Я с самого начала предполагал наличие в кабинете некоего третьего лишнего, но не видел этому разумного объяснения. Что может быть обыденнее и бесполезнее, чем проводы отслужившего своё сопроводителя? Он ведь больше не представляет собой ценности как воин, единственное стоящее качество, которое осталось при нём, это умение наблюдать, только соглядатаев на дарственной службе и так чересчур много, а разведчику всё же потребны большие телесные возможности, чем остаются в распоряжении уволенного. Однако когда невидимый ранее участник беседы вышел из кабинетной тени на свет божий, одна причина его появления наведалась мне в голову быстро и без колебаний.
Даже в отсутствие багряно-белого мундира пеговолосый узнавался сразу, наверное, по впитанной в кровь привычке оказываться центром внимания и почитания независимо от места и заполняющих его людей. Казалось бы, явление золотозвенника без всех регалий не сулило какой-либо особой опасности, но явственно обозначенное намерение оставаться в стороне от происходящих событий настораживало не менее сильно. Он не мог узнать, что перед смертью безрукий калека успел проронить несколько слов. Не мог. Но если узнал…
Интересно, какое наказание полагается за утаивание сведений?
— Ведь в вашей жизни не случалось ничего такого, что хотелось бы забыть.
Он верно угадал мотив отказа. Впрочем, если бы ещё пару дней назад подобная проницательность в отношении моих поступков показалась бы мне странной и обидной, после случая с Атьеном Ирриги я больше не питал слепых иллюзий. Всё, о чём я думаю, написано крупными буквами у меня на лице? Пусть. Но тогда к чему вы задаёте всё новые и новые вопросы?
— В ней не было ничего, что хотелось бы помнить.
Пеговолосый криво улыбнулся, и только сейчас я понял, что мышцы его лица, видимо, когда-то были повреждены, потому что в коротком взгляде, брошенном в мою сторону, мелькнула отнюдь не ехидная улыбка.
— Эрте?
Рука золотозвенника в ответ на почтительное обращение неопределённо качнулась, словно взбалтывая воздух, однако для женщины в чёрном мундире этот жест означал вполне чёткое приказание, потому что блондинка аккуратно сложила бумаги в папку, дёрнула подбородком, обозначая поклон, и покинула кабинет.
Пеговолосый расстегнул верхние пуговицы камзола, лилового в цвет мебельной обивки и занавесей, опёрся о краешек стола и катнул бракк вперёд-назад по сукну.
— А я-то удивлялся, почему вас не испугало подобное оружие… М-да. Нужно было навести справки заранее.
— Можно задать вопрос?
Он подумал и кивнул:
— Можно. Единственный и последний. Потом спрашивать буду только я.
Собственно, после такого предупреждения можно было и промолчать, но глупо не воспользоваться предоставленной возможностью.
— Я смогу быть свободным по окончании этого разговора?
Пеговолосый снова улыбнулся:
— Чем Боженка не шутит? Но лично я надеюсь на обратное.
Вот оно. Именно то, что я и хотел знать. То ли события странной ночи подтвердили свою важность, то ли в привычку «багряных» входило тщательно прибирать за собой, а значит, избавляться от всех возможных свидетелей, способных разнести вредную молву. В сущности, меня не успокаивало ни первое, ни второе, зато знать источник злоключений всегда полезно. На будущее. Если, конечно, оно наступит.
— Да, у вас нет причин доверять мне и моим словам. А как насчёт желания?
И это он знает. Должно быть, участвует в подобных беседах ежедневно и еженощно. Может, даже в этом самом кабинете.
— Хочу ли я доверять?
— Да, хотите?
Трудный вопрос. Лукавить, а тем более нагло врать не стоит. Но в чём заключается моя правда? Я долгие пятнадцать лет, включая годы обучения, следовал наставлениям и приказам, не подвергая их сомнению, а в конце концов и вовсе едва не разучился сомневаться. Чувствовал ли я себя при этом несчастным? Нет. Исполнять приказы легко, хотя и не всегда приятно. Возможно, я и дальше согласился бы на послушание, но… Золотозвенник спросил совсем о другом.
— Да.
— А верить?
— А я и так верю.
Он чуть наклонил голову, словно это позволяло лучше вглядываться в моё лицо.
