ПРЕДЛОЖЕНИЯ ПО ПОВОДУ ТОГО, КАК ПОЗАБАВИТЬ ПОТОМСТВО
Время от времени я предаюсь размышлениям о Потомстве, этом древнем, хотя и не родившемся еще персонаже. Я рассматриваю его под различными углами зрения и представляю его себе во всевозможных настроениях, но главным образом думаю о том, как он должен смотреть на наш век. Я особенно люблю задаваться вопросом, способствуем ли мы тому, чтобы развлечь и позабавить этого старого джентльмена. Последнее совершенно необходимо, ибо если не мешать дело с бездельем, то даже Потомство может отупеть,
А ведь подумать только, какая ему предстоит уйма дел. Только прочесть все книги, посмотреть все картины и статуи, послушать всю музыку, которую так щедро оставляют ему в наследство толпы восхищенных предков в течение многих поколений, и то будет нелегкой задачей. Я убежден, что даже стихов, написанных специально для него, было бы достаточно, чтобы заморочить голову кому угодно. Сколько времени займут его приемы, просто невозможно себе представить - ибо как еще сможет он принять полчища леди и джентльменов, которые преисполнены твердой решимости творить для Потомства! А огромное количество хитроумных изобретений, начиная от вечного двигателя и кончая дальнобойными орудиями, которые ему придется испытать, оценить и принять, ведь это неизбежно займет лучшие годы его жизни. Чтобы выслушать все просьбы, хотя бы требования просителей были всякий раз ясны как божий день, ему пришлось бы просидеть столько же времени, сколько просидели двадцать лорд-канцлеров, хотя каждый из них сидел на мешке с шерстью в течение двадцати лет. Только для того, чтобы отвергнуть тех шарлатанов от наук и искусств, которые умеют ловко набить себе цену, а также для того, чтобы прижать к своей груди тех знаменитостей, которых все человечество готово за ненадобностью выбросить вон, - только для одного этого потребуется уйма времени. Совершенно ясно, что по своим свершениям в труде Потомству суждено превзойти любого будущего Геркулеса.
Исходя из всего вышеизложенного, было бы лишь уместно позаботиться о развлечениях этого трудолюбивого персонажа. Если уж он непременно должен так сильно переутомляться, давайте по крайней мере сделаем что-нибудь, чтобы его развлечь - что-нибудь сверх тех томов поэзии и прозы, тех картин и статуй и тех музыкальных пьес, которые доставят ему бесконечное наслаждение; попытаемся доставить ему наслаждение (осмелюсь заметить) не буйного, а скорее мечтательного свойства.
Таков ход моих размышлений, когда я рассматриваю настоящее время в его отношении к Потомству. Увы! Я должен сказать, что, по-моему, мы недостаточно стараемся вызвать у него улыбку. Мне кажется, мы могли бы позабавить его немножко больше. Я хотел бы внести одно или два предложения - правда, они несколько неожиданные и фантастические, но вполне подходят для этой цели, ибо принадлежат к тому типу шуток, которые могут показаться забавными Потомству.
Если бы у нас сейчас было два великих военачальника - скажем, один в армии, а другой во флоте, причем один из них погиб бы в бою (то есть погибло то, что от него осталось, ибо мы предположим, что еще раньше он потерял руку и глаз или еще что-то в этом роде), а второй дожил до старости - то Потомство сочло бы за шутку, если бы мы заполнили свои города скверными статуями одного и предали полному забвению другого. Мы можем развить этот план и дальше. Если бы мы положили обоих воображаемых великих люден рядом в соборе св. Павла, а затем в отделе объявлений наших газет поместили бы рядом два воззвания о пожертвованиях на памятники тому и другому; и если бы мы, продолжая шутить, заявили, что памятник одному должен быть неслыханно роскошным, а памятник другому невероятно жалким, причем в списке лиц, пожертвовавших средства на один памятник, значились бы имена трех четвертей знатных сановников страны, тогда как в списке лиц, пожертвовавших на второй, жалкая горсточка простых людей, и таким образом сумма подписки на один памятник с легкостью подскочила бы до огромной цифры, а сумма подписки на второй с трудом дотянулась бы до размеров нищенского пособия дочери умершего адмирала, - если бы нам только удалось довести эту шутку, как говорил Отелло
до этой степени, не больше *,
мне кажется, она изрядно насмешила бы Потомство.
