…Тогда только начиналась осень. Листья деревьев желтоватыми гроздями сыпались с чернеющих ветвей, в то время, как земля потихоньку становилась всё сырее и твёрже. Солнце с каждым днём задерживалось реже, оставляя за собой только невыносимо долгие ночи.
В этот день было особенно пасмурно: тучи воронами налетели на и без того сереющее небо, и мир погрузился в тусклое уныние.
Во дворце Йефенделла проводили какой-то обряд посвящения или что-то в этом роде: играли редкие фанфары, в окнах замка поблескивали разноцветные силуэты, а стража особенно пристально поглядывала по сторонам, выискивая непонятно что среди прохожих.
В Первом Кольце было тихо — большинство дворян и чиновников разъехались по урожайным областям Империи, чтобы вести контроль за поставкой продукции в столицу, а остальные и не собирались шуметь в таком тихом и умиротворённом закоулке столицы.
Во Втором Кольце же, наоборот, творилась самая настоящая шумиха — прилавков не хватало, и люди принимались торговать прямо на улице среди толпящегося народа. Все, кто всё лето собирал овощи с грибами и ягодами, теперь старался продать всё это подороже, а остальные же искали еды в прозапас вплоть до весны, пока пища совсем не исчезла с прилавков. Естественно, в этом столпотворении расцветали карманные кражи, обманы, давки и прочие не очень хорошие вещи, с которыми, тем не менее, приходилось мириться.
В Третьем Кольце жизнь шла свои чередом: шумели мануфактуры, не столь многочисленные работники тихо колотили железо или таскали на плечах деревянные конструкции, и слегка прерывисто плескала вода на громадных колёсах водяных мельниц. Указа о мобилизации и отмене монашества ещё не было, так что никто не теснился, работали действительно мастера своего дела, и дело шло хорошо и неспешно.
В Четвёртом Кольце всё шло своим чередом: пьяницы всё также валялись на дорогах, много где шастали зверолюды — до Авагарлийского Теракта оставалось ещё лет 6 — на полянах резвились босоногие детишки, а какой-то громадный мужик с безразличным выражением лица глядел вдаль, оперевшись на дверцу небольшой хижинки.
У громилы были короткие русые волосы, сложенные набок, мелкие зелёные глазёнки, самые обычные, слегка рассыпчатые брови, пухлые щёчки, маленькие губки и гладковыбритый двойной подбородок. Он не улыбался, руки были сложены на широченной груди, а в голове было пусто.
[???: Оныч, твой выход!]
Дверь слегка дрогнула, и здоровяк отошёл в сторону, опустив свои громадные ладони. В проходе показалась голова — чёрная шкура, волчьи уши, но при этом человеческое лицо… Один из зверолюдов-бандитов.
Тем не менее, мужик был не против них, а заодно, так что, не задумываясь, он, пригнувшись, пробрался внутрь хижины, сложив руки за спиной.
Здесь было почти пусто: из мебели только один табурет и небольшой столик, больше похожий на полку, прибитую к стене. Дощатый пол, дощатые стены, дощатый потолок — хозяева этого дома жались в таком же дощатом угле, беспомощно тыча ладонями в сторону четырёх зверолюдов, наставляющих на них небольшие арбалеты.
Заприметив сгорбленного великана, отец семейства — тоже зверолюд, собачьи уши, небольшая плешь, добрые, но до боли жалкие глазёнки — начал инстинктивно плакать. Такая особенность здоровяка почему-то работала почти на всех зверолюдов — возможно из-за животных рефлексов.
[???: Сучара, ты будешь отвечать, куда ты деньги спрятал?!]
[???: Да нет у меня никаких денег! Хны-хны… Прошу, отпустите нас, заберите, что хотите, только уйдите, прошу!]
[???: Мда, тяжёлый случай… Оныч, сломай ему руку.]
[???: Чего?! Чего?! Агхагхагыгхныыыхыхыхы….]
Здоровяк подошёл вплотную к испуганному мужчине и взял его за кисть. Ладони незнакомца были мелкими и потными, они заметно тряслись, и в них не было абсолютно никакой уверенности… Как и отчаяния.