— И во что же? Поделитесь, будьте любезны.
— В справедливость Божа и ветреную милость Боженки. В рассветы и закаты. Верю, что вы скажете мне лишь то, что захотите. А ещё верю, что отвечу на все ваши вопросы, но только то, что смогу.
Пеговолосый расхохотался:
— Вам слишком долго приходилось молчать, верно?
— Да, но…
— Только человек, вынужденный большую часть своей жизни слушать, а не говорить, не сможет устоять перед приглашением побеседовать.
— Разве это было приглашение?
Конечно, он не ответил, следуя собственному, ранее оглашённому правилу. А я вдохом спустя понял, что сморозил очередную глупость.
Ни мундира, ни медальона, ни приказа, отданного начальственным лицом или изложенного на бумаге. Передо мной сидит просто человек, и если бы нашей встречи в тюрьме не состоялось, я бы и понятия не имел, с кем разговариваю. Но с другой стороны, почему-то кажется: не было бы встречи, не появилось бы нужды в разговоре.
Что ему от меня понадобилось? Уличить во вранье? Вынудить признаться? Вряд ли, иначе давно бы уже перевёл беседу в требуемое русло, а мы продолжаем говорить на темы, касающиеся… Вернее, почти ничего не касающиеся. Может быть, спросить прямо? Хотя в ответах мне ведь всё равно отказано.
— Если у вас есть вопросы, спрашивайте, а не ходите вокруг да около.
— Вы куда-то торопитесь?
Нет. Наоборот, с ужасом жду момента, когда мне придётся встать и шагнуть за порог кабинета. Шагнуть в неизвестность. В «никуда», которое превратится в «где-то», лишь когда я там окажусь.
— Не тороплюсь. Но чем быстрее закончится эта жизнь, тем скорее может начаться другая.
— Вы так недовольны прошедшими годами?
Недоволен. Правда, не годами, а собой. Время как раз было проведено с пользой, а шансов вступить в лучшее будущее оказалось с избытком. И кто всё испортил? Я сам.
— Они прошли.
— Мимо?
Никак не могу понять, до чего он пытается докопаться. Постичь глубины моего разума? Так там донышко просвечивает, даже пятки не намочишь. Ищет умыслы и намерения? Умысел только один: жить спокойно и сытно.
— Со стороны виднее.
Пеговолосый хмыкнул:
— Виднее. Хотя смотрю я на вас и, как ни стараюсь, кое-чего разглядеть не могу.
— Может, не туда смотрите?
— Может быть… Что ж, спрошу прямо. Чего вы хотите от жизни?
Или я совсем отупел на сопроводительской службе, или меня желают завербовать. Именно ответом на прозвучавший вопрос открываются Двойные врата Боженкового лабиринта.
— Немногого.
— Например?
— Покоя.
Я бы на его месте непременно пошутил, предложив обеспечить мне покой из разряда вечных, но золотозвенник почему-то остался совершенно серьёзен.
— Вы уверены?
— Да.
— И вам не будет скучно после стольких лет, проведённых в постоянном напряжении, вдруг оказаться вдалеке от шумной и переменчивой жизни?
А ведь в самом деле… Те два дня, что я ждал послания из Наблюдательного дома, не заполненные ничем, кроме вынужденного ожидания, показались мне почти вечностью. Правда, особой скуки я не испытывал, скорее наоборот, словно провалился в какую-то пустоту, не приносящую ни тепла, ни холода, но главное, не заставляющую двигаться и думать. Блаженную пустоту.
— Не будет.
— Подумайте хорошенько, эрте Мори. Это только ваше решение.
Интересно, почему он так настойчив? Старается обезопасить собственный зад на случай, если я вдруг заартачусь? Очень странный разговор. Очень туманный. Но, несмотря на всю его неясность, страха так и не возникло. Впрочем, меня и не пытались напугать, скорее, отговорить, сбить с толку, подёргать за ниточки, торчащие из спутанного клубка души. Пеговолосый очень хочет быть уверенным. Но в чём? Или… в ком?
— Я устал, эрте. Можете верить, можете не верить, ваше право. Я десять лет следовал за Ведущими всех рангов и мастей, постепенно переставая понимать, зачем это делаю. Я честно исполнял свою службу, но даже мундир со временем изнашивается, а люди ничем не лучше мундира, который носят.
