Обратная дорога по ощущениям заняла намного меньше времени. То ли я расходился, то ли за разговорами тропинка закончилась сама собой. Пока проходила церемония представления, дом почти не успел остыть, но Ньяна всё равно подкинула в теплящиеся угли ещё пару поленьев. Подогреть пироги, как выяснилось. А есть после прогулки по свежему воздуху захотелось снова, хотя живот пока ещё сыто упирался в поясной ремень.
— Я так в двери скоро пролезать не буду.
Моё сокрушённое бормотание было живо воспринято защитницей:
— А я вас научу. Это вовсе не сложно, нужно только повернуться особым образом и всё.
Я ещё раз оценил стать моей дородной помощницы и не удержался от вопроса:
— Ты всегда была… э-э-э… пухленькой?
Любая столичная дама сочла бы подобный интерес едва ли не оскорблением, но в Блаженном Доле, видимо, порядки были совсем иные, потому что мне охотно ответили:
— Нет. До службы я была такой же, как йерте Нери. А может, и тоньше.
— Тогда… У тебя есть дети? Или были?
Она непонимающе обернулась. Пришлось пояснить:
— Твоя фигура. Иногда женщины раздаются так после родов.
Моя мать, насколько помню, сохранила тонкую талию. Но вот грудь… Пожалуй, та была не намного меньше Ньяниной и вызывала зависть всех соседок, а заодно — вожделение соседей.
— Ах вот вы о чём! Нет, с детьми я подожду пока. А толстеть мне велели.
— Зачем?
Защитница пожала пышными плечами:
— Не сказали зачем. Но настрого наказали. Тот человек, что меня на службу определил. Говорит, ты вес набирай как только сможешь, да побольше. Мешать он тебе не будет, а потом ещё спасибо скажешь, когда служба к концу подойдёт.
Ещё одна странность. Нам ничего подобного не приказывали. Или помощницу Смотрителя готовили совсем по другим правилам?
— Ты пьёшь какие-нибудь особые настои?
Ньяна отрицательно качнула головой, даже не раздумывая над вопросом.
Да, тут кроется что-то совсем другое. Может быть, похожее, но куда более действенное. И всё же почему подобным образом не обходиться с сопроводителями? Если можно сразу, с пустого места создать воина, способного победить любого врага, зачем тренировки и прочие истязания плоти и духа? Загадка. Кто-то наверняка знает, в чём она заключается, но этого «кого-то» и меня разделяет невесть сколько миль.
— Скажи, прежний Смотритель вёл какие-нибудь записи?
— А вы в сундуках посмотрите. Там все его вещи сложены.
Так и поступлю. Но живое свидетельство лучше бумажного. Хотя бы потому, что слова, начертанные пером, обычно тщательно обдумываются, прежде чем доверяются чернильному отображению.
— Посмотрю. А может, и ты мне поможешь?
Как она забавно округляет глаза каждый раз, когда её удивляют мои вопросы… Честное слово, влюбился бы. Если бы она была хоть вполовину меньше, чем сейчас, а то даже обнять не получится.
— Да что же я могу?
— Например, сказать, какие в прошлом году в Доле были весна, лето и осень. И в позапрошлом. И ещё год назад.
— А к чему это вам?
— Мне нужно назначить цены за… всякую всячину. А я даже не знаю, хороший был урожай или нет.
Ньяна засмеялась:
— Это вам к йерте Нери надо было обращаться!
— Я бы обратился. Но ты ведь сама всё слышала. Она не собиралась мне помогать.
— Да обиделась она, вот и весь сказ.
— Обиделась? Почему ты так решила?
— А когда девушка из дома выходит да носом шмыгает, разве только не рыдает, что это значит?
Что моё поведение довело её до слёз. Как кочка, подвернувшаяся под ногу на ровном месте. Наверное, я бы тоже чувствовал себя не лучшим образом, если бы меня вдруг отставили в сторону в том деле, в котором я дока, и отправились за советом к неучу.
— Если бы она была чуточку помягче…
— Рыжие зазнайки всё равно насели бы на вас.
Потому что не хотели терпеть правление женщины. Или потому что она правила недостаточно хорошо?
— Но ведь на осеннюю ярмарку назначать цены должна была Нери?