Громила просто сжал пальцы на запястье зверолюда и, слегка прокрутив ладонью, сделал мужчине открытый перелом на руке. Кость вывалилась бордовым стержнем из слегка загорелой кожи, и глава семейства начал истошно вопить, пытаясь хоть как-то смягчить свою боль другой ладонью.
[???: Сучара, если ты не ответишь, где золото, следующей будет твоя жена, потом дочь!]
[???: Я… Я же сказал… У меня нет денег.]
[???: Оныч.]
Великан молча взял женщину за руку. Она перестала дрожать или плакать. Пустые, почти мёртвые глаза уставились на пухлую рожу здоровяка — будто стеклянные, они не значили ровным счётом ничего кроме безнадёжности.
[???: ….]
[???: ….]
[???: Деньги в подполе… За банками с грибами… В корзине из-под ягод….]
[???: То-то же!.. Так, Траст, иди проверь подпол. Остальные, держим их на мушке, пока не уйдём… Оныч, можешь идти.]
Громила с каменным лицом уставился на ушастую физиономию зверолюда, одетого в тёмный плащ.
[Оныч: Мая доля.]
[???: Да-да, конечно… Как я мог забыть? Ха-ха… Завтра зайдёшь — получишь.]
[Оныч: Мая доля. Сыйчас жы.]
[???: Эххх… На сколько процентов мы там договаривались с тобой? Десять?]
[Оныч: Питнацать]
[???: Понял-понял… Так, Траст, тащи сюда деньги.]
[Оныч: …]
[???: Так… 300 монет… Получается 45 монет… Держи. Теперь можешь идти.]
[Оныч: …]
Не попрощавшись, здоровяк вышел на улицу и пошлёпал в сторону своего дома. В его голове было также пусто, небо было всё таким же серым и безысходным, а день и не собирался заканчиваться.
***
Родители назвали его Д’он. Они всю жизнь мечтали, что их дети вырвутся в люди и заработают себе имя, поэтому и малыша назвали по дворянскому: «де Он». Тем не менее, таким промышлять было крайне опасно в связи с новыми порядками Вигирфалей (которые могли запросто казнить за подобное злоупотребление благородной приставки «де»), так что имя мальчика немножко подсократилось.
В семье его звали Оном, на улице Деоном, а в банде Онычем. Здоровяк и сам уже не помнил, почему его звали именно так. Родственникам вроде так просто было легче, среди знакомых он запомнился своим полным именем, а «коллеги» по работе, явно надсмехаясь над мнимой важностью имени гиганта, прибавили к его имени статную «ыч».
Мальчик рос в полном отчуждении. Его любимые деревья срубали крестьяне, любимых зверушек топили родные, а любимые гибли по собственной же глупости. Ему не везло — вот и всё, хотя, на самом деле, в Четвёртом Кольце не везло абсолютно всем, и даже крохотный мальчик не мог этого не понимать.
Дни тянулись годами, а месяца тысячелетиями. Каждая секунда был унылой, глупой, пустой и даже пошлой. Тем не менее, и сам Оныч не сильно отличался от своей жизни: никаких увлечений, целей, мировоззрений и даже предпочтений. Всё, что у него было, так это огромная физическая сила, которая впрочем не всегда шла ему на пользу.
Родители потихоньку умирали, сёстры и братья не доживали и до 12 лет, а знакомые то гибли, то уезжали.
В конце концов, к 17 годам Деон остался совсем один. Всё, что у него было, так это небольшая раздолбанная корчма, почти не приносившая дохода, и одежда с оставшимися пожитками.
На обычные работы его не брали — в шахты не пролезет, тягло больно большое, в кузнице точно сломает что-нибудь, сапоги порвёт своими ручищами, на улицах подметать — так убьёт кого-нибудь… В общем, он нигде не был нужен.
…Кроме бандитских группировок. Огромные бицепсы, плечи, грудь, ноги — Оныч мог голыми руками убить даже человека, одетого в кольчужную броню (которая в те времена считалась чуть ли не гарантом бессмертия в уличных разборках).