Упоминание о знатных сановниках подводит меня к моему следующему предложению. Оно потребует изменения существующего ныне в Англии способа удостаивать почетных званий и титулов; но, воодушевленные многочисленными примерами бескорыстного служения Потомству, мы, быть может, осмелимся его испробовать.
Я буду исходить из предположения, что среди книг той весьма обширной библиотеки (большая ее часть в нынешние непросвещенные времена совершенно неизвестна), которая неизбежно станет богатым наследием Потомства, найдется история Англии. Из этой летописи Потомство узнает о происхождении многих благородных фамилий и титулов. Так вот - шутка, которую я имею в виду, состоит в следующем. Если бы мы могли устроить дело так, чтобы этот привилегированный класс всегда заботливо охраняли, окружив его барьером из зеленого сукна, барьером, через который было бы разрешено переступить лишь нескольким генералам, нескольким крупным капиталистам и нескольким законникам (заметим, что последние еще при жизни многих предыдущих поколений переступали через него так, что это не делало им особой чести, - в чем наш любезный друг Потомство убедится, вернувшись к тем временам, когда судьями и младшими судьями стали люди, несомненно обладающие свободой, честью и независимостью); если бы такой привилегированный класс всегда охраняли и ограждали, оберегали и ограничивали, как это делалось несколько сот лет назад, если бы его никогда не приспосабливали к обстоятельствам эпохи, и если бы его действительно учредили и поддерживали, как нечто, со дня творения и поныне одаренное выдающейся врожденной способностью благородно править и управлять и формировать кабинеты министров (о чем блестяще свидетельствует превосходное состояние всего правительственного механизма, всех общественных учреждений, всех верфей, всех кораблей, всех дипломатических связей и в особенности всех колоний), - мне кажется, самоочевидный комизм этой ситуации заставил бы Потомство захихикать. Поскольку все мы знаем, что в настоящее время дела в Англии обстоят совсем по-другому, нам придется совершить множество изменений, прежде чем мы сможем передать Потомству существующий забвенный порядок. Например, пришлось бы постановить, что после благородного и ученого герцога, который, без сомнения (в один прекрасный день), будет призван давать советы ее величеству по поводу формирования кабинета министров, никому уже не следует присваивать титул великого герцога Дженнера или Прививки (в настоящее время столь достойно представленный в палате общин). Пэрское звание Уатта или Паровоза также придется постепенно отменить. То же самое должно произойти с графами Железных Дорог, с баронетами Трубчатых Мостов, с Фарадеевским * орденом "За заслуги", с орденом Подвязки за Электрический Телеграф, с титулами, присвоенными в настоящее время выдающимся писателям исключительно за литературную деятельность, и с подобными же титулами, присвоенными художникам, - хотя можно было бы придать остроту шутке, приравняв звание нескольких академиков званию олдермена. Однако, раз сыграв злую шутку и совершенно отделив возведенный в дворянское достоинство класс от людей всевозможных званий, которые добиваются общественных отличий тем, что делают свою страну более счастливой, славной и богатой, мы можем проникнуться приятной уверенностью в том, что, - как мне кажется и как я теперь почтительно замечаю, - мы сделали кое-что для увеселения Потомства.
Меня осеняет еще одна мысль. Из своей английской истории наш почтенный друг узнает, что в сравнительно варварское время, когда корона была бедна и ради денег делала все, что угодно, даровала помилование убийцам и прочим преступникам - отчасти из безумной жажды золота, а отчасти из пристрастных законов в пользу богатых феодалов, произошло самое нелепое и устарелое наказание, называемое штрафом. И вот мне кажется (ибо я все время забочусь о развлечении Потомства), что если бы, провозглашая всех правонарушителей равными перед лицом закона, мы в то же время сохранили бы это устарелое наказание штрафом (которое, разумеется, вовсе не наказание для тех, у кого есть деньги), скажем, за очень серьезные преступления, как, например, грубое насилие, мы, конечно, вызвали бы на лице Потомства широкую улыбку. В этом случае могло бы даже быть так. В полицейский участок могли бы привести "капитана", обвиняемого в том, что он избил тростью молодую женщину по совершенно дикой причине; и когда обвинение было бы доказано, то в качестве примера равенства всех перед законом (а отнюдь не но вине судьи, ибо у него нет другого выхода) "капитана" могли бы оштрафовать на 50 шиллингов, а он мог бы вытащить из кармана туго набитый кошелек и сказать, что если дело только в этом, он готов уплатить 50 фунтов. Вот это была бы поистине забавная шутка для Потомства! При свете белого дня, в первом городе мира, в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году!
