Если внизу, в долине, уже вовсю пахло весной, то здесь царило что-то вроде безвременья. Снег давно сошёл, но травы пока не было и в помине, словно зима давным-давно покинула свой престол, а следующая по очереди правительница природы затерялась где-то в пути. Да, если тут всегда так сменяются времена года, со скуки помереть недолго. Впрочем, не только со скуки.
Полян на протяжении нашего пути встретилось немного, и каждую из них можно было пересечь десятком шагов, но эта оказалась поистине великаншей среди своих сестёр. Настолько большая, что смогла уместить на своей чуть наклонившейся в восточную сторону груди целых четыре мёртвых тела, между которыми можно было пройти, не задевая торчащую колом от засохшей крови одежду.
— Боженка милосердная! — ахнула Ньяна и зачем-то тут же прижала ладошку к губам, как будто слова могли потревожить покой умерших.
Старший из солдат высказался короче и смачнее, младший побледнел всем лицом, невольно показывая, что для него встреча с мертвецами в новинку. Я тоже сглотнул ткнувшийся в горло комочек, присматриваясь к телам, застывшим в позах, явственно доказывающих: эти люди ушли из жизни не по собственной воле и не с улыбкой на устах.
Один из погибших мужчин носил ту же форменную одежду, что и патрульные, другой был одет до странности неприметно, так что его трудно было бы разглядеть даже в безлиственном лесу. А вот женщины по неизвестной мне причине были одеты почти празднично. Вернее, женщина и девочка, возможно дочь. Цветастые шёлковые юбки и платки, надетые про запас, превращали фигуры погибших в подобие бочонков. И, если мне не почудилось, под короткими кафтанчиками пряталось много маленьких свёртков.
Я присел рядом с мёртвой женщиной, расстегнул несколько мелких пуговиц на пышной груди. Да, так и есть: полотняные мешочки. Туго набитые монетами. Одна медь? Значит, несли на себе всё что было. Но зачем? Волосы, запёкшиеся в крови, чёрные как смоль, кожа желтоватая, как у Лодии… Беглые южане? Очень похоже. И мужчина, судя по всему, уроженец юга. Вот только при нём никакого лишнего скарба нет, словно он служил кем-то вроде проводника, а не сам собирался поменять место жительства.
Пока я рассматривал погибших, солдаты перевернули тело своего сослуживца, обнаружив рваную рану на шее, оставленную явно не одиночным и не стальным лезвием. Но меня куда больше заинтересовало то, что, в отличие от женщин, не подвергнувшихся обыску, за пазухой мёртвого солдата кто-то, по всей видимости, рылся.
— Не знаете, что при нём было? — спросил я у патрульных.
Те дружно пожали плечами. Слово взял старший:
— Денег Руц с собой не брал. На что их в лесу-то тратить? А больше и быть ничего не могло.
Не могло, но было. Иначе зачем кому-то рвать пуговицы с корнем вместо того, чтобы спокойно расстегнуть, а потом застегнуть их? Что-то ценное. По крайней мере, для того, кто нетерпеливо искал своё сокровище.
— Что эти люди делали в лесу?
— Известно что. — Старший солдат жадно покосился на развязанный мною мешочек. — Беглые они. Наверное, патруль их нашёл и…
Вот именно. «И»? Зачем и кому понадобилось их убивать? Нанесённые раны походили на оставленные зверем, но уж больно короткие у того были когти. Короткие и тупые. Случайно потревожили какую-нибудь старую горную кошку? А откуда тогда взялась эта вмятина на черепе женщины? Как будто молотом ударили, только округлым. Очень всё это странно. А ещё страннее то, что на сцене не хватает ещё одного актёра.
— Дерк ведь был в этом патруле? Тот рыжий придурковатый парень?
— В этом, в каком же ещё.
Значит, он остался жив, и его можно было бы расспросить о случившемся. Осталось только найти.
— Осмотритесь вокруг?
Солдаты неохотно кивнули, прощаясь с желанием пошарить за чужими пазухами, и разошлись в стороны, обходя поляну кругом.
— Да что же это?.. — робко подала голос Ньяна.
— Смерть. Никогда не видела мёртвых?
— Да насмотрелась, век бы не видеть. Но кто же их, болезных, так?
— Я тоже хотел бы знать. Только молчат все, спросить не у кого.
