За последнее время мы прочли довольно много повестей и рассказов о детях в войне. Что отличает их от повести Катаева? В большинстве этих книжек героями являются тоже дети - сироты войны, совершающие подвиги или переживающие сложные события.
Вот, например, в повести Копыленко "Солнце" есть, казалось бы, все основания для удачи. Трудно придумать положения более острые и драматические, чем те, которые лежат в основе книжки.
Маленький деревенский мальчик Гордей живет в землянке со своей старой, больной бабушкой. Деревня их занята немцами, хата сожжена. Родные убиты. Мальчик героически несет все трудности этой страшной жизни, да при этом еще с беззаветной смелостью прячет у себя в землянке раненого командира и делится с ним последним куском. Этому мальчугану сдается в плен солдат немецкой армии - чех, и мальчик сам передает своего пленника Красной Армии, когда первые ее отряды выбивают немцев из деревни.
Во время этих событий умирает бабушка мальчугана, и он остался бы совсем один на свете, если бы раненый командир не заявил о своем желании усыновить своего маленького спасителя.
Уж, кажется, трудно найти сюжет более трогательный по самому существу своему.
Местами у Копыленко находятся и какие-то точные и нежные слова, соответствующие его литературной задаче, - скажем, там, где мальчик спрашивает бабушку, жива ли она еще, и очень просит ее не умирать.
Но таких мест, к сожалению, не слишком много.
Ткань повести редковата, и от этого сюжет, такой правдоподобный в наше время, кажется подчас искусственным, придуманным. Достаточно было автору ввести в повесть приподнятый до ходульности разговор мальчика Гордея с солнцем, чтобы скомпрометировать правдивость и убедительность фабулы.
Копыленко - талантливый, искренний и опытный писатель, и поэтому мы вправе задать и себе и ему вопрос: чего, собственно, не хватило ему для того, чтобы его "Солнце" и в самом деле грело? Почему такой трагический, взятый из самой жизни сюжет породил столь привычный и не слишком глубокий рассказ? Почему, читая самые грустные страницы книжки, уже заранее угадываешь благополучную развязку, как это бывает в святочных рассказах?
Ведь вот удалось же Катаеву, при всем оптимизме его повести, тоже обещающей (но как-то очень осторожно и неуловимо) благополучную судьбу героя, избежать "святочности", поверхностности, сентиментальности. Чем это достигнуто? Прежде всего отсутствием служебных мест, бутафорских мостиков, ведущих от эпизода к эпизоду. На самую мелкую и как будто второстепенную деталь Катаев тратит настоящее воображение, темперамент, подлинные наблюдения. Лихой и щеголеватый четырнадцатилетний кавалерист в ярко-алом башлыке, в черной кубанке с алым верхом упоминается всего один раз, а как властно занял он свое место в повести, как ясно и весело входит он в память.
Такова настоящая поэтическая ткань всякой живой талантливой повести.
Жизнь не просто тянется от события к событию, она вся играет, перекликается удивительными и причудливыми подробностями, дарит каждую минуту что-то неожиданное, говорит разными голосами.
Начало повести, как и начало жизни, не должно быть всего только скучным вступлением, предисловием. И развязка, конец не может быть только необходимой расплатой по всем выданным в повести векселям. Не будем забывать о той зеленой ветке, которая так неожиданно радует нас иной раз осенью.
К сожалению, во многих детских повестях вы не найдете ни поэтической игры, ни разнообразия голосов, ни богатства счастливо найденных подробностей.
И во "взрослых" книгах всего этого не так много. А в детских и того меньше. Между тем книжка даже не смеет именоваться детской, если в ней нет ни игры, ни тепла, ни воображения.
Часто у нас говорят: надо мириться и со "средней" книгой, если она своей темой и материалом отвечает нуждам сегодняшнего дня. В этом есть свой резон. "Средняя" книга имеет право на существование. Но нельзя мириться с книгой тусклой, посредственной.