Или мы могли бы заставить наши законы рассматривать это самое грубое насилие таким забавным образом, чтобы дать возможность няньке из работного дома в двух часах ходьбы от столицы подвергнуть ребенка медленной пытке огнем, а потом уйти от правосудия совершенно безнаказанной, не считая всего лишь двухнедельного тюремного заключения! Мы могли бы довести эту шутку до крайнего предела - сделать так, чтобы ребенок благополучно скончался и сгнил, а злодейку-няньку лишь тогда привлекли бы к суду; причем ее чудовищное преступление юридически определялось бы этим единственным результатом или его отсутствием, а не мучениями, которые оно причинило, и не ужасающей жестокостью, о которой оно свидетельствовало. И все это время (чтобы было еще смешнее) во всех частях королевства воздвигались бы всевозможные сторожевые башни по возможности высотою с Вавилонскую (когда ее разрушили), на верхушках которых день и ночь толпились бы люди всех званий и сословий, высматривая всевозможные правонарушения, совершаемые где-то очень далеко на Востоке, на Западе, на Севере и на Юге. Таким образом, нежная нянька, утешенная джином, вернулась бы опекать младенцев (представьте себе прошлое этой милой матроны, о матери!), и, таким образом, Потомство вынуждено было бы смеяться, хотя и горьким смехом!
Право, я думаю, что Потомство отнесется к этой последней шутке (по причине ее крайне зловредного характера) столь равнодушно, что вместо нее ему может потребоваться другая. И если бы нам удалось склонить группу джентльменов, у которых сильно развиты френологические органы воинственности и драчливости, если бы нам удалось склонить их объединиться в общество, произносящее громкие речи о Мире, сопровождаемые шумным боевым кличем против всех, кто их не произносит; и если бы только нам удалось убедить их красноречиво суммировать все невыразимые бедствия и ужасы Войны и представить их своей собственной стране в качестве исчерпывающей причины для того, чтобы быть незащищенной от Войны и стать добычей первого деспота, коему вздумалось бы ввергнуть ее в эти бедствия и ужасы, - тогда я действительно поверю, что мы добрались до самой лучшей шутки, какую только можно найти в нашем Полном Собрании Шуток для Потомства, и что мы можем сложа руки пребывать в уверенности, что сделали для увеселения этого придирчивого патриарха все, что только возможно.
12 февраля 1853 г.
ПРИЗЫВ К ПАДШИМ ЖЕНЩИНАМ *
Перевод И. Гуровой
Начав читать это письмо, вы заметите, что я не обращаюсь к вам по имени. Но я обращаюсь в нем к женщине, еще очень молодой, которая была рождена для счастья и влачит горестное существование, у которой в будущем лишь печаль, а в прошлом - лишь загубленная молодость: в чьем сердце, если она когда-нибудь была матерью, вид ее несчастного ребенка пробудил не гордость, а жгучий стыд.
Ее судьба - ваша судьба, иначе это письмо не попало бы в ваши руки. Если вы когда-нибудь мечтали (а я знаю, что вы мечтали, и, быть может, не раз) о чудесной возможности переменить свой образ жизни, обрести друзей, тихий приют, душевный мир и самоуважение, приносить пользу себе и другим, ну, словом, вернуть все, что вы утратили, - прошу вас, прочитайте это письмо внимательно и подумайте о нем.
Я собираюсь предложить вам верную возможность обретения такого счастья, если вы искренне решитесь заслужить его. Только не подумайте, будто я считаю себя намного выше вас или хочу вас обидеть, напомнив вам о вашей горестной участи, - боже сохрани, я думаю только о вашем собственном благе и пишу так, словно вы моя сестра!
