Однажды арестанты были на работе. Осип был болен и лежал в лазарете. Вошел смотритель, Егор Димитриевич. Это был человек очень справедливый и простой, и арестанты его любили.
— Ну, скажу я тебе, Ильин, новость… К тебе гости пожаловали издалека, проговорил смотритель, обращаясь к Осипу.
Старик вздрогнул, сердце у него задрожало и испуганно забилось, дыхание, казалось, остановилось.
— Шутите, Егор Митрич… Какие гости?.. — прошептал старик и, схватившись за грудь, едва передохнул. — Нет, не шучу… Верно слово, Ильин…
— Ох, и думать-то боязно, что ты говоришь, Егор Митрич…
— Верное слово… Твоего поля ягода. Барина твоего Ивана Денисовича Иванова прислали сюда за хорошие дела.
Старик закрыл лицо руками и не сказал больше ни слова: то, что происходило в его душе, передать невозможно.
Смотритель ушел.
— У них с «барином», должно быть, хорошая фабрика была, посмеялся кто-то из больных арестантов.
— Молчите, братцы, — они безвинно терпят, проговорил насмешливо другой голос.
— Ну, быть грозе… Старик-то «карахтерный»… Не смотри, что он все молчит… Узнает его «барин», где раки зимуют… прошептал на ухо сосед соседу.
Осип молчал как убитый.
Через несколько дней «барин» и слуга свиделись. Оба они смешались, не знали, что и как начать говорить.
Это было рано утром, Осип только что вышел из лазарета, а партия отправлялась на работу. В арестантском халате, бледный, худой, бритый, Иван Денисович выглядел таким слабым, жалким, ничтожным. Он поседел, состарился, вид у него был дикий, испуганный, как у затравленного зверя; он дрожал и переминался с ноги на ногу. Арестанты смотрели на него с презрением: в остроге не любят трусливых людей.
Только одно старческое сердце сжималось от боли и жалости. Осип Ильич не мог скрыть своего волнения: он ли это, его барин, выросший у него на руках!.. Сколько воспоминаний, сколько горя связано с ним… Несколько раз старик порывался что-то сказать, но спазмы давили горло и из него вылетал какой-то неопределенный шепот. Наконец, едва шевеля губами, он проговорил:
— Вот как привелось свидеться… Не чаял. Здравствуйте, Иван Денисыч!..
Тот ничего не ответил. Тяжело было это молчание. Арестанты переглядывались, перемигивались, перекидывались словами.
— Поди, сердце-то у деда кипит… шепнул кто-то.
— Эх, на мой бы «карактер»… кажись… и чья-то мозолистая рука сделала угрожающей жест.
Кто-то нечаянно толкнул Ивана Денисовича. Тот быстро обернулся и резко своим пискливым голосом выбранился. Арестанты зашумели.
— Ты чего лаешься? Здесь не барин, поди… Такой же клейменый, как и мы.
— Место не заказано…
— Проучить эту «свистульку»…
— Я его своей ручищей прикрою, от него и следа не останется.
Между новоприбывшими и старыми арестантами разгорелась ссора, и если бы не вступился Осип Ильич, то наверно бы кончилось дракой.
— Что вы налетели на него как воронье?! И не грешно вам, ребятушки? Человек он свежий, ваших порядков не знает… уговаривал товарищей старик.
Арестанты подняли на смех старика.
— Размяк старый дед… Все-таки боязно… Сам хозяин приехал…
— Оставьте их… Не связывайтесь, Иван Денисыч! — шепнул Осип своему бывшему барину.
В тот же день Осип Ильич узнал про свою семью… Старуха умерла в год ссылки мужа, не перенесла горя.
— А Дунюшка? Где мой голубок сизый? — со страхом спросил старик у Ивана Денисовича. Тот смешался.
— Уж не знаю, как и сказать тебе, Ильич… Дуня по чужим людям живет. Слышал, что исхудала, тоскует. Она где-то в няньках в деревне.
Старика точно кто ударил. Он зарыдал…
— Дунюшка… дитятко… сиротинка!.. Сгубили мою девоньку… сквозь горькие слезы причитал Осип.