— За подобные слова вас следовало бы продержать в тюрьме весь остаток дней.
— Вы кликните стражу сейчас или чуть позже?
Золотозвенник подошёл ко мне вплотную, но снова в его движениях и в тоне голоса не оказалось и намёка на угрозу:
— Вы хотите чего-нибудь по-настоящему? Подумайте ещё раз. Закройте глаза, всмотритесь в картинку, которую увидите вокруг себя, и скажите: чего вы хотите?
То ли он был удивительно убедителен от природы, то ли в ход пошли особые снадобья, которые никто не мешал «багряному» рассеять в воздухе кабинета, но я подчинился настойчивому требованию, хотя в глубине души рассмеялся его детской наивности.
Что можно увидеть за закрытыми веками?
Оказалось, многое.
Тёмную пелену вдруг прочертили лучи света: это чья-то рука тронула занавеску на высоком окне и сдвинула в сторону, освобождая путь солнечному теплу. Женщина. Уже немолодая, но всё ещё прекрасная. А может, мне так только кажется, потому что… я люблю её. И она любит. Черты лица расплываются в дымке на границе тени и света, но глаза, смотрящие на меня, спокойны и счастливы. За окном видны всполохи красных и белых пятен, разбросанные по густой зелени. Сад? Должно быть. Цветущий летний сад. И я обязательно прогуляюсь по нему, только не сейчас, потому что на стуле, выдвинутом из-за украшенного затейливой резьбой стола, меня ждёт форменный мундир, цвета которого я никак не могу разобрать, но в складках ткани определённо что-то мерцает, словно звёздочка посреди ночного неба…
— Я хочу оказаться в лучшем месте, чем бывал прежде.
Пеговолосый удовлетворённо выдохнул, как будто мой ответ, добытый с таким трудом, стоил по меньшей мере половины сокровищ всего мира.
— Такое место есть. И оно уже ждёт вас.
* * *
Коридор, по которому мы шли, был настолько узким, что едва позволял двум не особенно широким мужчинам идти рядом друг с другом, не соприкасаясь плечами.
— Я не скажу всего, что вам должно знать, у меня слишком много других дел, требующих внимания. Но часть разъяснений вы получите уже по прибытии, а часть найдёте сами, если хорошенько поищете. Хотя буду откровенен: возможно, вам хватит и уже подготовленных сведений.
— О каком месте вы говорите?
— Помните? Никаких вопросов с вашей стороны, — лукаво улыбнулся пеговолосый. — Место… спокойное. Вы ведь хотели покоя, не так ли? Он у вас будет в полной мере, если понадобится. Там, где вы окажетесь, ваша судьба будет в ваших руках, а уж как вы ею распорядитесь, даже и Бож не знает.
Я подумал и высказал своё первое впечатление от услышанного, а первое, как водится, всегда самое верное:
— Слишком много тайн.
Золотозвенник на ходу пожал плечами:
— Не больше, чем есть на самом деле. К тому же ещё совсем недавно вы были согласны на что угодно, лишь бы обрести желанный покой. Почему же теперь любопытствуете?
Потому, что покоем в таинственном предложении и не пахло, скорее, от слов «багряного» веяло пылью сожжённой степи. А может, просто бессловесная песня Лодии никак не хотела стираться из памяти.
— Я всего лишь собирался покинуть старую жизнь.
— И покинете, обещаю. Конечно, новая будет чем-то на неё походить, как и вообще бывают неуловимо похожи любые жизни, но отголоски старой туда не долетят.
— На другой край света?
Он снова уклонился от ответа, мечтательно вздохнув:
— Я бы и сам, будь такая возможность, бросил бы здешнюю суету и… Сюда, прошу вас.
За поворотом коридора в рисунке узорчатой стены обнаружились контуры двери, больше похожей на бойницу. Интересно, кому бы могло понадобиться держать оборону в подвалах Наблюдательного дома?