И тут, словно возражая моим словам, раздался отчаянный крик. Не звериный, а вполне человеческий. Исходивший оттуда, куда свернул с тропинки старший солдат.
Хотя никакой зелени в лесу не было ещё и в помине, тем не менее даже редкой, казалось бы, завесы голых веток хватило для того, чтобы скрыть происходящее от нас всего в двух десятках шагов. И только преодолев ажурную изгородь кустов, мы увидели, кто кричал и чем завершился крик: солдат склонился над молодым парнем, черноволосым и загорелым, с вывернутой за спину рукой вынужденным уткнуться носом в землю и по возможности не делать резких движений.
— Выскочил из-за кустов, — словно оправдываясь, объяснил победитель, а его товарищ, прибежавший на шум одновременно с нами, уже разматывал кольца верёвки, сорванной с пояса.
Не прошло и минуты, как нападавший был надёжно связан и поднят с земли, чтобы мы все смогли рассмотреть совсем юное, но тем не менее озлобленное на зависть многим старцам лицо. Оказавшись в положении стоя, а значит, глаза в глаза со своими обидчиками, парень попытался плюнуть в наши лица, не попал, зато получил хлёсткую затрещину, до крови разбившую тонкую потрескавшуюся губу.
— А ну, стоять смирно! А то…
— Что? Убьёте меня, как мою семью? Так давайте, только не тяните!
М-да. Я искал одного свидетеля, но неожиданно получил другого.
— И убьём. Повесим по всем правилам, за нападение на патруль, — в тон парню ответил старший солдат. — Только сначала ещё вдоволь на солнышке повялишься.
— Не боюсь я солнца!
— А чего же бежал от него? — спросил я.
Тёмно-синий взгляд переместился на меня. Вместе с ненавистью и, как ни странно, надеждой.
— А ты сам попробуй поживи там, где солнце жарит и зимой и летом!
Как-то не хочется. Я не люблю ни жару, ни холод в крайних проявлениях. Но речь сейчас не об этом.
— Ты бежал с юга не один?
— Вы же видели сами! Или плохо разглядели?
— Это твоя мать и…
— Сестра! Ей всего восемь лет исполнилось!
— А тебе самому-то сколько?
Он промолчал, на этот раз сплюнув в сторону. Видно, больше не желал получать побои перед смертью.
Помню, Лодия в самом начале нашей совместной жизни, когда ещё не нашла себе подружку для задушевных бесед, рассказывала мне о непомерной гордости южан. Например, о том, что южные мужчины предпочитают быстрой смерти долгую и мучительную, а потому берегут силы до последнего. Значит, и этот юноша уже подготовился к путешествию в мир иной? Но почему? Что мешало ему сбежать, прихватив семейную казну? И почему его куртка так странно встопорщилась на груди?
— Ну-ка, придержите его! — велел я, ожидая, что парень будет артачиться, а он и не подумал мешать обыску. Как будто желал, чтобы моё намерение завершилось успехом.
Не прошло и минуты, как в моих руках оказались два небольших футляра, в которых лежали похожие друг на друга как капли воды листки со строчками букв, прерывающимися в том месте, где должны были стоять имена.
Подорожные, выписанные комендантом форта. С печатями и подписью, выполненные по всем правилам. Две штуки. А должно было быть три?
— Ты был вчера здесь. — Ставить в конце фразы знак вопроса не требовалось, поскольку юноша сам заявил, что погибшие женщина и девочка — его мать и сестра. Но меня не столько занимал факт упомянутого события, сколько время его начала и окончания. — Ты видел, как умерли все эти люди?
Конечно, он мог промолчать. Но, судя по всему, у южанина имелись причины поступить обратным образом, смущала только близость двух патрульных.
— Я скажу. Только с глазу на глаз.
* * *
Я многозначительно взглянул на старшего солдата. Тот презрительно скривился, показывая, что меньше всего намерен следовать требованиям беглеца. Пришлось прибегнуть к помощи слов:
— Отойдите шагов на пять.
— Вы уверены, йерте? А то смотрите, бросится на вас, да ещё покусает, бешеный.
И ухмылочка такая масляная-масляная… Смешно. Правда смешно.
— Хорошая шутка. Ха-ха-ха.