У него не было моральных принципов, связей со стражами, места постоянного заработка и знакомых, способных на него донести… Так что зверолюды подцепили его чуть ли не сразу.
В Четвёртом Кольце их было очень много, даже слишком. В зажиточные районы пробирались немногие, да и некоторых вообще не пускали дальше Третьего Кольца. В тесноте, нищете и расовом разнообразии процветали разбои, бандитские группировки, локальные клановые войны, мародёрства и прочая мерзость, которая, впрочем, самих людей почти не касалась. Зверолюды крайне редко осмеливались предпринять что-либо против коренных жителей Йефенделла: как минимум они не были теми, кто выпер их из первых колец, да и рисковать своей шкурой не хотелось.
Прошёл месяц, другой — Оныч убил уже порядочное количество зверолюдов, около 40. Он не чувствовал раскаяния, терзаний совести, стыда… Тем не менее, никакого удовольствия он от этого тоже не получал — это просто была работа, вот и всё.
За это время он сколотил нормальную такую по тем меркам сумму. Корчма превратилась в его дом (он даже не задумывался вкладываться в столь бесполезное предприятие), появилась адекватная мебель, кровать, пропитание, одежда…
Тем не менее, ему хотелось чего-то большего, хоть он и не понимал, чего именно. Без раздумий он решил жениться. По соседству как раз жила дочь местного кожевенника — некрасивая, крайне тупая, но здоровая и послушная жена, которая ещё к тому же и заглядывалась на молодого богатыря. Чёрные волосы, карие глаза, слегка крючковатый нос, вздёрнутый подбородочек и пухлые губы — ничего такого примечательного, но для Оныча это и не было важно.
Обвенчались в монастыре Авагарлийского Креста, свадьбу не проводили — лишние траты. В итоге начали жить в бывшей корчме — Деон бегал по поручениям бандитов, а жена работала по дому и послушно что-нибудь шила из того, что покупал ей муж, — в основном платьица, рубашки, носки и прочее, что можно было, как носить самому, так и продавать во Втором Кольце.
В этот осенний день всё было точно так же. С 45 монетами в кармане здоровяк приоткрыл деревянную скрипучую дверцу, и на пороге его встретила невысокая полноватая девушка.
Когда они ещё просто общались, он дал её прозвище «Лиля», которое настолько приелось, что Оныч и не помнил её настоящего имени: дома он звал её Лилей, а она его Онушкой.
[Лиля: Онушка, ты вернулся?.. Ой-ой, ну как там, не потрепали тебя?]
[Оныч: Нэт.]
[Лиля: Так, рубаху свою покажи! Давай-давай, вертись — не верю я тебе.]
Здоровяк каждый раз послушно поднимал руки и крутился на месте. Лиля знала, чем он занимался — каждый раз ей было очень плохо и тревожно в его отсутствии, а по приходе она начинала орать на него и осматривать, хоть внутри девушки в эти моменты царило только облегчение и счастье.
[Лиля: Обормот! Просыпаюсь утром, а тебя уже нет! Ты вообще что ли страх потерял?!]
[Оныч: Нэт.]
[Лиля: А если умрёшь, одну меня оставишь что ли?! Лю… Любимый!]
Девушка бросилась к плечу здоровяка и крепко обняла его, зарывшись слегка влажными слезами в белой рубахе Оныча. Так было всегда — сначала крики, потом слёзы и объятия, а потом соответственно…
[Лилия: Пошли завтракать, Онушка, а то ты совсем у меня не кормленный, такому и на улице грех ходить.]
[Оныч: Харашо.]
Здоровяк всегда разговаривал мало: его речь была тяжёлой для понимания, да и в принципе он был не очень болтливым. Прямо сейчас, наклонив голову, он прошёл по подметённому деревянному полу и, присев за слегка кривой табурет, сделанный здешним плотником-зверолюдом, взял из рук Лили тарелку с похлёбкой и принялся жадно уплетать её содержимое.
[Лиля: Сколько тебе сегодня заплатили?]
[Оныч: Сорак пят.]
[Лиля: Скоро может много шерсти купим — такую шубу тебе сделаю, из медведя!]