Ньяна кивнула.
— Она в чём-то ошиблась? Ввела купцов в разорение?
— Да как вы могли такое подумать?! — взвилась защитница, и стало понятно, что защищает она не одного меня. — Ничего подобного не было!
— Тогда почему вся рыжая братия настроена против неё?
— Так ведь женщина… Она семьёй заниматься должна. Дом вести. Детей растить. С этими-то делами лучше неё справиться никто не сможет. А йерте Нери не такая. Она учиться хотела, ещё когда отец её был жив. И поехала бы в город, да только сначала родитель сильно занемог, а потом не до учёбы стало, когда весь Дол на неё свалился нежданно-негаданно.
Но тогда девушка должна бы радоваться моему появлению, ведь оно означает обретение свободы. И возможность осуществить мечту. Однако пока я вижу ровно обратное отношение. Почему? Или короткое время власти затуманило юную голову?
— Теперь-то она может учиться сколько пожелает.
— Может, — согласилась Ньяна. — Да только кто ж её возьмёт? Не девочка уже, а невеста на выданье, таких в города одних не пускают.
Это верно. Одно дело учёба, и совсем другое — поиск забот на плешь мужей, уставших от своих старых жён. Если в столице строжайшим образом присматривают за молодыми приезжими девицами, то в небольших городках должны и вовсе глаз не спускать.
М-да, один узелок за другой цепляется, и вот уже целый ковёр навязался. Всего несколько случайностей, которые могли бы вовсе не случиться, если б Боженка не решила поиграть судьбами, и юные надежды загублены на корню. А что самое печальное, эти сухие корешки будут у меня теперь под ногами мешаться, куда бы ни пошёл. Не потому, что виноват, а потому, что… так получилось.
— Так что в Доле с погодами?
— А ничего, — отмахнулась защитница. — Каждый год одно и то же.
— Так не бывает!
— В другом краю, может, и не бывает. А у нас одно лето от другого не отличишь.
Воистину блаженное место! Точно знать, когда придёт тепло, а когда затрещат морозы — это ли не мечта любого человека, живущего что на земле, что в городе?
— И неурожая не случается?
— Даже старики не припомнят.
М-да. Была надежда сопоставить качество товаров годам… Не сбылась. Значит, придётся действовать иначе. А что, если и цены ненамного менялись? Может, достаточно будет только прибавить по монете или отнять?
Но и вторая моя надежда «на удачу» не оправдалась. Хранящиеся в большом сундуке у стола сводки цен за прошлые десятилетия отличались друг от друга то в одной цифре, то на порядок, и после часового изучения я отчётливо понял лишь одно: весной за товары просят обычно больше, чем осенью. Но это как раз вопросов не вызывало. И дураку ясно, что после зимы припасы поуменьшились, а то и вовсе закончились, и спрос растёт как на дрожжах, а после лета ту часть провизии, что не пошла во всяческие засолки и прочие заготовки, надо скидывать с рук, пока не начала портиться — подобных премудростей торговой жизни я насмотрелся, пока ходил тенью за тем же хитрецом Атьеном. Но от чего оттолкнуться, чтобы и не заломить цену сверх всякой меры, и не оставить торговцев недовольными?
На дне сундука, под ворохом пожелтевших бумаг и изношенных долгим использованием гусиных перьев обнаружилась книга для записей, похожая на те, которыми пользуются столичные невесты для составления списков претендентов на каждый из затейливых танцев бала, устроенного по случаю дня рождения или прочей надобности показать себя миру и самой хоть краешком глаза на мир посмотреть. А ведь когда-то моё имя тоже бывало в таком списке. И не в одном… Правда, ни я, ни девушки, в юбках которых доводилось путаться моим ногам, не думали тогда о чём-то серьёзнее мимолётного прикосновения губ. К тому же для меня балы закончились, едва успев начаться.
Под потрёпанной кожей переплёта мой взгляд встретили листки, исписанные мелкими округлыми буквами: по несколько строк, разделённых пустыми кусками. Каких-то чисел, похожих на даты, не стояло ни на одном листке, значит, мне в руки попался не дневник, а что-то другое. Я подвинул кресло так, чтобы света из окна было достаточно для чтения, присел на подлокотник и открыл первую страницу.
