Его детство прошло.
Каждый день
Совершает он самоубийство...
"...Гнусное, чудовищное и буйное время..." Сейчас конец двадцатого. И всё же... Шорох и трещины. Музыка и картины. Так это одно и то же - шорох и трещины. Не знаю общее их название, но одно и то же; ведь в живой музыке не было шороха в залах, а когда писались картины - на полотнах не было трещин.
...И вдруг
Перестал рисовать.
Это значит спит он теперь.
Галстук душит его.
Удивляет Шагала, что всё ещё жив он.
38
Лёжа на диване в гостиной:
- Я умру один... Просто один. Умру, и самая паршивая собака не придёт проводить меня в последний путь. Буду лежать в по- хабном гробу: старый костюм и грязная сорочка, - бюро "Пос- ледняя поездка" не заботится о дешёвых похоронах, за которые платит гроши национальное страхование этой страны. Хотя почему этой страны? - я не знаю точно, где умру.
Не то, чтобы обидно, но сам факт - никто не придёт меня хо- ронить. Никто... Где вы все? Где мои друзья и враги? Где жен- щины, что страстно любили меня?..
Не то, чтобы очень хотелось, но хоть какую-нибудь речь. Ка- кую-нибудь сраную речь. Добрую, обидную, смешную, - не важно какую, - я просто люблю общение.
Умру один, как собака. Как грязная, мокрая, вшивая, с капа- ющим из глаз гноем собака. Умру в незнании, в непонимании, в необразованности. Умру, так и не узнав, что такое Макондо: то ли это чащоба, где легко погибнуть, то ли это бананы для дья- вола, то ли ещё куча всякого дерьма... Я так уже не пойму природы женщины. Природу женщины?.. Я не уверен, что пойму свою собственную природу...
Я не жалуюсь. Я просто сообщаю себе, что умру один... Ну и плевать! Имел я всё и вся, включая друзей, врагов, женщин, бана- ны для дьявола, чащобы, природу людей и мёртвого себя! К чёр- ту всех!
Из спальни на втором этаже раздаётся женский голос:
- Дорогой, ты заказал билеты в театр на среду?
- Подожди, пожалуйста, я занят.
- Не слышу. Скажи ещё раз... С кем ты там говоришь вообще?
- Ничего, ничего, родная. Это я с собой.
39
Я однажды (а может, и не однажды) не понял что-то в ней. Не "допёр". Она ждала, что я пойму, а я то ли не смог, то ли не захотел понять. Наверное, не смог...
Позже мы, конечно, помирились... Стояла холодная зима. В моей студенческой комнате горел электрический каминчик. Нам было уютно и хорошо. Она сидела, прижавшись ко мне спиной, и тихо говорила. Моя маленькая настольная лампа пыталась при- дать жёлтый оттенок белым в оригинале и чёрным из-за су- мерек, стенам. Правда, было очень уютно.
Она вдруг тихо напомнила мне о случившемся, ссора ранила её больше, чем меня. "Я просто хотела, чтобы ты успокоил меня, а ты ушёл в себя, не желал меня услышать... ты так и не понял этого".
Уже не помню, что я ей тогда ответил. Я защищался, вменял ей в вину недостаточную открытость по отношению ко мне, что-то в этом духе, я был обижен, не хотел ничего понимать даже тогда, когда обнимал её, когда она тихо мне что-то гово- рила, когда я снова и снова целовал её щёки, губы, глаза, дышал её запахом, её волосами, ею...
Помню только фразу. Грустную фразу, которую Кристина выдохнула из себя и которая только совсем недавно перестала хлестать меня изнутри: "Дурачок ты, Данечка".
40
Лавка на окраине города. За прилавком мужчина лет сорока. Худощав. Вероятно, когда-то был красив. Мешки под глазами. Молча ждёт клиентов.
Подошла женщина. Купила горстку орехов и ушла. Продавец положил деньги в карман. Минут через пять подъехала машина; рабочие возвращались со смены. Один из них выскочил из каби- ны и подошёл к лавке.
- Сколько бутылка пива?
- Пять, - ответил продавец.
- Если возьму пять, сколько возьмёшь?
- Двадцать пять, - сухо ответил продавец.
- Возьму больше, скинешь немного? - не унимался рабочий.
- Нет скидок. Это не моя лавка. Всё распродаю и отдаю брату. Должен успеть до суда.
- Ну хорошо. Беру двадцать. Сколько?
- Сто.
Рабочий расплатился, забрал пиво и ушёл.
"Ты что там с ним болтал?" - спросил водитель старой машины.
- Пытался сбить цену. Не получилось. Какие-то проблемы с братом. Короче, не сбивает... Врёт, наверное.
- Да чёрт его знает.
В конце недели с юга подтянулся Шура Котиковский. Мы с Яной на вокзале встречаем его. Часов в одиннадцать вечера едем в джаз-кафе на берегу моря. Шум волны плюс саксофон, конт- рабас и ударные. Живая музыка. Красота. Кот ударился в раз- мышления.
- Слышишь, Даня, мне кажется, у контрабасиста какие-то проблемы.
- Почему? - спросил я.
- Играет как-то нервно. Сексуально неудовлетворён, по-моему.
- Да, вероятно, проблемы с девушками. Плохой он. Ты прав. И контрабасист он так себе.
- Так это всё оттуда, - и помолчав, - всё оттуда.
- Возможно, это из-за контрабаса, - я вошёл в роль.