[Оныч: Зочем?]
[Лиля: Так как? Зима скоро.]
[Оныч: Можыт тыбе шубу купыт?]
[Лиля: Так я из дома и не вылазю, только носки продавать разве что ли, мне-то она на что?]
[Оныч: Тыгда на ныго потратым…]
Сказав это, здоровяк медленно приподнял руку и нежно опустил свою громадную ладонь на живот Лили. Девушка ласково улыбнулась и тоже положила свои маленькие, слегка мозолистые ручки сверху.
Она была беременна уже около 7–8 месяцев, живот, понятно дело, сильно раздулся, да и сама девушка стала менее подвижной. Оныч был готов к ребёнку, как и Лиля, почти всегда во всём согласная с мужем. У отца семейства было достаточно денег, чтобы обеспечить нормальное будущее, и, кто знает, может он бы осуществил несбывшуюся мечту своих покойных родителей.
[Оныч: Как он сыгодня?]
[Лиля: Толкается…]
[Оныч: Что-та мыня он не талкает…]
[Лиля: Так боится наверно, у тебя ж ладонь с мой живот.]
[Оныч: …]
[Лиля: Дорогой…]
[Оныч:..?]
[Лиля: Обещай, что, когда он родится, ты завяжешь с преступностью… Я не хочу, чтобы наш малыш рос без отца.]
[Оныч…]
[Лиля: Онушка… Это не шутки… Прошу тебя…]
[Оныч: …Харашо… Я завижу с этым…]
[Лиля: Спасибо, Онушка… Я люблю тебя… Люблю, ты же знаешь?]
[Оныч: Конешно… Я тожи тыбя люблю, Лиля.]
[Лиля: …]
[Оныч: …]
Здоровяк убрал руку и продолжил черпать свой суп. Вечером они ещё долго болтали, пока Лиля вязала мужу новую рубашку. К ночи заснули — в полутьме уже не было видно звёзд, луну заволокло тучами, но Оныч всё равно смотрел в небо из небольшого окошка рядом с кроватью.
Знал бы он сам, что он там высматривал…
***
[Оныч: …]
Тихо скрипели колёса. Листья шебуршали под копытами хилой лошадки. Ветер надоедливо жужжал здоровяку в ухо.
[Оныч: …]
Банда зверолюдов сейчас ехала до небольшой деревушки на окраине. В экипаже сидело четверо: командир в чёрном балахоне, его заместитель, маленький монашек с лисьими ушами и Оныч. Был полдень — солнце уже не пекло так сильно, как раньше, но жёлтые блики всё равно изрядно мешали возничему найти дорогу среди многочисленных тропинок, из-за чего они уже второй час плутали от деревни к деревне, каждый раз с раздражением осознавая, что приехали не туда.
[Траст: Оныч, а ты не был в Тифтяновке?]
[Оныч: Нэт.]
Низкорослого зверолюда в чёрной монашеской рясе звали Траст. У него были буроватые лисьи уши, крохотный носик, слегка суженные глаза и ярко-каштановые волосы. На вид зверолюду было от силы лет 16, но в банде он был гораздо дольше, чем Оныч. Занимался Траст переговорами, убеждениями, вербовкой — всем тем, что ему позволял его монашеский сан, который, стоит сказать, был крайне редок среди зверолюдов.
[Траст: Жаль… Думаю, нам бы сейчас не помешал бы какой-нибудь знаток, а то мы так и к ночи не доберёмся до деревни…]
[Оныч: …]
[Траст: Ты знаешь, зачем мы едем?]
[Оныч: …]
[Траст: Кто-то из той деревни убил единственного сына Амбьердетча, может слышал…]
[Оныч: …]
[Траст: У него, конечно, же ещё жена беременна, может сын родится…]
[Оныч: …]
[Траст: У тебя же тоже жена беременна?]
[Оныч: …]
[Траст: Просто я, знаешь… Думаю, завязать со всем этим… Утий из монастыря, жениться да дело своё открыть… Может и во Второе Кольцо прорвёмся…]
[Оныч: …]
[Траст: Мне такие, как ты нужны, Оныч… Тебе же тоже пора завязывать, а работать где-то надо…]
[Оныч: …]
[Траст: Или не так?]