Подумайте, каково ваше положение. Подумайте о том, что оно не может стать лучше, если вы будете продолжать жить так, как живете, и наверное станет еще хуже.
Вы знаете, что такое панель; вы знаете, как жестоки те, кого вы там встречаете; вы знаете царящие там пороки, и знаете, на какие последствия они обрекают вас, даже пока вы молоды. Приличные люди чураются вас, вы отличаетесь от всех остальных женщин на улице, вас избегают даже дети, вас преследует полиция, вас сажают в тюрьму и выпускают оттуда только для того, чтобы снова заключить туда, - даже это письмо вы читаете в тюремной камере, и значит, вы не могли не постигнуть истину во всем ее ужасе.
Но когда на этой стезе, среди подобного окружения вас настигнет старость (если только вы не умрете преждевременно от страшной болезни или сами в припадке безумия на наложите на себя руки), все ваши страдания увеличатся во сто крат, и нет слов, чтобы описать их. Так представьте же себе постель, на которой вы, став к тому времени безобразной старухой, должны будете встретить свой смертный час, представьте, как перед вашим взором встанут тогда долгие-долгие годы позора, нужды, преступления и горя. И этим страшным днем, и божьим судом, который последует за ним, и запоздалым раскаянием, которое станет терзать вас тогда, потому что вы не приняли помощи, предложенной вам теперь, пока еще не поздно, - всем этим заклинаю вас, подумайте над моим письмом.
В этом городе есть дама, которая из окон своего дома видела по ночам на улице таких, как вы, и сердце ее обливалось кровью от жалости. Она принадлежит к числу тех, кого называют знатными дамами, но она глядела вам вслед с истинным состраданием, ибо природа создала вас такими же, как она сама, и мысль о судьбе падших женщин не раз тревожила ее, лишая сна.
Она решила на свои средства открыть в окрестностях Лондона приют для женщин, которых без этой помощи ждет неотвратимая гибель, и сделать его их родным домом. В этом доме их научат всем обязанностям хорошей хозяйки - это пригодится им, чтобы сделать уютным и счастливым их собственный будущий дом. В этом мирном приюте, расположенном в живописной сельской честности, где каждая, если пожелает, сможет завести собственный цветник, с ними будут обходиться с величайшей добротой; они будут вести деятельную, здоровую, полную простых радостей жизнь; они приобретут много нужных и полезных знаний, и вдали от тех, кому известно их прошлое, начнут жизнь заново и смогут заслужить себе доброе имя и общее уважение.
Эта дама не хочет, чтобы молодые обитательницы ее приюта были лишними в мире после того, как они раскаются и вернутся на путь добродетели; наоборот, она стремится к тому, чтобы они стали полезными обществу на радость себе и ему; и поэтому, когда с течением времени они своим поведением докажут, что действительно исправились, им будет дана возможность уехать за море и в какой-нибудь далекой стране стать верными женами честных людей и после долгой мирной жизни спокойно умереть.
Те, кто ежедневно видит вас здесь, говорили мне, что, по их мнению, в вашей душе еще не угасла добродетель и вас можно убедить покинуть путь порока. И вот я предлагаю вам тот приют, который описан выше в немногих словах.
Но подумайте хорошенько, прежде чем принять это предложение. Если вы решитесь, выйдя из ворот тюрьмы, вступить в новую жизнь, где вас ждет светлая возможность стать подлинно счастливой, которой вы лишены ныне, то помните, что вам надо найти в себе силы оставить прежние привычки. Вы должны следить за собой, держать себя в руках, укрощать в себе все дурное. Вы должны стать кроткой, терпеливой, уступчивой и упорно добиваться поставленной перед собой цели. А главное - будьте всегда правдивы. Будьте правдивы, и все остальное окажется легким. Но заклинаю вас, помните, что если вы вступите в этот приют, не приняв такого твердого решения, вы без всякого права, без всякой пользы для себя и других займете место какой-нибудь другой обездоленной девушки, которая идет сейчас путем порока, и ее гибель, как и ваша собственная, падет на вашу голову перед ликом всемогущего бога, которому известны все тайны нашего сердца, и Христа, принявшего смерть на кресте, чтобы спасти нас.