Из сопровождения Атьена Ирриги я твёрдо усвоил, что многих, даже самых наглых и непробиваемых наглецов можно осадить брезгливым равнодушием, и постарался сейчас применить преподанный мне урок. Получилось не блестяще, но солдат умолк и шагнул назад, сделав знак своему товарищу поступить так же.
— Я слушаю.
Юноша посмотрел мне в глаза и спросил:
— Вы влиятельный человек?
— В достаточной мере.
Хотелось бы верить, что не обманываю.
— Вы видели, что написано в тех бумагах?
— Да.
— Можете сделать так, чтобы человек, подписавший их, был наказан за свои деяния?
А Бож меня знает. Может, и могу. Донесение в столицу уж точно имею право отослать, а в нём изложить всё, что сочту нужным. Но прежде хочу убедиться кое в чём.
— Ты обвиняешь?
Он побледнел, напряжённо сглотнул, но всё же кивнул.
— И в чём же именно?
— В вымогательстве. И убийстве.
Ньяна, следовавшая за мной с выучкой, заставившей вновь тягостно вспомнить о годах, проведённых в Сопроводительном крыле, тихонько ойкнула. Видимо, за все прошедшие семь лет её начальнику не доводилось слышать из уст просителей ни первое, ни второе.
— И что же у вас вымогали?
— Деньги. Или вы думаете, что подорожные нам хотели подарить?
— Сколько монет стоила каждая?
— Двенадцать дюжин медью.
Вполне достойная цена за возможность начать новую жизнь на новом месте. Даже не слишком завышенная: в столице подобные ставки давно переваливали за две дюжины серебром.
— Знаете, каким потом и кровью нам достались эти монеты?
— Догадываюсь. По меньшей мере, кровью трёх человек. Кстати, тот мужчина… Кто он?
— Проводник.
Я так примерно и предполагал. Место встречи было назначено подальше от любопытных глаз, и не всякий беглец мог его найти в назначенные сроки.
— Он договаривался о подорожных?
— Он.
Что ж, цепочка действий понятна. Проводник получает заказ, передаёт весточку коменданту, а потом приводит своих заказчиков в место, подходящее для совершения сделки. Место, расположенное по ходу маршрута патрулирования. Но при чём тут вымогательство?
— Вчера днём вы пришли сюда. И не получили желаемое?
Юноша куснул губу. Как бы ни велико было желание наказать обидчика, врать он не стал:
— Солдат передал только две подорожных. Сказал, что про третью речи не шло. А потом предложил провести просто так, без бумаг и свидетелей. За цену пониже.
— Что же помешало вам договориться?
Синие глаза взглянули на меня с растерянностью:
— Пройти без бумаг и оказаться там, по ту сторону, без всяких прав?
Не думаю, что вы нашли бы на нашей стороне случай удачно и успешно применить какие-либо права. Скорее всего, нанялись бы батрачить за гроши, а то и вовсе за хлеб и крышу над головой. Но кое в чём парень не ошибается. Отсутствие подорожной — первый и самый лучший повод лишить человека свободы. К примеру, забрить в вечные солдаты. Или продать в дом для увеселений тому, кто пожелает, без возможности выкупа. Или…
Когда я сопровождал чиновников Цепи надзора ещё задолго до знакомства с Атьеном, очень часто приходилось досматривать торговые обозы. Приятного в сём деле ничего не было, потому что вряд ли кому-то понравится дышать запахом немытых тел, человеческих и лошадиных, зато польза имелась, и немалая. Именно там и тогда я понял, что продажа подорожных из-под полы способна принести немалые доходы ловкачу, который сможет её наладить. А ещё больше монет можно получить, если не боишься возмездия со стороны обманутого покупателя.
Во главе местной лавочки, конечно, стоял комендант. Вернее, не стоял, а ловил. Лососей. Спокойно дожидаясь, пока сделка совершится и ему принесут туго набитые медью мешочки. И вчера был как раз такой день. Но почему эрте Элбен отправил вместе с солдатом нашего деревенского дурачка? Ведь тот мог стать никому не нужным свидетелем происходящего… Ага. Именно «никому не нужным». Вряд ли в торговлю были посвящены все гарнизонные оболтусы, иначе с ними пришлось бы делиться. В другом месте, более многолюдном, скажем, имей комендант в подчинении уже под сотню людей, легко было пригрозить и приструнить, а тут он сам рисковал нечаянно свернуть шею, возвращаясь с рыбалки. Как было сказано? У второго патрульного вдруг заболела нога, а отправлять вместе с осведомлённым лицом неосведомлённое было неприемлемо. По деньгам. Вот наш усатый друг и воспользовался подвернувшимся под руку рыжим пареньком, настроенным на совершение подвигов. А при случае дурачка можно ведь было и «потерять» где-нибудь в лесу, верно?
