Лежал я, наверное, около часа или больше, пока лёгким покалыванием ощущения не начали возвращаться вместе с холодом и ноющей болью в тех участках плоти, которым довелось при падении повстречаться с особенно острыми камешками. А раз на жизнь ничто более не покушалось, захотелось поскорее разогреться и разогнать застоявшуюся кровь по венам, но первый же тренировочный перекат, один из самых простых, памятный ещё по начальному году обучения, убедительно показал: о прошлом следует забыть, и как можно быстрее. Вернее, о победах прошлого, потому что сами по себе движения я мог повторить и теперь. Только совсем в другом ритме.
Нет, обиды не было. Собственно говоря, не было времени обижаться, ведь следовало поскорее привыкать к новому тону беседы с миром и собственным телом. Вот за что можно было искренне поблагодарить наставников, так это за науку «Вхождения в обстоятельства», одну из немногих, казавшуюся в годы обучения особенно скучной, зато, как выяснилось, намертво впечатавшуюся в мою память.
Можно сделать шаг такой, а можно и эдакий, но тогда связки напрягутся сильнее, стало быть, и сил на движение потратится с ненужным избытком.
Можно прогнуться меньше, можно прогнуться больше, но, как только точка, на которую вес тела давит сильнее всего, перемещается вон за ту вполне уловимую границу, с равновесием можно попрощаться.
Можно совершить оборот и плавно и резко, но нужно строго следить за тем, чтобы зрение успевало вернуть себе сосредоточенность в нужном направлении раньше, чем тело, иначе голова начинает кружиться.
Можно…
Всё можно, если действовать осторожно, внимательно и не торопиться, изучая пределы возможностей, оставшихся в распоряжении тела. Впрочем, куда торопиться? Времени у меня достаточно. Вся новая жизнь.
Мёд оказался вкусным. А растворившись в воде, наполнил кухню ароматом цветов, правда, слегка увядших, а не только что срезанных. Жук, унюхав то же, что и я, слетел с моей груди, смешно семенящими шажками подбежал к кружке и попытался встать на задние лапки, чтобы добраться до сладкого питья. Пришлось найти блюдце и разделить трапезу на двоих. Про кормление ведь тоже никто ничего не намекнул… Ну ничего. Постепенно сам пойму, что предпочитает мой многоногий друг.
Я не ждал роскошного приёма, однако зрелище, открывшееся мне утром, чистенькое, пустенькое и безжизненное, на подвиги во имя Дарохранителя и Дарствия не вдохновляло. Дом — едва ли не меньший по размерам, чем жильё, что оплачивал за меня казначей Сопроводительного крыла. Потолки всего на пару ладоней выше моей макушки. На кусочки зеленоватого стекла, чешуёй закреплённые в рамах, домостроители вроде не поскупились, зато количество окон урезали: по крайней мере, на каждой стене легко уместилось бы по два оконных проёма, а вместо того присутствовал всего один. Хотя… Я же не знаю, какие тут зимы. Может, жечь свечи гораздо выгоднее, чем дрова? Точно! Вокруг долины, на которую мне неопределённо указал возница, поднималось некое подобие гор, а значит, местные леса все наперечёт, до последнего деревца. Как и тепло в доме.
Утварь тоже не удивляла и не радовала взгляд ни количеством, ни изысканностью. Стол, кресло, кровать, сундуки — это в комнате, являющейся одновременно кабинетом и спальней, на кухне и вовсе одни табуреты, а вместо стола длинная широкая полка вдоль стены. Добротная, это да. Коренасто-устойчивая. Даже внушающая нечто вроде уважения своей умиротворённой простотой. Но безликая, как капли воды.
Ни единого следа человеческого присутствия. Ни крошечной зацепки, помогающей понять, каким был мой предшественник. А ведь мне хватило бы всего пары вещиц личного пользования, чтобы понять, чем дышал прежний Смотритель… Чтобы решить, как следует себя вести.