Если вы хотите узнать что-нибудь еще о приюте или навести какие-нибудь справки, скажите об этом, и вам будет тут же сообщено все, что вас интересует. Но решите ли вы принять или отвергнуть это предложение подумайте о нем. Если в тиши и уединении ночи вы не сможете заснуть подумайте о нем тогда. Если вы вдруг вспомните о времени, когда были невинны, совсем не похожи на ту, какой стали теперь, - подумайте о нем. Если сердце ваше смягчится при мысли о нежности или привязанности, которую вам довелось испытать, или о ласковых словах, когда-либо сказанных вам, подумайте о нем. Если ваша горестная душа вдруг постигнет, чем вы могли бы быть и что вы теперь, - подумайте о нем тогда и поразмыслите, чем вы еще можете стать.
Ваш
искреннейший друг.
23 апреля 1853 г.
ШУТКИ КОРОННЫХ И СОВЕСТНЫХ СУДОВ
Перевод Я. Рецкера
Я принадлежу к той категории людей, которых Сидней Смит назвал "любимыми животными правительств вигов", то есть к числу адвокатов с семилетним стажем *. Скажи я, с семнадцатилетним стажем, я бы тоже не ошибся, а быть может, не ошибся бы и сказав: с двадцатисемилетним. Но я предпочитаю оставаться в тени и потому не стану распространяться на эту тему.
Разумеется, как адвокат с солидным стажем, я скорблю над упадком нашей профессии. До чего же она поблекла и захирела! На моих глазах даже сами Джон Доу и Ричард Роу * пали жертвами невежества и предрассудков. На моих глазах канули в вечность шумные сборища в суде Олд-Бейли, в центре лондонского Сити, эти веселые послеобеденные встречи, во время которых, могу смело сказать, было выпито больше вина и обговорено больше новостей, чем в любой веселой компании, в какой мне довелось принимать участие на моем веку. Как подумаю о весельчаке-прокуроре, священнодействующем над своим знаменитым салатом, о господах судьях, обсуждающих достоинства вин с лорд-мэром и шерифами, и о завзятых остроумцах - адвокатах Олд-Бейли, развлекающих своими шутками олдерменов и публику, и как вся наша братия, разгоряченная вином и оживленной беседой, направлялась в зал судебных заседаний, чтобы вершить суд над каким-нибудь рабом божиим и приговорить его к пожизненному тюремному заключению, так вот, как подумаю, говорю я, о тех, безвозвратно ушедших золотых денечках и о том стоячем болоте, где мы прозябаем ныне, право же, я нисколько, вот нисколечко не удивляюсь, что Англия идет к верной гибели.
Коль скоро эта статья публикуется без указания моего имени * и, стало быть, у публики не будет оснований подозревать меня в тщеславии, беру на себя смелость упомянуть, что я от природы наделен чувством юмора. Мало что может мне доставить такое удовольствие, как хорошая шутка. И подобно тем прославленным свидетелям - офицерам 46-го полка (лучших свидетелей я в жизни не видывал, даже на процессах барышников, хотя в наш развращенный век публика отнеслась к ним без всякого сочувствия), я вовсе не против того, чтобы шутка была соленой. Особенное пристрастие я питаю к судебным шуткам, ибо к этой сфере тяготеют мои интересы, но мне особенно по душе, когда шутка, что называется, хорошо просолена. И действительно, лучшие из сохранившихся у нас судебных шуток, это шутки с солью.
Говорю "из сохранившихся", поскольку под тлетворным воздействием уравнительного духа нашего времени некоторые из наисоленейших шуток, связанных с нашей судейской профессией, подверглись варварскому истреблению. Сдается мне, что такое нововведение в нашем судопроизводстве, как допрос сторон, нанесло смертельный удар традиционному юмору англичан. Разве можно было представить себе нечто более уморительное, чем когда господа судьи всем своим глубокомысленным видом показывают, что стремятся установить истину, и в то же время игнорируют мнение сторон, в девяти случаях из десяти знающих о ней больше, чем кто бы то ни было? Увы, теперь это обычай, отошедший в прошлое, как и сотни других презабавных шуточек, коими так тешили себя отцы и деды нынешних судейских.