— И что вы все вчера решили?
Юноша зло раздул ноздри:
— А ничего. Я сказал маме, что возвращаюсь.
— И её это, конечно, не порадовало?
Он плюнул бы мне в лицо, если бы уже не пообещал себе дожить до грядущей казни, а так всего лишь гордо и скорбно промолчал.
— Значит, ты повернулся и ушёл?
— Ничего другого не оставалось.
— А подождать ещё одну подорожную?
— Их приносят раз в седмицу, не чаще. Что бы я делал в лесу столько дней?
Разумно. Но, как зачастую и случается, поступок, совершённый по всем правилам логики, оказался не тем, что требовалось.
— Что случилось потом?
— Я не видел. Ушёл слишком далеко.
— Но ведь слышал?
Лицо юноши скривилось от боли, только совсем не той, что причиняли туго затянутые узлы.
— Они спорили. Слов было не разобрать, да я и не прислушивался. Вот только потом…
— Потом?
— Мама закричала.
— И ты бросился назад?
Он опустил взгляд:
— Я не успел.
Ну это мы все уже поняли. И хотя бы одно то, что на твоей одежде нет брызг крови и прочих следов сражения, кроме совсем свежих, полученных, когда тебя пеленали, легко доказывает: в случившемся на поляне ты не участвовал.
— Когда ты вернулся, все были мертвы?
Он кивнул, сглатывая слюну и морщась так, будто она вдруг оказалась горче полыни.
— И лежали так, как лежат сейчас?
— Да.
— А убийца?
— Его здесь не было.
— Сколько времени прошло с того мига, как ты услышал крик, и до того момента, когда оказался на поляне?
— Немного. Одна минута. Может, две. Я бежал.
Пожалуй, не врёт. Будь он дальше, не слышал бы ни шума спора, ни крика. Но уложить за столь короткий промежуток столько человек… Надо быть очень быстрым и умелым. Или очень сильным.
Я снова прошёлся вдоль мёртвых тел, присматриваясь повнимательнее.
Женщину определённо убили ударом в голову. Девочке разорвали грудь наискось от правой ключицы. Таким движением, будто убийца отмахивался. Мол, отойди в сторону, глупая, ты мне мешаешь. И не рассчитал приложенной силы. Проводник лежал странно скрючившись. Бился в судорогах, прежде чем умереть? Да ещё пальцы впились в землю. Такое бывает, когда испытываешь сильную боль. И мне не нравится, как выглядит его поясница. Не может она изогнуться под таким острым углом. Позвонки не позволят. Если только связки между ними не порваны.
Я присел на корточки, вытянул охотничий кинжал из ножен на поясе проводника и взрезал одежду. Да, кто-то сломал бедняге позвоночник. Но, видимо, обездвижил только наполовину, поскольку тот продолжал дёргаться. Недолго. Скажем, ещё один вдох, пока убийца не отправил свою жертву в мир иной новым ударом всё по тому же позвоночнику, только в верхней его части. Шейной.
А вот с солдатским костяком всё в порядке. Горло вырвано и всё. Даже видны концы опустевших соломинок кровеносных сосудов. И солдат, в отличие от проводника, пытался сопротивляться. По крайней мере, успел вынуть свой нож. Но добраться им до противника не смог: лезвие чистое, без единой капельки крови.
Кто-то хорошо здесь поработал. Быстро. Надёжно. Грязновато, но с кем не бывает? Он уже вполне мог успеть сменить одежду и уйти далеко-далеко отсюда. Если бы умел думать. А Дерк, судя по рассказам Ньяны, в сём искусстве не преуспевал. Но лишь до недавнего времени, как выяснилось минутой спустя.
Он возник на краю поляны, не потревожив ни единой веточки ни под ногами, ни на голых кустах. Собственно, я и заметил его появление, только услышав позади себя сдавленный вздох защитницы и подняв взгляд. Да, парень дюжий. Мыслей в голове нет, зато руки большие, сильные и… Натруженные. На костяшках кожа содрана. Ногти чёрные, но той самой ржавой чернотой, что оставляет запёкшаяся кровь. Ну что ж, вот и наш убийца, собственной персоной?
