя атакует из-за табачного запаха?
— Ну, с момента нашей свадьбы претензий пока не было.
— А чего же ты не бросишь?
— Потому что не хочу.
— А я вот, пожалуй, больше не стану, — он передал трубку наемнику. — Это правда жуткая гадость.
Где-то на небе пролетела комета, озарив собой на миг тьму. До их ушей доносился задорный женский смех.
— Фриде тяжело будет покидать эти земли навсегда, — отозвался Иорик.
— Знаю, — вздохнул собеседник. — Я ничего не смогу поделать с их нерушимыми традициями. Не верну ей семью. Но этот весь пейзаж… Этот край… В общем, у меня есть один план.
— И? Какой?
— Утром об этом поговорим, Иорик, когда оба протрезвеем. Кстати, просыпайся сразу с пением птиц. Я запрягу сам нам коней.
— Мы что, куда-то отправляемся? Что ты задумал?
— Всë утром… Всë утром.
Наступило молчание. Из трубки Конрада повалил дым. Были слышны всплески воды, но ветра не было. Ночные рыбы охотились.
— Как ты думаешь, у Тары и Карлин получилось убить бога? — нарушил тишину Бэбкок.
— Звучит смешно, не правда ли? Убить бога.
— Я бы сказал, что звучит больно. Это самые чокнутые ведьмы, которых я встречал. И я чертовски по ним скучаю, — глаза поэта намокли.
— Жаль, что их нет на моей свадьбе. Сейчас бы пьяная Тара звонко распевала своим грубым голосом похабные смешные песни. А Карлин бы без остановки сплетничала с Амелией о своих любовных похождениях.
— Да… Мне не хватает смеха Тары. После того, как мы расстались, всë стало унылым, словно мир потерял свои краски. Мне даже не достает угрюмого выражения Карлин. Помнишь, как она корчила лицо, уставая в дороге? При одном взгляде на нее можно было портки обмочить.
У Конрада вырвался смех при этом упоминании, и Иорик его подхватил.
— Знаешь, все-таки, брат, если кто бы и смог разделаться с богом, так это они. Когда я своими глазами увидел, как труп Карлин ожил, то решил, что Уиллгармских черт остановишь. Тара отправилась в мир мертвых и вернулась. Она вернулась с ней… С ума сойти. Если бы я не оставил все свои надежды на теневой стороне, то продолжал бы надеяться встретить их вновь.
— Но УЗРЕВШИЕ УРАГАН не питают иллюзий, — наёмник снова затянулся.
— Да… И, может быть, это к лучшему? Так, во всяком случае, легче. Я уже начинаю привыкать к проклятиям этого мира.
— Кто знает. Время покажет, верный ли мы избрали путь. Но в чем-то ты прав. Порой куда легче идти без чувств…
— Главное, чтобы оставался хоть кто-то, ради кого придется идти.
*Утром*
Едва забрезжил рассвет, Иорик с трудом выбрался из постели. Руки его тряслись. Он наспех оделся. Конрад с двумя конями уже ожидал того снаружи.
— Хреново выглядишь! — заметил наёмник.
— А ты себя видел? У тебя лицо отекло, словно пушечное ядро, — парировал друг и припал к воде из фляжки.
Конрад начал было смеяться, но давящая головная боль быстро прервала его.
— Так куда мы едем? Бригиду разве с собой брать не будем?
— Бригиде лучше остаться в Саркене и подтянуть свои навыки, занимаясь с женщинами-воительницами. Я оставил записку Фриде. Так что нам лучше поскорее выезжать, пока она не проснулась.
— Ты не успел жениться, как у тебя уже появились от неё секреты?
— Иорик, не успел я наречь тебя своим братом, как ты уже начал меня раздражать. Забирайся в седло! Поехали!
— Боюсь, что в тряске меня тошнить начнет, — простонал Бэбкок.
— А тебе никто в глотку не заливал насильно вчера. Учись у меня!
— Ты серьезно? Судя по твоему поту на лбу и бледной коже, я бы сказал, что тебе куда хуже, чем мне.
— Вот я и говорю — учись! Коли нахрюкался, как свинья, так не жалуйся потом.