Но я отклонился от темы: ведь моя цель - дать краткий очерк еще сохранившихся в наших коронных и совестных судах, на наше счастье, крепких и соленых шуток. Так как я никогда не выдаю чужие рассказы за свои (хоть и слыву большим шутником), то начну с указания тех источников, из которых почерпнуты мои истории.
Непомерно высокая стоимость ведения простейших дел в судах справедливости (или так называемых совестных судах) и причуды закона, требующего от всех англичан обращаться в совестный суд для восстановления попранной справедливости, по сей день порождают в огромном большинстве случаев очень забавную разновидность крепких шуток. Я имею в виду такие шутки, когда предприимчивый субъект может присвоить себе чужие деньги или имущество и распоряжаться ими как своей собственностью, даже не пытаясь доказать, что он имеет на них хотя бы слабое подобие права. Он действует так, прекрасно зная, что если законный владелец отважится подать на него в суд, чтобы защитить свои права, то всего его состояния будет мало для покрытия судебных издержек,
Я хочу рассказать несколько подобных случаев из практики.
Шутка находчивого опекуна
Шутник, которого владелец небольшой земельной собственности сделал своим душеприказчиком по завещанию, должен был реализовать недвижимость и употребить вырученную сумму на благотворительные нужды. Однако, продав участок, душеприказчик обнаружил, что опекунское свидетельство по формальным причинам не имело законной силы. Поскольку сумма была недостаточна для возбуждения против него иска в суде справедливости (менее шестидесяти фунтов стерлингов), то он от души посмеялся над законными наследниками, прикарманил денежки, зажил в свое удовольствие и был таков.
Шутка хитроумного врача
Один сельский врач уговорил полоумную пожилую даму назначить его своим главным душеприказчиком, оставив по завещанию свое небольшое состояние брату и сестре. Что же делает этот услужливый врач после смерти полоумной пожилой дамы? Он добивается продажи имущества, подает счет за лечение в сумме до двух или трех сотен фунтов, что превышает весь капитал покойной, и в ответ на протесты ее брата и сестры бросает им в лицо: "Что? Судиться? Попробуйте, если есть охота!" - и живет на их деньги припеваючи до сего времени.
Шутка над злосчастными кредиторами
Некий должник умер, забыв упомянуть в своем завещании о том, что у него остались долги. Его кредиторы подали в совестный суд, требуя продажи имущества должника. Когда такое решение было получено, оказалось, что ликвидация имущества может дать всего семьсот фунтов стерлингов, тогда как судебные издержки составляют семьсот пятьдесят. Таким образом злополучные кредиторы остались с носом к вящему удовольствию шутников Канцлерского суда.
Шутки над несовершеннолетними
Ведение дела в Канцлерском суде по прошению об утверждении полюбовного соглашения с опекунами для выдачи из суммы завещанного капитала одной тысячи фунтов стерлингов на воспитание неких малолетних детей обходится в сто три фунта четырнадцать шиллингов и шесть пенсов. Подобное же дело, в том же судебном установлении, с теми же опекунами, по тому же завещанию, но на предмет воспитания других малолетних детей, будет стоить ровно столько же фунтов, шиллингов и пенсов. Двадцать подобных дел по тому же завещанию, на тот же предмет, с теми же опекунами, но для иных двадцати младенцев порознь или в совокупности, будет стоить тяжущимся, в каждом отдельном случае, ровно столько же.
Бедняк школьный учитель, застраховав свою жизнь на двести фунтов стерлингов, оставил завещание, в соответствии с которым его душеприказчикам предоставлялось право по их усмотрению употребить проценты с капитала на воспитание его малолетних детей, а остаток разделить между ними по достижении ими совершеннолетия. Один из душеприказчиков усумнился, имеет ли он право на основании завещательного распоряжения, по уплате долгов и налога на наследство, употребить часть капитала (об этом в завещании не было упомянуто), чтобы определить обоих сирот в детский приют. Однако получение на это санкции Канцлерского суда стоило бы по крайней мере половину всего завещанного капитала, поэтому пришлось отказаться от обращения в суд и содержать и воспитывать двух маленьких сирот на четыре фунта десять шиллингов в год.