— Дерк… Где ты был?
Не самый подходящий ко времени и месту вопрос, но другого так быстро не нашлось. А тот, что прозвучал из уст Ньяны, даже лучше, ведь парень её знает.
— Я хотел защищать!
Славно сказано. С тем самым напором и горячностью, которую очень любят в будущих солдатах командиры.
— Кого, Дерк?
Второй вопрос ушёл в ту же пустоту, что и первый: блеклые серые глаза даже не мигнули.
— Я хотел защищать.
— Соечка по тебе тревожится. Почему ты не вернулся домой?
— Я хотел защищать. И я… защитил?
Теперь спрашивал он, но не у Ньяны, не у меня и ни у кого из живых людей, присутствующих на поляне. Дерк спрашивал у мёртвых.
— Вот что, парень… — Старший патрульный, видимо, решил, что мы и так потеряли слишком много времени, чтобы продолжать тратить его на полоумного пастуха. — Хватит валять дурака. Ты убил их?
— Я должен был защитить. — Взгляд рыжего медленно переместился по кругу, от одного тела к другому. — Они угрожали.
Любопытно, кто, кому и в какой последовательности, но вряд ли пастух об этом расскажет. Впрочем, я и сам могу предположить. Только надо встать и выпрямиться, чтобы выглядеть внушительнее.
— Всё началось с того мужчины, а, Дерк? Он первый начал спорить. Даже кулаки сжал, наверное, уж настолько был недоволен.
— Я должен был защитить.
— Ты и защитил. Солдата. А чем помешала женщина? Наверное, громко закричала. А тебе не понравился её крик, верно?
— Я защищал.
— Конечно. Девочка тоже путалась под ногами. А солдат? Почему умер он? Ведь ты же должен был защищать как раз его. А, Дерк?
— Я защищал. Ты нападаешь. Так же как он. Я защищаю. Дерка.
Обычно всегда заметно, когда противник собирается атаковать. По движениям, становящимся скупыми. По напряжению мышц, различимому даже под одеждой. По взгляду. Я думал, что хоть чему-то научился за время службы, однако простой деревенский дурачок положил все мои знания и умения на обе лопатки.
Его атака словно исходила откуда-то изнутри: я не углядел ни единого признака, а рыжий пастух уже оказался рядом со мной, и кулак, невесть в какие доли мгновения занесённый для удара, уже двигался наперерез моему виску. Однако встречи двух совокупностей костей не произошло.
Я почувствовал рывок за миг до того, как в мой бок впились острые камешки. Но по крайней мере, голова осталась цела, в глазах не помутилось, и можно было отчётливо видеть две фигуры, застывшие друг против друга. Видеть на протяжении всего одного вдоха, потому что потом накидка Ньяны взлетела в воздух, чуть закрывая обзор, а когда полотнище ткани коснулось земли, бойцы уже не стояли.
Правда, что именно они делали, я не мог даже вообразить: над поляной повисла серая полупрозрачная дымка, рваными щупальцами вытягивающаяся то в одну, то в другую сторону. А ещё расцвели цветы. Первые цветы моей новой весны. Алые бутоны, разрывающиеся сотнями крошечных капель. Они возникали то тут, то там, висели в воздухе, потом опадали куда придётся, в том числе и на меня. Я не понимал, что происходит, но страха не чувствовал. Не успевал испугаться. И наверное, надо было отползти подальше, к краю поляны, укрыться за стволами деревьев или за камнями, но любопытство удерживало на месте, заставляя вглядываться в серую дымку до рези в глазах.
Пока всё вдруг снова не замерло.
Они стояли почти там же, откуда исчезли, только в левой руке Ньяны была зажата рукоятка взведённого арбалета, пальцы правой руки защитницы дрожали в непосредственной близости от одного из колчанов, закреплённых за плечом, а плоть Дерка, и одетая и обнажённая, оказалась усыпана алыми лепестками ран, из которых торчали чёрные охвостья стрел.