«В юности кажется, что время мчится так, что за ним не угнаться, но как только переваливаешь за половину жизни, понимаешь: вот сейчас оно только-только понеслось вскачь, а раньше едва переставляло ноги…»
Мудрые мысли, записанные впрок? Должно быть, старику и точно нечем было занять себя в Блаженном Доле, если он тщательно выводил в книге истины, которые и так узнаешь, когда наступает срок.
«Никогда не нужно жалеть ни себя, ни других. Чем больше жалеешь себя, тем глубже проваливаешься в тёмную бездну уныния. А как выбраться из ямы? Только взлетев, потому что края её норовят обвалиться, когда пытаешься цепляться руками и ногами. Других же жалеть и вовсе нет никакого толку, потому что малейшую жалость, исходящую от тебя, они принимают за предложение снять с их плеч груз. А зачем тащить лишнее, когда и сам не знаешь, куда деть скарб, болтающийся за твоей спиной?..»
Странно понимать, но дедушку определённо что-то мучило, иначе он не искал бы оправдания своим страданиям. Я бы думал так же, если бы, к примеру, отказал кому-то близкому в помощи. Хотя кому — близкому? После смерти родителей никого не осталось. Лодия не в счёт: она всегда шла по собственному пути. Впрочем, как и я.
«Дарственная служба заманчива тем, что позволяет совершать любой свой поступок, прикрываясь плащом должности, да ещё получать за это жалованье. Но когда спускаешься с небес большого города на землю, поближе к людям, видящим в тебе действительно оттиск Дарохранителя, случаются весьма горестные чудеса. Понимаешь, к примеру, что как люди служат тебе, так и ты служишь им. И нельзя отказать даже в самой завалящей просьбе, потому что сначала останется разочарованным один, потом другой, потом десяток, и поток монет в казну Дарствия начнёт иссякать. А жалованье твоё проистекает ручейком из той же реки, и, если она пересохнет, тебе тоже станет несладко. Ведь с тобой делятся деньгами для того, чтобы ты делал что-то, недоступное простому человеку. Недоступное по знаниям и умениям…»
А вот такого я раньше никогда не слышал. Ни из чьих уст. Что же получается? Мне будут платить из податей, которые Блаженный Дол отправляет в дарственную казну? Но если подати вдруг начнут уменьшаться, значит, и я недосчитаюсь сначала одной монеты, потом другой? То бишь чем хуже я буду исполнять свою службу, тем горше буду жить сам? Впору схватиться за голову. Выходит, даже с ценами нельзя оплошать? Покой, значит?! Возможность делать всё что заблагорассудится?! Золотозвеннику легко так думать, он-то живёт на подати со всего Дарствия целиком, а мне что прикажете делать?
Негромкий, но настойчивый стук, раздавшийся от входа, чуть не заставил меня подпрыгнуть, но, как бы я ни спешил встретить посетителя, первой у порога конечно же оказалась Ньяна. Она распахнула дверь и пропустила в дом девицу, не столько чем-то озабоченную, сколько сосредоточенную. Правда, мгновением спустя, когда взгляд пришелицы добрался до моего лица, я понял, чем вызвано такое впечатление: она немного косила, и буро-зелёные глаза смотрели чуточку друг на друга. Во всём же остальном девица была ладная и для своих не особенно великих лет вполне похожая уже на женщину, а не на ребёнка. А одета почти так же, как моя помощница: штаны, сапоги и длинная рубаха под кафтаном. Наверное, таковы местные традиции. Да и по сырой весне так уж точно удобнее ходить, чем пышными юбками грязь мести.
— Доброго дня, йерте.
— И тебе доброго.
Повисло неловкое молчание, потому что я не знал, с чего начать: спросить у незнакомки имя, предложить присесть или сразу осведомиться, зачем пришла. Зато Ньяна подобных затруднений не испытывала.
Защитница подошла к девице, ласково погладила по гладко заплетённым и уложенным баранками косам:
— Что случилось, Соечка?
— Беда у нас. Дерк пропал.
— Как же так получилось?
— Третьего дня с пастбища не вернулся.
— Что же молчали?