Если весь наш предыдущий путь, как и проход в место назначения, были тесными, словно зажатыми в тиски обстоятельств, то помещение за дверью оказалось полной противоположностью ожидаемой узкой клетушке. Не сказать чтобы огромное, но весьма просторное, семиугольной формы, гранённое выступами стен и потолочными балками. Только на полу не было заметных возвышений и углублений, одни лишь цветные паркетины, видимо, чтобы не сбивались с шага деловито снующие по странной комнате Звенья.
Два Бронзовых и одно Серебряное. Цепь одушевления, как можно заключить из цвета мантий, даже если не приглядываться к рисункам медальонов. Все трое — женщины, довольно молодые, может быть, привлекательные, но бритые головы по-прежнему слишком отчаянно спорили с моим представлением о красоте. По мне скользнули ничего не выражающими взглядами, впрочем, «багряный» вызвал лишь немногим больше интереса у одной из синих мантий, той, к которой обратился с вопросом:
— Отправление можно произвести прямо сейчас, эрте?
Сереброзвенница утвердительно кивнула:
— В любое время. Мы готовы с той минуты, как получили приказ.
— Тогда дайте мне немного времени на завершение разговора.
— Как пожелаете.
Она снова вернулась к прерванной работе над склянками на высоком столе, а пеговолосый пояснил:
— Поскольку между столицей и тем местом довольно большое расстояние, я договорился о том, чтобы поспособствовать вашему скорейшему перемещению. Правда, в самом Блаженном Доле портальных мастеров никогда не было и не будет, поэтому вас перенесут в ближайший к нему место.
Итак, у него всё же существует имя, у места, где я должен обрести покой? Что ж, оно вполне соответствует ожиданиям. Блаженный Дол. Никогда раньше не слышал о таком. Должно быть, жутчайшая захолустная провинция.
Но насколько бы оно ни было удалено от Веенты, использование услуг Цепи одушевления наверняка стоит много дороже, чем путешествие с попутным обозом. Золотозвенник спешит избавиться или избавить? Если первое, то к чему вообще было затевать опостылевший разговор? А если второе… Всё равно ничего не понимаю.
— При том портале вас уже ожидают. По крайней мере, должны ожидать, — почему-то вдруг поправил самого себя пеговолосый, чем породил во мне ещё большую тревогу.
— Но я всё ещё не знаю, что должен буду делать.
— Все необходимые разъяснения будут даны вам на месте. Не волнуйтесь, ничего сверх того, на что вы способны, от вас не потребуется. Да-да, я имею в виду ваше теперешнее состояние, а не прежнее.
То есть в скорейшем будущем почти полностью беспомощное. Интересно, зачем так утруждаться, чтобы поместить бесполезное существо в бессмысленное место?
— Я всё-таки хочу спросить.
— Помните уговор?
— Да. Но поскольку совсем скоро эта жизнь прервётся безвозвратно… Приговорённому ведь полагается последнее желание?
Золотозвенник широко, хотя и чуть укоризненно улыбнулся:
— Вы сами выбрали свой приговор. Впрочем… Спрашивайте.
— Причина, по которой всё это происходит, имеет большое значение?
Он на мгновение сощурил глаза, похоже, чтобы скрыть от меня всю серьёзность положения.
— Да. И, если Бож будет милостив, вы никогда её не узнаете.
Ясно? Сиди там, куда посадили, радуйся жизни и не задавай лишних вопросов, чтобы не тревожить собственный желудок.
— Спасибо.
Пеговолосый удивлённо приподнял брови, и я пояснил:
— Спасибо, что были честны.
— Если бы вы однажды оказались к моей службе поближе, поняли бы, что мне выгоднее говорить правду, нежели врать. А вот были ли честны вы?
— Это важно?
Очередной вопрос сорвался с языка и, разумеется, пропал втуне.
— Честность поможет или помешает вам получить то, чего вы хотели, — наставительно заметил мой провожатый и повернулся к синим мантиям: — Благодарю, я закончил.
— Останетесь до завершения? — спросила сереброзвенница.
«Багряный» шутливо поёжился:
— Нет, увольте! Ничего увлекательного всё равно не будет, а само действо я видел и снаружи и изнутри. Пусть Боженка отведёт свой взгляд в сторону!
С этим пожеланием удачи человек, имени которого я так и не узнал, закрыл за собой дверь, оставляя меня наедине с тремя серьёзно настроенными женщинами.