Типичным образцом такой "посредственной" книги может служит повесть Н. Раковской "Мальчик из Ленинграда" {5}. С этого мальчика все - как с гуся вода. Ему только одиннадцать лет. Он первый раз расстался с матерью, которая ушла на фронт, а сам он уезжает из осажденного Ленинграда куда-то в неизвестность, в эвакуацию. Заметна ля в повести душевная тревога этого мальчика, то смятение, которое неизбежно связано со страшным поворотом в личной судьбе героя и в судьбе его родного города?
Увы, только бледные, незапоминаемые слова нашлись для всего этого у писательницы Раковской:
"Я заплакал. Тут кто-то схватил меня за плечо. Это был вожатый Гриша. "Ты чего, Юлька, - сказал он, - разнюнился? Срам какой... А говорил, путешествовать любишь!" Он подмигнул мне и втолкнул в вагон... "Бедная мама! - подумал я. - Когда мы опять будем вместе?" Гудело под полом, колеса стучали, "уф, уф, уф!" - сопел паровоз. На крыльце стояли две девочки в платках. "Они останутся тут?" - подумал я. И мне стало жаль девочек, этот домик, крылечко. Я перестал плакать, прижался к стеклу и сказал тихо: "Погодите, фашисты! Отомстим вам за все... Раскаетесь!"
Так, без грамматических ошибок, но и без всякого воображения, без малейшего признака собственных наблюдений пишет автор обо всем: о том, как мальчик под обстрелом отстал от своего эшелона, потеряв все деньги и мешок с провизией (это в такие-то времена!), о том, как он один добрался до Поволжья к бабушке и узнал, что бабушка умерла, о том, как он поехал к дяде в Коканд и узнал, что дядю призвали в армию, а тетя уехала в Баку...
Писательница провела своего героя через всю страну в самые трудные времена героической войны и умудрилась так мало рассказать и показать на всех своих ста пятидесяти страницах.
Не жизнь, великолепная, сложная, играющая даже в трагические минуты, была перед Н. Раковской, а какие-то образчики школьных повестей, да при этом и не самые лучшие.
Я упомянул здесь всего три книги людей разного уровня, разных талантов и характеров, но книги эти показались мне достаточно выразительными в своем облике и дающими материал для заключений.
Я не думаю, что всем нам нужно писать только трагические, глубокомысленные повести, романы и поэмы. Всему есть место в литературе, - и короткому веселому рассказу, и самой причудливой новелле, и фантастической сказке, и задорной шутке. Но все это может и должно быть правдиво, искренне и обогащено теми великими событиями и чувствами, которые мы пережили за эти годы. Шутка должна стать еще веселее, серьезный разговор - серьезнее.
Мы не должны мириться со "средними" книжками, средними чувствами и мыслями. Однако тут надо сделать оговорку. Рядом с пушкинскими стихами могут показаться средними стихи Кондратия Рылеева. А ведь какая это высота поэтической честности, поэтического напряжения. В "Войнаровского" Рылеев вложил все, чем владел.
Я - за высокую "среднюю" книгу. Эта высокая средняя книга поддерживает в литературе то, что является вершиной своего времени.
ПОЧТА ВОЕННАЯ
Каждый из нас - литераторов, пишущих для детей, - нередко встречается со своими читателями. Эти встречи почти всегда остаются у нас в памяти, но бывают среди них такие, которые мы храним в душе особенно бережно.
Лет десять тому назад мне довелось встретиться с читателями в самой неожиданной обстановке. Это было на сеновале в жаркий летний день. Плотным кольцом окружали меня мои слушатели. Все было так привычно и знакомо. Внимательные и серьезные глаза, сдержанный смех, шутливые и меткие замечания.
Но происходило это не в пионерском лагере, не на даче, а на фронте, и слушали меня не дети, а молодые бойцы во время короткого и неверного досуга между боями. Мне было странно, что под гудение самолетов, под бухание артиллерийских орудий, хоть и отдаленное, но довольно явственное, можно с таким живым интересом слушать стихи. Сначала я читал стихи для взрослых, все больше на военные темы, - мне казалось, что именно это интересно и нужно моим слушателям.
Но вот один из них слегка откашлялся и сказал застенчиво;
- А не можете ли вы прочитать нам какую-нибудь из ваших сказок. Ведь мы их с малых лет знаем.