[Оныч: …Так. Тока… Я никаму ны рассказывыл пра жыну.]
[Траст: По глазам твоим видно, Оныч… Беспокоишься ты, что умирать нельзя на работе нашей, а ребёнка кормить надобно… Вы же в Четвёртом Кольце живёте ведь, да?]
[Оныч: …]
[Траст: Наверняка, где-то ближе к пустырю… Не думаю, что ребёнку пойдут на пользу гниющие трупы и братские могилы…]
[Оныч: В старай карчме… Я жыву.]
[Траст: Видишь, как и говорил… Не твоё это, Оныч. Вот я, думаю, нам представления устраивать…]
[Оныч: …]
[Траст: Что ты так улыбаешься? Ты — вот, великан, будешь тяжести поднимать, а я жонглировать умею.]
Сказав это, зверолюд взял тройку яблок из обоза и принялся ловко вертеть ими в воздухе, уставившись носом в сверкающее небо.
[Оныч: И развы там дыньги?]
[Траст: Конечно. Мы же не среди нищих будем выступать, а во Втором или Первом Кольце. Думаю, они пустят — сначала посмеяться, а потом уже и уважать станут.]
[Оныч: …Мона попробавать… Всы равно выбара ныту…]
Бедная кобыла всё гнала и гнала, уже еле перетаптывая по пыльным тропкам.
Часа через полтора, наконец, добрались. Выступал Траст, обошлось без насилия. Старейшина выдал убийцу, Оныч связал его и сунул в повозку, и зверолюды тихо уехали. Всем раздали по 100 монет — щедрая плата Амбьердетча. К ночи здоровяк был уже дома, зверолюд с лисьими ушами в монастыре, а убийца в подвале Амбьердетча.
[Лиля: Онушка, ты вернулся? Ой-ой, ну как там, не потрепали тебя?]
[Оныч: Нэт.]
[Лилия: А ну, давай, обернись, не верю я тебе, обормоту.]
[Оныч: Харашо.]
[Лиля: …]
[Оныч: …]
[Лиля: И правда ни царапинки… Тот монах договорился снова?]
[Оныч: Да.]
[Лиля: Ладно… Заходи тогда, пошли ужинать, а то ты и обед у меня пропустил, грех таким на улице показываться.]
[Оныч: Да… Эмта апрыдэлённа грэх.]
***
[Оныч: Выступаты, гаварил, будым… Я сылач, а он жаглёр.]
[Лиля: Ну и хорошо. Детишек будешь веселить.]
[Оныч: Ыхххх…. Как бы эта тока эта вышла-та нармальна…]
[Лиля: Ну, не получится, так ещё куда-нибудь пойдёшь работать… Или корчму откроем.]
[Оныч: А жыть мы гхде тагда будым?]
[Лиля: Так сделаем себе отдельную комнатку и вместе с малышом там с пать и будем.]
[Оныч: …]
[Лиля: Ну ты думай, что хочешь. Время ещё есть — что-нибудь хорошее да в голову придёт.]
[Оныч: Да…]
[Лиля: …]
[Оныч: …]
[Лиля: Завтра День Копея Металы… Сходим куда-нибудь?]
[Оныч: Можны к речке спутытся…]
[Лиля: Было бы неплохо… Там хоть свежестью пахнет, пыли нет… Ребёночку пойдёт на пользу.]
[Оныч: …]
[Лиля: А теперь давай спать, уже садится солнце совсем, не будем затягивать.]
[Оныч: Харашо…]
Легли. Лиля заснула рано, но Оныч всё никак не мог сомкнуть глаза. Нечто ужасно гнетущее, но при этом почти неощутимое, еле мнимое грызло его сердце, переминало зубками по дрожащим сосудикам, облизываясь кровавым языком.
Тем не менее, он не понимал, к чему всё это было, что это значило… Ему не было интересно даже жумать об этом.
С комом у горла он закрыл веки и тут же погрузился в глубокий и спокойный сон.