Поэт затянул на ногах кожаные коричневые альпаргаты. И они тронулись в путь. Жеребцы пускали пыль из-под своих копыт. Солнце поднималось все выше. Выехав за поселение, мужчины заметили под раскидистыми ветвями папоротника уставшего после охоты, но сытого ягуара с красными пятнами вокруг пасти. Не успели они проехать ещё несколько метров, как наёмника вырвало.
— Мда, Конрад, ты все-таки победил. Вчера ты куда больше меня выпил. Как у вас брачная ночь вообще прошла? Или ты уснул? — Бэбкок усмехнулся.
— Ты, прав, — мужчина вытер рукой губы. — Ничего у нас вчера не было. У Фриды краски пришли.
— О, боги! Конрад о таком же нельзя говорить при людях!
— Почему же это? Что тут такого? У всех женщин каждый месяц кровь хлещет.
— Это запретная тема. Из приличного общества тебя бы за такое погнали палками. Там, где я жил, женщин в такие дни выгоняли из деревни. И им предстояло неустанно молиться, чтобы очиститься и затем вернуться обратно.
— Очиститься от чего?
— Ну как… Считается же, что в такие периоды боги их проклинают за то, что те служат сосудами зла. Якобы порождают на свет не только хороших людей, но и плохих.
— И ты веришь в эту ересь?
— Не знаю, Конрад…
— Иорик, ты ведь поэт. Тебе ли держать язык за зубами в приличном обществе!
— Это ты о чем?
— О свободе истины и слов. Коли уж ты выбрал путь писателя и к тому же путь вольного воина, то тебе не подобает страшиться говорить о подобных вещах. Ты ведь давно не трус. Я вот считаю, что проклятие богов на этой планете кроется в тех людях, которые изгоняют женщин из деревень. Надо же… Все эти святые отцы и прочие не смогли придумать ничего лучше, чем обвинить во всем бедных женщин. Ты сам-то подумай о смысле их слов… Не смешно ли? Как считаешь?
— Я понимаю это, но зачем лишние проблемы при обсуждении подобного?
— Затем, что ты писатель. А проблемы — это твой хлеб. Если прогнешься под глупые заветы общества, то сам себе не простишь. Можно убежать от других, но не от себя. Так что сам выбирай: уважать тебе самого себя или нет.
— Куда мы едем, Конрад?
— На границу между Саркеном и Морским Полвилем. В город Олдиар.
— Стоп. А почему мы не взяли Амелию? Ты вообще в своём уме? Ты же ещё не до конца научился сопротивляться безмолвным. Что, если они проникнут в твой разум? И только она сможет это предотвратить.
— Иорик, если что-то пойдет не так, то ты меня убьешь! Вот и все, — наёмник улыбнулся.
— Да пошел ты! Собираешься подвергать себя опасности, несмотря на то, через что мы все прошли… И тебе еще кажется это забавным?
— Послушай….Я уже устал прятаться. Опасность никуда со временем не денется. И если что, то в Олдиаре меня никто в лицо не знает. Мы назовемся узревшими ураган. Теперь это наше общее имя.
— Я возвращаюсь обратно. И расскажу все Амелии, — Бэбкок покачал головой.
— Знаешь, если бы здесь сейчас был Грегори, то он бы меня понял.
— Грегори… — поэт раскрыл рот от досады. — Он, конечно, был хорошим человеком, но дураком. Он жил одним днем.
— Да! Но зато какой это был день… Он не упускал возможностей, несмотря ни на что.
— Возможностей? Может, ты хотел сказать, не пропускал ни одной юбки.
— И это тоже. Но пойми, я делаю то, что я хочу. Потому что я живой, Иорик. И я не хочу больше убегать или скрываться. Надо мной постоянно будет угроза, где бы я не был. Так лучше попытать счастья. Лучше прожить жизнь так, как считаешь верным. Даже если она и окажется короткой. Вот почему Грегори бы меня понял. Он не боялся испытывать судьбу, как и я.
— Хорошо… Но почему нельзя было взять с собой Амелию? Ответь мне.
— Потому что это моя судьба. И я сам хочу ей руководить. Ясно?
— Знаешь, Конрад, я ведь считал тебя умным. Но, видимо, ошибался.
— Ещё как ошибался, брат, — рассмеялся наёмник. — Так что, если хочешь, можешь возвращаться и жаловаться Амелии на меня. Мне все равно. Но я сделаю то, что задумал.
— И в чем задумка? Что ждет в Олдиаре?
— Так ты со мной или нет? — Конрад взглянул на него.