Они стояли недолго. Оба. Пастух рухнул на землю вниз лицом, причём мне показалось, что смерть пришла к Дерку ещё до падения, а потом Ньяна всхлипнула и тоже осела. На колени. Выпустила из руки арбалет, уставилась на бездыханное тело своего знакомца. А ещё через минуту напряжённой тишины послышалось:
— Он такой же, как я…
* * *
Я положил на стол перед комендантом сначала один футляр, потом второй. Слов, конечно, не требовалось, и так всё было ясно, но мне хотелось что-то сказать. Что-то многозначительное, мудрое и суровое. Однако поскольку ничего подходящего на ум не приходило, оставалось лишь молчать и надеяться, что тишина будет истолкована благоприятным для меня образом. Ну хотя бы чуть-чуть.
— Предъявляете обвинение?
Эрте Элбен был умным человеком, но не только. Ещё он был очень взрослым человеком и умел ценить время, особенно своё и особенно если его оставалось немного.
— Я должен так поступить?
Он не ответил, но соломенные усы обречённо повисли.
— Сколько подорожных вы выписали с начала года?
— Вам нужна точная цифра?
— Нет, довольно и порядка.
— К полусотне.
Хорошая прибыль. Пусть даже одной лишь медью.
— Каждый раз по три-четыре человека приходит?
— Они почти всегда идут семьями.
Конечно. Какой смысл оставлять часть родных на произвол судьбы? Уж лучше попробовать накопить ещё немного монет, зато уйти в лучшую жизнь сразу и всем.
— В этот раз тоже была семья. Но она вынуждена была разделиться.
Глаза эрте Элбена прищурились. Нехорошо так, недобро.
— О чём вы говорите?
Я подошёл к окну и с минуту смотрел на залитую солнцем площадку перед каменной стеной и полуголого человека, за связанные руки подвешенного к балке, проходящей над двором.
— Их было трое. Мать, сын и дочь. Но вы выписали всего лишь две подорожных.
Комендант поднялся из-за стола:
— Я выписал столько, сколько было заявлено проводником.
— Он сам назвал вам количество?
Если бы мой собеседник лгал, то ухватился бы за предложенную возможность выйти сухим из воды, но я услышал противоположное ожидаемому.
— Он всегда разговаривал с патрульными. Вы же не думаете, что я встречался с ним лично? Это слишком большой риск.
Жаль, что со свидетелями у нас туго. Почти все померли. Кроме одного.
— Тот, болящий, всё ещё в постели?
Эрте Элбен крикнул в сторону двери:
— Позовите ко мне Гарзо! И быстро!
В комендантский кабинет названный свидетель входил, разумеется, отчаянно хромая и всем видом показывая, что совершенно неспособен к несению службы.
— Как здоровье, солдат? — спросил я.
— Да вот нога, будь она неладна… Подвела, когда не ждали.
— А ты ведь вроде ещё не стар, чтобы так оступаться.
Я подразумевал одно, но Гарзо понял меня совсем иным образом, и на его покатом лбу выступили крупные капли пота. Комендант ничего не сказал, то ли молчаливо признавая моё право на ведение допроса, то ли потому, что ярость, бушующая под соломенными усами, могла помешать докопаться до правды.
— Ты давно ходишь в патрулирование с одним и тем же напарником? Насколько я понимаю, вас не часто перемешивают, ведь так?
— Да уже полтора года.
— Раз в семь дней?
— Так точно, эрте.
— И каждый раз вы двигаетесь одними и теми же тропами?
Он кивнул, глядя на меня взглядом затравленного зверя.
— На вашем маршруте есть одна поляна… Довольно большая, удобная, скажем, для того, чтобы встретиться и поговорить с кем-нибудь.
— Да с кем же там говорить, эрте? Горы же одни кругом и лес.
Пробует отвертеться? Ещё бы не пробовал, ведь рядом стоит командир, по взгляду которого невозможно понять, что случится в следующую минуту.
— А тем не менее ваш напарник нашёл себе собеседников. Целых троих. Только вот разговор не заладился… Ну и Боженка с ними со всеми. Зато ты жив, здоров, в твёрдом уме. Ведь так?
Нижняя губа солдата отчётливо затряслась.
— Конечно, ты можешь сказать всё что пожелаешь. Но я хочу услышать правду. Я. Насчёт эрте коменданта точно сказать не могу. Хотя думаю, он и так уже всё понял.
Я не пытался запугивать и без того чуть не наложившего в штаны парня. Но то, что я делал, было омерзительнее прямых угроз.