***
[Траст: Как думаешь, зачем лидер вчера назначил здесь встречу?]
[Оныч: …]
[Траст: Я тоже не понимаю… Это же обычная полянка, даже пенька нет, где усесться… И как на зло — никогошеньки кроме нас с тобой, Оныч.]
[Оныч: …]
[Траст: Надеюсь, нам хоть не придётся снова кататься по деревням.]
[Оныч: …]
Здоровяк и зверолюд стояли посреди небольшой усыпанной золотыми листьями полянки. Было утро, облака сегодня не так сильно кучились вокруг медленно тускнеющего солнца, да и ветер редко давал о себе знать.
Оныч слегка раздражительно оглядывался по сторонам: вечером он собирался пойти с Лилей к реке, а его позвали чёрт знает куда и чёрт знает зачем.
Кто знает, может он бы на всё плюнул и ушёл бы, если бы не…
[???: Оныч, Траст. Так вы здесь!]
[Оныч: …]
[Траст: Логично… А где вы ожидали нас встретить?]
[???: Так ведь… Ааа, понятно. Я сказал вам ждать меня у слегка трухлявой рябины, но… Кто ж знал, что их тут две?!]
Навстречу Онычу и Трасту шёл Лидер. Никто не знал его настоящего имени: из под тёмного плаща выглядывали то ли волчьи, то ли собачьи уши, рост был довольно высоким, а голос хриплым. За ним всегда ходил один или два заместителя и прочая шелуха, которая вечно ошивалась около своего командира.
Прямо сейчас он шёл в сопровождении трёх зверолюдов, почти все они были одеты во что-то чёрное, будь то целый плащ или небольшая шляпочка. Оныч не разбирался в их религиях, но у зверолюдов чёрный цвет вроде был в почёте, а белый, наоборот, чуть ли не преследовался.
[Лидер: Ну так что, Оныч, не собирался же сегодня никуда?]
[Оныч: …]
[Лидер: Ха-ха… Как всегда, да? Молчун по имени Он, гордый человек с огромными ручищами, с которыми не в силу тягаться никакой зверолюд.]
Гулко гогоча, бандит снял капюшон и одёрнул ткань плаща, скрывающую его лицо. Он никогда так не делал.
У него были ярко-белые, почти седые, волосы, бледная кожа, слегка подопущенные кошачьи уши и ярко-голубые глаза. На левой щеке был заметен шрам, чернющий, заросший как-то криво и неправильно.
[Лидер: Вот мы и встретились, Оныч… Эта встреча с тобой… Именно для этого я всех сюда позвал.]
[Оныч: …]
[Траст: …]
[Лидер: У меня к тебе, Оныч, сделка…]
Зверолюд принялся медленно расхаживать вокруг здоровяка, который, впрочем, своей головы не поворачивал.
[Лидер: Во Втором Кольце остановился богатый купец из Кватринийской Республики вместе со своей семьёй… У него так много денег, Оныч… Что мы сможем жить на них всю оставшуюся жизнь.]
[Оныч: Нэт.]
[Лидер: Никто кроме тебя не может туда пройти… Нас сразу же выгонит стража, ты понимаешь?]
[Оныч: Нэт.]
[Лидер: Тебе не надо никого убивать, просто прокрасться внутрь и сделать то, что должен.]
[Оныч: Купэц… Чыловек, да?]
[Лидер: Оныч… От зверолюдов они отличаются только тем, что у них нет ушей, ты же понимаешь?]
[Оныч: …]
[Лидер: …]
[Оныч: …]
[Лидер: …]
[Оныч: …]
[Лидер: …]
[Оныч: …]
[Лидер: Лиля у нас в заложниках.]
[Оныч: …]
[Лидер: Оныч… Ты проболтался… Мы нашли её…. Мы схватили её…. Она умрёт, если ты откажешься… Ты понимаешь?]
[Оныч: Панымаю…]
Здоровяк уставился в землю. Его сердце готов был разорваться, его кулаки так и тянулись сами к наглой роже Лидера и…
Понятно, его сдал Траст. Это было очевидно, он был единственным, кому Оныч рассказал о жене… Так глупо… Так безрассудно…. Лиля…. Ребёночек… Корчма…. Всё это может погибнуть из-за глупости Оныча.