— Так думали, придёт. Он и раньше, бывало, седмицами пропадал, прямо как Натти ваш. Только всегда возвращался. Он же помечтать любит, вот иногда и забывает про время. А работник он хороший! — с неожиданным жаром закончила свою грустную речь девица.
— Знаю, что хороший, — куснула губу Ньяна. — А почему решили, что сейчас-то он пропал?
— Так стадо же вернулось. Сива назад пригнал.
— Сива — это пастуший пёс, — пояснила защитница и нахмурилась, а просительница посмотрела на меня своим косым взглядом и с угрюмым нажимом сказала:
— Вы уж отыщите его, йерте, сделайте милость.
***
Выяснив, что других пропаж, кроме самого пастуха, в стаде не приключилось, и козы все до одной вернулись в целости и сохранности, а пёс не выл и не тянул никого из людей в горы, скорее наоборот, всячески старался подольше задержаться в доме и на дворе, Ньяна отправила косоглазую девицу по имени Сойа обратно. Разумеется, со всеми возможными заверениями в том, что Смотритель сотрёт ноги до задницы, но вернёт семейного работника, а по совместительству и возможного жениха. Я не протестовал: всякий раз, когда взгляд просительницы ухитрялся сосредоточиться на моём лице, мне становилось до странности неловко. Наверное, потому, что я впервые имел дело с человеком… скажем так, немного обделённым разумом.
— Она хорошая девочка, — тоном, не допускающим возражений, сказала Ньяна.
Ну да, у тебя все на удивление хороши, пышечка. А я каков?
— Что за история с этим… Дерком? Он и вправду часто пропадал по нескольку дней?
Защитница кивнула:
— Просто задерживался на пастбище. Мог часами сидеть и о чём-то думать. Но никуда не уходил.
— А что, если он и сейчас всё ещё там сидит?
Следующий кивок был уже отрицательным:
— Пёс бы не пригнал тогда стадо обратно. Здешние овчарки хорошо натасканы, никогда не уходят от пастуха, пока тот не подаст знак или…
— Не уйдёт сам. Но зачем? И куда?
Ньяна беспомощно повела плечами:
— Кто ж его знает?
Наверное, никто. Но я, видимо, должен знать, где его искать. Хотя как всё это не ко времени! Мне же нужно ещё что-то придумать с ярмарочными ценами. И не позднее чем истечёт семь дней.
— В этом доме есть карта?
— Должна быть. Йерте Ловиг перерисовывал старую, та уж совсем истрёпанная была.
Карта нашлась в маленьком сундуке, сложенная до восьмушки. Но прежний Смотритель знал толк в вещах длительного использования: выбрал для новой основы не бумагу, что было бы дешевле и удобнее, а плотнотканый шёлк. Не представляю, сколько дней и ночей ушло на нанесение рисунка, однако результат того стоил. А в случае крайней надобности плод напряжённого труда можно было повязать на шею. Вместо шарфа.
Разложенная, карта заняла почти всю поверхность письменного стола. Я поманил Ньяну пальцем, а сам склонился над чернильными линиями. Итак, это и есть Блаженный Дол? Местность, очертаниями похожая на потревоженную ветром каплю воды, свисающую с ветки торгового тракта. Расположена и правда в стороне от бурной жизни. Окружена горами. Не особенно высокими, как я мог видеть во время утренней прогулки, но, похоже, непроезжими и непроходимыми, потому что дорог, пересекающих горную рябь, нарисовано не было.
— В долину есть только один вход, он же выход?
— Да, а зачем больше?
Из соображений безопасности, к примеру. А то, не приведи Бож, обвал или что-то вроде, и Дол окажется отрезанным от остального мира.
— Через горы можно пройти?
— Куда? — Ясные серые глаза посмотрели на меня.
— Куда-нибудь.
— Можно. — Ньяна указала на западную гряду: — Там пологие склоны. Дерк пас коз именно там. А когда спускаешься вниз, выходишь прямо к форту.
— Что ещё за форт? — На карте сие строение отмечено не было, но по жесту защитницы я догадался, где оно может располагаться.
— Перевальный. Вон там, дальше… — Рука скользнула за границы чернильного изображения. — Там ещё есть горы. И перевал.
Это я понял. А форт, должно быть, предназначался для обороны. Когда южные земли ещё не были окончательно присоединены к Дарствию.