За окном неуклонно становилось всё светлее. Должно быть, уходил туман, из-за которого я едва не заблудился и не пропустил граничную заставу, находящуюся на дороге в Блаженный Дол. Хотя назвать заставой то, через что меня пронесли подгибающиеся ноги, было трудно. Так, небольшой домик, почти будка, да два камня по сторонам дороги. Даже если на них и было что-то высечено, в туманных сумерках разобрать надписи не удалось. Как не удалось толком разглядеть и лицо заставного, вышедшего мне навстречу. Зато по голосу парня было сразу ясно: взволнован. Интересно — чем? Меня тут то ли никак не могли дождаться, то ли не ждали вовсе. Приятнее, конечно, первое, но на правду больше похоже, увы, второе. Ведь в любом сообществе людей всегда есть свой вожак, а ему, как правило, лишние надсмотрщики, с которыми придётся делиться властью, не нужны. Пока не подвернётся какое-нибудь дельце, грозящее запятнать руки и честь.
Питьё закончилось быстро, но своей цели достигло вполне успешно: я немного взбодрился и отправился в новое путешествие по дому. Вчерашнее натыкание на стены и мебель можно было не считать, потому что меня вело желание добраться до постели и растянуться на ней, расслабив тело и разум. А сегодня нужно уже приниматься за работу. Ту, которую за меня никто не сможет сделать.
Хорошо, что посторонних зрителей не было, потому что человек, с полуприкрытыми глазами стоящий посреди комнаты и то глупо улыбающийся, то хмурящийся в такт своим ощущениям, более всего похож на умалишённого. Однако то, чем я занимался со всей возможной старательностью, являлось крайне полезным действом.
Всякий раз, когда попадаешь в новое, прежде незнакомое тебе место, испытываешь скованность членов и сознания, пока не изучишь всё окружение до малейшей детали и не приспособишься к нему. Одно дело, если тебе нужно всего лишь пройти, пересечь, проскочить, пробежать: тогда можно обойтись беглым осмотром. Но если предписано действовать в новой обстановке время большее нежели пара часов, лучше потрудиться на совесть. Хотя насильно заучивать и запоминать каждую пядь пространства — долгое, а главное, бессмысленное занятие, ведь всё, что находится вокруг, твои глаза уже успели увидеть, значит, и разум уже поставлен в известность. Всё что нужно — лишь позволить ему пройти обратным маршрутом. Сообщить результаты своей работы телу.
Вот там, к примеру, стоит кровать. Непривычно высокая для меня, с упругой, туго набитой периной. Впрочем, будь она рыхлой, задушила бы во сне… До кровати пять шагов от порога, а до стола три шага, только не налево, а направо. Между этими предметами утвари тоже шагов пять или четыре с половиной — как размахнёшься. У изножья кровати к стене притулился сундук, явно предназначенный для хранения одежды, а рядом со столом их аж целых два, один на другом, и тот, что поменьше, скорее всего, прячет в себе бумаги, письменные принадлежности и прочие мелочи, следы пребывания которых явственно читались на затейливо выцветшей полировке столешницы. Половицы пригнаны одна к другой хорошо, но вон та и та заскрипят, если перенести на них вес всего тела, это определилось ещё ночью, по возвращении с кухни, когда печка сожрала охапку дров и согласилась поделиться теплом со всем домом. Кресло чуть выдвинуто из-за стола, словно мой предшественник покинул комнату не далее как минуту назад, вскорости собираясь вернуться: вчера вечером я стукнулся коленом об изогнутую ножку, сегодня уже не сделаю такой оплошности. Окно смотрит прямо на дверной проём, как и кухонное, а сам проём узковат по сравнению со столичными домами, и не стоит поворачиваться в нём, размахивая руками. Или я со дня прощания с Веентой успел ещё больше раздаться вширь?
Ну вот, с первыми донесениями зрения закончено. Теперь следует обогатить их и закрепить свидетельствами рук и прочих частей тела, а заодно посмотреть, какие сокровища достались мне в наследство. Нет, не любопытство вело меня прямиком к припорошенным пылью сундукам. Гораздо громче требовал сунуть нос во все возможные дыры страх, природа которого выяснилась ещё намедни.