Его глаза покраснели, хоть он сам и побледнел. Выпрямившись во весь рост, здоровяк подошёл к Лидеру. Он был чуть ли не в 2 раза выше своего командира…
Тем не менее, страх был не в глазах зверолюда.
[Оныч: …]
На поляне осталось пятеро: Траст, Лидер и ещё 3 зверолюда. Солнце нежно поглаживало их чёрные балахоны, а дуновения ветра слегка колыхали травку, раскиданную небольшими кустиками у крохотных старых рябинок.
Онычу всё объяснили. Оныч всё понимал… И он не мог ничего с этим поделать….
***
Дело оказалось лёгким.
Во Втором Кольце был двухэтажный домик: небольшие квартирки, торговая лавка снизу, пара спален и общая кухня с подполом. Недавно здесь поселился купец со своей семьёй.
Заехали они всего лишь пару-тройку дней назад, ещё толком не обустроились и все вещи сложили в один деревянный сундучок со стальным замком.
Онычу даже не надо было его взламывать — только найти и утащить в лагерь зверолюдов…. Тогда Лилю освободят, и он никогда, никогда больше не будет связываться с таким…
[Оныч: …]
На второй этаж было не так уж и тяжело подняться: гигант представился разнорабочим, якобы его позвали помочь с перестановкой мебели, и его легко пустили. После поднялся по деревянной лестнице, воздух был крайне душным, а из окон совсем не дуло из-за направления ветра.
Вот и их квартира: небольшая комнатка с диваном, и на нём, развалившись спит сам купец, невысокий мужичок с завёрнутыми крючком усами, небольшой плешью, острым носом с горбинкой да большими губами. Одет в синий фрак с какими-то карманами да застёжками, ботинки не снял — видимо, как пришёл сразу отрубился…
Оно и к лучшему, Оныча не услышит.
В следующей комнате двухместная кровать, большой шкаф, тумба и… Небольшой сундучок, буквально метр на метр, чтоб его можно был принять за обычный ящик или даже какое-то грубое подобие пуфика.
Оныч был несказанно счастлив, до выхода всего несколько метров, — если аккуратно схватиться за стенки сундука, то хозяин квартиры не проснётся. На улице пусть скажет, что вот, мол, мебель и таскаю — никто ничего не заподозрит.
Здоровяк наклонился к полу, засучив рукава. Легонечко приподнял сундук на обоих руках и тихонько переложил в левую ладонь, дабы правой бесшумно управляться с дверьми или прочими преградами.
Развернулся и зашагал обратно. Наконец, всё это закончится, наконец, он перестанет ощущать это гложущее чувство… Да, это определённо оно, ядовитое предчувствие мучало его прошлой ночью. Как же хорошо, что всё обошло…
[Женщина: …]
У входа появилась высоковатая дама в бордовом пальто и диковинной шляпке. У неё было слегка распухшее лицо, тёмно-карие глаза и уложенные в элегантный пучок волосы.
Она смотрел на здоровяка с невероятным удивлением и страхом — губы затряслись, глаза задёргались, и в конце концов она во весь голос…
[Оныч: …]
Здоровяк схватил женщину за горло. Мучительные хрипы едва были слышны… Каждый раз, когда она становилась громче, он надавливал слегка сильнее.
[Оныч: …]
По коридору шёл кто-то ещё. Громкие шаги, скорее даже какие-то перестукивания шаловливо поднимались ко второму этажу, на пороге которого за шею держал какую-ту даму Оныч.
Они незамедлительно прошли в ту комнату, где до этого стоял сундук. Лицо женщины слегка посинело, но она продолжала отчаянно пытаться вырваться из хвата здоровяка и позвать на помощь.
[Оныч: …]
Прижав к себе ящик и женщину он припал к стене, вжавшись в неё всем свои жирным телом.
[???: Мама, ты где?!]
[Оныч: …]
[???: Папа, почему ты опять спишь?!]
[Оныч: …]
[???: Папа!]