— Что б тебя черти побрали! — Иорик пришпорил жеребца и нагнал друга. — Если мы благополучно вернемся, Амелия с нас живьём шкуру спустит.
— Ты её боишься? — усмехнулся наёмник.
— А ты разве нет?
— Эх, Иорик, женщин надо не бояться. Их надо любить.
— Ты не ответил.
— Я боюсь не её, а её языка. Она потом всю плешь проест своими нравоучениями.
— И верно сделает! — заметил поэт.
— Да сколько можно уже? Ты мне брат вообще или нет?
— Брат, — кивнул Бэбкок.
— Так будь, значит, на моей стороне!
— Зачем мне быть на твоей стороне, если ты не прав?
— Я сейчас тебя ударю, Иорик!
— Эта угроза бы сработала раньше, но не сейчас, — улыбнулся тот.
— Пригрел, называется, змею среди своих учеников, — проворчал Конрад. — Ладно, хоть Бригида не такая доставучая на словах, как ты. Хотя нет… Она ещё хуже.
Они оба рассмеялись. Иорик понимал, что с другом бесполезно спорить. Оставлять его одного уже было поздно. Ему пришлось взвалить заблуждения Конрада и на свои плечи.
— Так зачем нам в Олдиар?
— Затем, что я женился.
— И?
— Иорик, жену нужно обеспечивать. Олдиар станет нашим домом. У нас рано или поздно появятся дети. Я не хочу, чтобы их жизнь походила на мою. К тому же он располагается на границе с Саркеном. С семьёй она не увидится, но хотя бы у Фриды будет перед глазами знакомый пейзаж. Эти леса, степи и гавани — её Родина. И Я понимаю, как это все дорого её сердцу. И ты, надеюсь, не забыл, что Фрида потратила на нас кучу средств при путешествии в Хайриан. Пора возвращать долги. И сам ты не думал осесть? Не знаю, что там выйдет У вас с Амелией, но ты ведь когда-нибудь тоже женишься. У каждого должен быть дом, куда можно вернуться. Дом, где кто-то будет ждать.
— Не ожидал, что о таких вещах будешь говорить ты, Конрад, — Бэбкок провёл рукой по затылку.
— Я тоже не ожидал. Но я устал бегать… И я ведь больше не один. У меня есть семья. Вы все моя семья. Так что пора добыть землю. Чтобы у каждого было что-то своё. Сколько можно бродяжничать?
— И кто же нам её даст в Олдиаре? — удивился поэт.
— Просто так её никто не даст. Придется заслужить.
— Я тебя внимательно слушаю, — вздохнул Иорик.
— На днях я слышал от вернувшихся оттуда аливитянок, что Херуфе атакует там местных. Вот мы с тобой с ним разберемся, а взамен попросим земли со всем прочим хозяйством.
— Кто такой Херуфе?
— Иорик, я думал, что ты любишь читать.
— Я читаю романы, а не бестиарии.
— И зря! Херуфе — это плотоядный монстр, целиком состоящий из лавы. Когда он появляется, то земля под его ногами дрожит. И он пожирает девственниц. Вот такие дела.
Бэбкок поперхнулся собственной слюной и закашлялся.
— Как ты, черт возьми, собрался с ним справиться без магии? Ты же ещё недостаточно силен!
— Есть у меня одна идея. Но я пока не уверен, сработает ли она.
— И как понять сработает или нет?
— Вот когда столкнемся с монстром, тогда и узнаем: оказался я прав или нет.
— Честно говоря, план звучит паршиво!
— У меня все планы так звучат, но я ещё ни одного задания не провалил, если не считать Узгулуна.
— Даже если каким-то чудом мы его одолеем, во что я совсем не верю, то с какой стати нас наделят богатыми землями?
— Потому что у местной маркграфини есть дочь. И аливитянки мне сказали, что жители враждебно настроены против неё. Ибо многие из их детей уже погибли из-за Херуфе. А вот маркграфиня ничего не может исправить. Поэтому люди намереваются из злости устроить бунт и скормить монстру и её дочь.
— Почему маркграфине со своей семьёй просто не убраться оттуда подальше и все?
— Потому что там её дом. Там веками жили её предки и правили. Не все способны расстаться со своей страной. Не все сбегают, Иорик. Кто-то остаётся, чтобы бороться за то, что любит.