Золотозвенник уверял, что я смогу поступать, как заблагорассудится душе или, скажем, левой пятке. Что моё слово будет последним, а значит, главным и решающим в любом споре. И что в моей воле будет и действовать, и равнодушно наблюдать. А как вышло на деле? Вроде все чёрточки и похожи на обещанные, а картинка вырисовывается другая.
Я ничего не решил сам. Почему? Потому, что мне не хватало осведомлённости. Каждый из участников событий знал хоть на кроху, но больше меня. Главное, знал обо мне. Вернее, о Смотрителе. Знал, а потому был свято уверен, что я непременно поступлю неким определённым образом, и в своём поведении отталкивался уже не от происходящего в сей миг, а от этой невидимой мне до сих пор ступеньки! Пока не вскарабкаюсь на неё, буду похож на слепого, тычущегося в стену. Мне нужны знания. Нужны как воздух, вода и пища.
Маленький сундучок оказался не особенно увесистым и не запертым на замок, что меня немного огорчило: там, где нет преград, обычно не присутствуют и важные секреты. Внутри сверху лежала папка в два пальца толщиной с листами бумаги, не все из которых умиляли взгляд чистотой. Впрочем, исписанных оказалось немного, штук десять. Однако сами строки, выведенные старательно и ровно, вызывали… Нет, не вопрос. Напротив, все возможные вопросы пропадали, стоило вчитаться в повторяющийся текст.
«Милостью Дарохранителя и мудростью его я, Ловиг Сенн со-Парна, являющийся назначенным Смотрителем места, именуемого Блаженным Долом, и его окрестностей, заверяю Высокий совет в том, что вверенные моей опеке земли и люди продолжают здравствовать и благоденствовать, как заведено законами людскими и божьими. Писано в последний день весны года 735 от обретения Логаренского Дарствия.»
Угу, последний день весны. Который, вот ведь незадача, ещё не наступил. На следующем листке упоминался последний день лета, потом осени, потом зимы, причём уже года семьсот тридцать шестого, и так далее. Или здесь очень мирная и неизменная жизнь, или тот, кто был Смотрителем раньше, не желал выносить сор из дома. Вернее, из Блаженного Дола. Так какой же ответ принять за правильный?
Впрочем, мне не удалось потратить на размышления, равно как и на дальнейший осмотр содержимого сундука, более ни одной минуты, потому что во входную дверь постучали. Я отправился открывать, одновременно негодуя, что меня прервали на очень важном месте, и немного волнуясь, потому что предстояла встреча с первым из моих, так сказать, подопечных. Если быть совершенно точным, то со вторым, считая заставного, но вчера из меня был не самый лучший собеседник, а вот сегодня… Сегодня я готов.
Вернее, думал, что готов, пока не распахнул дверь и не услышал ласковое:
— Доброго здоровьичка, дедушк…
****
Соломенно-серый взгляд вздрогнул, на мгновение ошарашено впился в моё лицо, удивился, спустился ниже, туда, где топтался, устраиваясь поудобнее после сытного завтрака, жук, и неприятно поскучнел. А следующая фраза, которую я услышал из уст незнакомой женщины, постучавшей с утра пораньше в дверь смотрительского дома, хоть и имела ко мне ещё меньше отношения, нежели первая, самостоятельно расставила по местам вопросы и ответы:
— Ну и олух, прибить его мало!
Да, должно быть, вчерашним вечером я выглядел на пару десятков лет старше, чем в действительности, если заставный — а не возникало ни малейшего сомнения в том, кто стал разносчиком новостей, — принял меня за старика. И он, скорее всего, по недомыслию, нежели из природной вредности или мести, поспешил рассказать… А кстати, почему именно этой женщине? Или она выбрана переговорщиком от всего Дола разом?
Не слишком высокая, но и не маленькая. Ростом примерно мне до уха. Зато шириной… Я невольно усомнился, что она протиснется в дверь, но пришелица двинулась на меня с такой уверенностью и напором, что пришлось отодвинуться и изумлённо смотреть, как пышные формы умещаются там, где я уже немного устал биться плечами.