[???: Агхх… Ну чего ты шумишь, Лиля?]
[???: Папа, ты не видел маму?]
[???: Я не знаю, дорогая, посмотри в спальне, может она тоже уснула, а я… Ааааваа… Пока отдохну.]
Стуки приближались. Оныч находился в безвыходном положении. Он посмотрел направо, влево, вверх, вниз, на сундук, на женщину….
Женщина…
[Оныч: ….]
Она была мертва…
***
[Оныч: …]
Ладонь медленно разжалась и женщина рухнула на пол. Её налившиеся кровью глаза уставились в потолок, рот групо разинулся в какой-то немощно уродливой улыбке, а руки нелепо поползли куда-то под кровать.
[Оныч: …]
Он её удушил. Она мучилась около минуты, целой минуты непостижимой боли, пока жизнь не покинула её.
[Оныч: …]
Он не понимал, что ему делать. Мысли начали теряться, голова шла кругом, руки тряслись, возможно в первый раз в его жизни, а по лицу тёк ледяной пот.
Стук. Стук. Стук.
Вот-вот в комнату кто-то войдет. Судя по разговору, девочка, дочка этой женщины… По имени Лиля.
[Оныч: …]
Сердце Оныча стучало в такт этим стремительным шажкам, ящик начал сильно давить на плечи, а воздуха стало на хватать…
[Лиля: Мама?…]
Она встала на месте и замолчала. Нос пуговкой. Милые каштановые глазёнки. Аккуратное зелёное платьице. Ленточка в волосах. Косички. Пустота. Отчаяние. Горе.
Девочка продолжала молчать. Оныч мог легко убить её. Прямо сейчас, схватить так же за горло, передавить ей шею и тихо уйти.
[Оныч: …]
Казалось, гигант сейчас был даже потеряннее девочки… Перед ним стоял самый жестокий выбор в его жизни… Жизнь восьмилетней Лили из семьи купца, чью мать он убил собственными руками или жизнь его собственной жены, попавшей в опасную ситуацию из-за его безрассудства.
[Оныч: …]
…
[Оныч: …]
…
[Оныч: …]
***
[Оныч: …]
Он убежал без оглядки. С ящиком его бы догнали бы и убили, всё-таки он был не самым лучшим бегуном, так что он выронил его по дороге, задержав стражников, гнавшихся за ним.
Километр, ещё и ещё — со слезами на глазах, с невыносимой болью в груди он нёсся домой, в корчму, к Лиле, к обеду, к деревянным табуретиками, к её шерстяным рубахам, к её мечтам о будущем, к её любви к нему, такому глупому и жестокому, пустому и бессердечному…
[Оныч: …]
Висела ночь. Луна лениво окропляла землю своим жадным светом, а звёзды весело резвились в синевато-чёрном прудике, играя в догонялки.
[Оныч: …]
Мерцание ночи спадало каплями на её приоткрытые губки. В будто стеклянных глазах застыл ужас и безысходность. Табуреты разбиты. Одежда украдена. Сбережения поделены.
[Оныч: …]
Лилю изнасиловали и убили. Её вспоротое тело валялось внутри дома здоровяка. Кровавые тернии корнями ползли по полу, пытаясь ухватиться за уголки столов, но всё было бесполезно.
Лили больше не было. Ребёночка больше не было. Мечты больше не было. Онушки больше не было.
[Оныч: …]
Он никогда не рыдал, даже сейчас. Слёзы вытекали медленно и беззвучно. Огромные плечи осунулись, и руки опустились к сырому полу.
В Оныче не осталось ничего, только пустота. Он был ничем, с самого рождения, но он хотя бы пытался заполнить это ничто.
Но тогда ему не было больно. Когда умерла мама, папа, ворчащая бабушка, первая любовь…. Он тогда был слишком пустым, чтоб ощущать боль.
Теперь же… Всё это было зря. Та дыра, что была в нём…. Ему не суждено было её заполнить. Это гной. Это рана…
И он же сам не дал ей затянуться, ковыряя её своими полоумными ногтями.
[Дыон: …]
Дыон… Пустой человек без шанса на счастье.