Даже такого дегеря можно зацепить. Он его почему-то уже не боялся. Ко всему можно привыкнуть. Хотя, конечно, лучше его зацепить по морде. С разворота. Костяшками пальцев по перено- сице, по почкам, по коленной чашечке. Без красивых слов. По слабым местам. С каждым надо говорить на его языке, учил в детстве отец. Главное, не дать ему подняться. Бить и бить. На- верное, я бы с ним справился.
Джек без удовольствия смотрел на него. Страх исчез совсем.
Солдат не слушал, о чём они говорят. Железные решётки. Ка- менные стены. Конвоир; нет, пусть всё-таки стоит. Закон. Про- сить разрешение у человека, который увидит свой дом через сто лет. Цивилизация. Когда будет удачный её виток?
Грубить при исполнении нельзя; найти новое место работы - время. Сейчас бы ещё сто грамм...
- Что значит, вы себя не любите? - оголив прогнившие зубы, переспросил озадаченный зэк.
Прекраснейший оскал.
Всё. Разрешение он всё равно не даст. Линейники, прокладчи- ки, или как там их ещё, подождут. Пятьдесят процентов успеха за день. В жизни бы так. Грубить нельзя.
- После дождичка в четверг, - сказал Джек.
- Что? - тот свёл брови.
- Завтрак на обочине, - глядя ему в глаза, проговорил Джек.
Зэк подался вперёд. Пытался понять.
- Я не врубился.
- По ком звонит колокол, - продолжая смотреть на него в упор, сказал Джек. И конвоиру. - Спасибо. Свидание окончено.
Солдат нажал на кнопку в стене. В камере заключённого откры- лась дверь. Раздался голос: на выход!
Зэк ещё некоторое время смотрел на Джека. "На выход!" - пов- торилось вновь. Встал, заложил руки за спину, не оглядываясь, вышел.
202
Надеюсь, здесь не записывают на плёнку всё подряд. Разорвись вы все, вместе с вашим обалдевшим от собственной тюрьмы на- чальником. Уйду на завод инженером.
Домой ехать не хотелось. Слишком много событий для одного дня. Поеду в офис; все уже, наверняка, смотались - сегодня короткий рабочий день. Налью себе стаканчик чаю. Вид из окна красивый. Пошарил в карманах: где-то уронил футляр от очков. Красивый был; Вика подарила. Да. Налью себе стаканчик чаю. Надо позвонить Вике, навру, что много работы - приду поздно. Пусть ночует у себя. Интересно, что сегодня по спортивному каналу. Куда же я дел футляр?
В холле фирмы одиноко маячила фигура Боба. Джек прямиком направился к нему.
- Добрый вечер, Боб.
- Привет.
- Вот так вот здорово, а? - Джек обвёл руками громадный пустой холл, когда никого нет.
- Радость пространства - хороший признак, - сказал Боб. -Если, разумеется, это не из-за астрофобии.
Джек улыбнулся.
- Не грустно ли певцу в людской толпе томиться?.. - процитировал Боб.
- Простите, Боб?
- Да нет, - словно спохватился. -Вечно я...
- Будет Вам, Боб. - Их голоса отдавались лёгким эхом. - Не хотите чайка перед уходом?
Боб посмотрел на Джека каким-то вороватым взглядом.
- А почему бы и нет. Я кое-что закончу и минут через пять под- нимусь к тебе. Отведать не желаешь? - Боб протянул ему тарелку с пирожками. - Я вышел недавно, купил. Около автостанции,
203
здесь внизу. Район бедняков, а мучные изделия, на мой взгляд, самые лучшие в городе.
Джек взял один пирожок и сразу же откусил. Рот наполнился приятным вкусом печёного теста и мяса.
- Действительно, вкусные. Спасибо. Я жду Вас наверху.
Лифт. Кнопка с номером этажа. Устал. Надо было домой ехать. Сейчас бы уже спал. Какого чёрта? Вечно мой язык. Уже пригла- сил... Футляр от очков, наверное, у Боголаева забыл. Теперь он будет в нём свои очки хранить. Или он без очков был? Не помню.
"А в пирожке, что съел сейчас, куча поколений. Там, внизу, у автостанции, гной маленьких домов, мириады женщин, стоящих в тяжёлых, грязных пекарнях. "Мать" Горького... Я съел часть их, часть мира, где я сам - часть. "Быть или иметь", "иметь или быть", к некоторым это не успеет прилепиться. Там внизу. Их дети. Они не получат своего шанса. Мысли, не приводящие ни к чему, приводящие к себе. Круг. Незаметно меняется лишь ради- ус. Радиус.
На зубе моём образовалась маленькая щель. Но что она по срав- нению с брешью в детских животах бедных кварталов. Я чуть сытнее их и уже иной. У меня другие танталовы муки.
Вылить бы сейчас тарелку супа на стену, как отец Браун, и пусть полиция нравов по этому следу придёт в бедняцкий дом, в эти харчевни, в ту булочную, пекарню, в мой офис, наконец. Это ли не лучше, чем гоняться за уличными проститутками. Пусть каждый делает своё. Кесарю - его собственное. Мать их. При чём здесь я? Зачем мне это всё? История сильнее меня. Что б ни сделал, станет песчинкой этой пахнущей слизью истории. Так было задумано! Когда уже случилось, гм. Ещё один пирожок в мой рот, что целовал вчера рот проститутки и год назад пальцы ног любимой, и всё это - ещё одна не доведённая до оргазма пылинка истории.
"Мать" Горького, "Идиот" Достоевского.
"Опыты" Монтеня, когда уже на пенсии. В лоджии. В кресле-качалке. Может, пойму с пятого раза "Улисс" Джойса. Всегда хочется говорить о том, что знаешь меньше всего. Желание и обязанность солгать как духовная клептомания. Непонятное нас
204
лаждение от непонятного противоречия. Чем старше, тем труднее влюбиться и легче просидеть весь день перед тупым телевизо- ром... но кусочек хлеба, тонкий слой сливочного масла и солёный сыр... всегда пожалуйста. Нет ничего лучше... на большом вре- менном участке. Кусок хлеба, напомаженный сливочным маслом. Тонкий слой солёного сыра сверху. Первый кусочек во рту. Слы- шимое только тебе сладостное чавканье. Пишу, и слюнки во рту... "Мать" Горького? Слюнки во рту. Сладким чаем всё запить. С лимончиком. В подстаканнике. Серебряном. Что от деда. Под- полковника Советской армии. Ох. Сытость. Сладость. Радость. Веки набок. А тарелку супа не на стену. А внутрь. В полный живот, где уже сладкий чай плещется, хлеб с сыром плавают. Масло сливочное рекою растеклось. Никогда меры не знаем. Ух. Хорошо. Хрен с Вами. Благословляю себя. Веки набок. Сон".
- Вот ваш чай, Боб.
- Спасибо.
Боб устроился на подоконнике.
- Как поживаешь, Джек?
- С переменным успехом.
- Ещё жив?
- Вы про счастье идиота?! - улыбнулся Джек.