М-да, даже не все знакомые мне хозяйки колбасных лавок обладали настолько внушительными объёмами. Впрочем, истинная величина становилась заметной лишь в сравнении с той же кухонной мебелью, а вот если бы я встретил эту женщину посреди чистого поля, не сразу бы понял, насколько она упитанна. Наверное, потому что при излишней полноте сохранялись пропорции, наблюдение которых облегчал и непривычный для моего взгляда костюм. В столице женщины так не одевались, предпочитая мёрзнуть под ворохом шуршащих юбок, но не носить что-то более согревающее, чем кружевные штанишки длиной чуть ниже колена. Незнакомка же была одета куда как практичнее и, главное, уместнее по сырой весенней погоде.
Вполне мужские штаны, заправленные в высокие, но, чувствовалось, очень мягкие сапоги. Длинная рубашка из полотна, похожего одновременно на шерсть и лён, подпоясанная разноцветным плетёным шнуром, а сверху что-то вроде кафтана, доходящего примерно до колен, подбитого и отороченного коротко стриженым мехом. Впрочем, кафтан тут же полетел вниз, на один из табуретов, в сопровождении укоризненного:
— А натопили-то… Так на вас дров не напасёшься.
— Слишком жарко?
Мне не ответили: незнакомка занялась перекладыванием содержимого принесённой ей корзины на кухонную полку, и в воздухе запахло…
Еда! Настоящая!
— Вы уж простите, йерте, что я вас дедушкой назвала.
Если честно, сейчас я был готов простить светловолосой пышечке всё что угодно, только бы поскорее впиться зубами в один из дивно пахнущих пирогов, однако то, как по-хозяйски действовала женщина в смотрительском доме, настораживало и отгоняло аппетит. Еле-еле, но достаточно заметно, чтобы понимать: без ответов на вопросы я не получу от угощения должного удовольствия.
— И всё же ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе. Верно?
Она медленно подняла взгляд от корзинки.
Всё же миленькая. Даже учитывая полноту. А может, её украшает уверенность?
— Да что мне о вас знать надо? Вы ж Смотритель.
Забыла добавить: и этого довольно. Прямо-таки волшебное слово! И по умолчанию предполагается, что я тоже являюсь приобщённым к сему тайному знанию. Снова та же ловушка? Ну нет, хватит!
— Кто ты?
Женщина водрузила на полку последний свёрток и повернулась ко мне, отряхивая ладони от мучной пыли, просыпавшейся с одного из пирогов.
— Помощница ваша.
Замечательно! А дальше? Мне что, каждое слово придётся из неё клещами вытаскивать?
— И в чём именно ты мне помогаешь?
Она нахмурилась, изучающее вглядываясь в моё лицо. Потом светлые брови растерянно приподнялись, а щёки гневно зарделись:
— В службе вашей, в чём же ещё? А больше ни-ни, вы даже не подумайте!
Решила, что я собираюсь покуситься на её невинность? Нет, пышечка, и в мыслях такого не было. Хотя бы потому, что, глядя на тебя, отчётливо понимаю: не справлюсь. Уж больно ты для меня велика.
— Вот о службе я и хочу поговорить.
— Только о службе?
А ведь она ни капельки не испугалась. Скорее, поспешила заранее избавиться от чего-то нежелательного, неприятного, вызывающего брезгливость. Отпрянуть, чтобы… ну да, чтобы не пачкать руки. Странное ощущение. Как будто эта женщина меня невзлюбила. С первого же взгляда.
— Да. Но может быть, сначала обменяемся именами?
Серые глаза недоумённо вздрогнули. Я опять сказал что-то нелепое? Боженка подери всю эту таинственность!
— Меня зовут Хан…
— Да тут никто вас по имени никогда звать не будет, — простодушно оборвала меня женщина. — Вы ж Смотритель, вам имя ни к чему.
Ну и новость! Все золотозвенники вот так, сплеча рубят чужие судьбы? Вот уж действительно, новая жизнь… Даже без имени: его будет знать только бумага, четыре раза в год отправляемая в столицу.