Его сразу поддержало несколько голосов.
И я с волнением принялся читать этим взрослым людям, несущим такое тяжелое бремя повседневного военного труда и ежеминутной опасности, веселые и беспечные строчки, которые, может быть, потому и понадобились им сейчас, что напоминали о доме, о летнем лагере, о детстве, о юности, из которой они, в сущности, еще так недавно вышли.
Я был рад, что мог доставить им несколько минут отдыха, а они щедро вознаградили меня, навсегда оставив в моей памяти этот летний день во всей его неповторимой и простой значительности.
А заодно они подарили мне тему для нового рассказа в стихах - "Почта военная". Написать этот рассказ я обещал военным почтальонам, которые горько жаловались на то, что обо всех, дескать, писатели вспоминают - о летчиках, танкистах и саперах, о пехоте и об артиллерии - и только их, военных почтальонов, всегда забывают. А если и вспомнят, то чаще всего бранят, ведь всякую почту принято бранить.
Я покинул моих слушателей взволнованный и растроганный, мне казалось, что я провел этот день среди людей, с которыми не расставался с самого их детства. Они были все те же. Та же веселая серьезность, та же готовность щедро и горячо сочувствовать всему хорошему, человечному и стеной стоять за справедливость.
ПОЧЕМУ Я ПЕРЕВЕЛ СТИХИ ДЖАННИ РОДАРИ?
Народная поэзия, источники которой питают поэзию литературную, создала множество колыбельных, игровых, потешных песенок для детей, бессчетное число стихов-заклинаний, обращенных к дождю ("Дождик, дождик, перестань!"), к огню ("Гори, горн ясно!.."), к божьей коровке ("Божья коровка, улети на небо!"), сотни и тысячи веселых и метких "дразнилок", скороговорок, перевертышей, считалок.
Эти двустишия и целые цепочки двустиший запоминаются нами с самого раннего детства. В них слышится высокий и чистый детский голос; в них заключено так много детской непосредственной радости и энергии. Они повелительны в своем обращении к стихиям, к миру.
Маяковский и наши лучшие из современных поэтов, пишущих для детей, приняли, как наследие, опыт народной поэзии, лубка, считалки, дразнилки.
Отрадно отметить, что ритмом народной детской песни проникнуты и стихи для детей в современной демократической поэзии Запада.
Таковы, например, стихи молодого итальянского поэта Джаннн (Джованни) Родари, хорошо знакомые юным читателям его страны. Многие стихотворения Родари написаны по просьбе, по заказу читателя-ребенка. Они находят доступ в каждый городской и деревенский дом, где живет юный читатель, и вместе с детьми их читают и повторяют нараспев взрослые.
Лаконичные, действенные, полные огня и задора строчки прославляют честный труд, свободу, мир. Серьезная и значительная тема сочетается в этих стихах с живым и своеобразным юмором. Они как нельзя более соответствуют детскому восприятию, детскому голосу. В них есть та причудливая игра, без которой немыслимы стихи, входящие в детский обиход. Почти каждое из стихотворений затейливо Задумано, полно неожиданностей.
В простых и немногословных стихах нашел свое правдивое отражение быт детей и взрослых из рабочих кварталов Италии, а по форме они так похожи на те песенки-считалки, которые твердят и распевают в своих играх итальянские дети.
Сочинять стихи, достойные стать рядом с народной песней и считалкой, умеют только те поэты, которые живут с народом общей жизнью и говорят его языком. Таким поэтом представляется мне Джованни Родари. В его стихах я слышу звонкие голоса ребят, играющих на улицах Рима, Болонья, Неаполя.
В некоторых из своих переводов я отошел от буквальной точности, стремясь передать самую сущность свежих н непосредственных стихов итальянского поэта. Но иначе, я думаю, и нельзя переводить свободные и причудливые, часто основанные на забавной рифме стихи для детей.
О ТЕХ, КТО ПИШЕТ НА ПОЛЯХ
Когда на собраниях или в печати идет разговор об успехах и неудачах нашей художественной литературы, о причинах этих успехов и неудач, редко и мало говорят об одном из самых деятельных и ответственных участников литературного дела - о редакторе.