— Я не хотел идти с Руцем, потому и подвернул ногу. Нарочно.
Попался. Пусть я не особо искусен в рыбной ловле, но основные секреты знаю. В частности тот, что на каждую рыбу найдётся наживка, перед которой невозможно устоять. В моём случае наживкой было мнимое обещание защиты. Солдат понимал, что его ждёт наказание, но у него был выбор: либо молчать и идти под плети коменданта, либо сдать своё начальство чужому. Более начальственному.
— А почему не хотел? Вы повздорили? Может, выручку не поделили?
— Он… — Гарзо облизнул пересохшие губы. — Он сказал, что ему надоело передавать деньги, а самому получать только крохи.
— И решил малость поторговать самостоятельно?
— Да. Он сказал, что нужны лишь две подорожных. Комендант и выписал две.
Думаешь, теперь ты обеспечил себе безопасность и помощь с моей стороны? Ошибаешься. Я рассчитываю на большее, чем ты сможешь мне дать.
— А ты побоялся?
— Так если бы всё узналось… — Солдат скосил глаза, стараясь не встречаться взглядом с комендантом. — Не поздоровилось бы нам.
— А тут кстати подвернулся селянин, которому очень хотелось послужить. Впрочем, на этом месте наш с тобой разговор закончен. Можешь идти. Если командир позволит.
— Эрте…
Он бы бухнулся передо мной на колени, но не успел: по оклику коменданта адъютант вошёл в кабинет раньше.
— Пусть его покуда запрут. Потом я сам им займусь.
— Эрте! Вы же обещали! Защитите меня!..
Крики смолкли довольно быстро: наверное, парню попросту заткнули рот, чтобы не мешал отдыхающим от дежурства солдатам и не вызывал своими воплями ненужных вопросов. Комендант плотно притворил дверь и подошёл ко мне, встав с другой стороны от окна.
— А вы знаете своё дело. Хотя и молоды.
Я знаю не дело, а сотни всяческих способов, с помощью которых одни люди наживаются на других. Вот только никак не могу научиться оные применять. Может быть, потому, что меня учили совсем другому?
— Что ждёт Гарзо?
— Виселица, — коротко ответил эрте Элбен.
Я вопросительно приподнял бровь.
— Не потому, что он обманул меня. За это пусть Бож прощает. Но он подвёл своего товарища, а значит, не имеет права оставаться в гарнизоне.
И конечно, выгнать его взашей или сдать суду ты не можешь, потому что тогда в луже обыденной грязи неминуемо всплывут твои собственные грешки.
— А как мы разойдёмся с вами?
Хороший вопрос. Убить меня значило бы вызвать ненужные осложнения, к тому же коменданту наверняка рассказали о нечеловеческих возможностях моей защитницы, способной отправить в мир иной весь гарнизон форта за пару минут, а то и быстрее. Стало быть, силой действовать нельзя. Надо откупаться. Осталось только узнать, сколько я стою, верно?
— Миром. Мы ведь служим одному Дарствию, эрте. Не так ли?
Он понял намёк:
— Чего вы хотите?
Покоя, уюта и безбедной жизни в окружении любимых и близких. Но пока не продвинулся к своей мечте ни на шаг.
— У вас хорошо поставлена торговля.
— Какая часть прибыли вас устроит?
Я снова посмотрел на человека, обнажённая кожа которого под горячими солнечными лучами становилась всё краснее.
— А сколько вам не жалко?
Он не думал ни мгновения:
— Половина. Идёт?
Я повернулся к столу:
— Половина? Так и быть.
— Итак, договорились?
— Да. Вы даёте мне одну из этих подорожных да ещё парня, что жарится там сейчас на вашем вертеле. И я ухожу.
Комендант непонимающе нахмурился. Пришлось пояснить пространнее:
— Здесь ваши края, эрте. Края, за которые отвечаете вы, а не я. Проводите вы кого-то через кордон или нет, ваше дело. А если учесть, что люди принимают ваше предложение для того, чтобы спасти себя и своих близких от смерти, то в каком-то смысле, вы даже делаете благое дело. И кто сказал, что за благо не надо платить?
— Вы… отказываетесь?
— От денег? Да. Но не от вашей помощи. Вдруг понадобится когда-нибудь?
Чем я хуже охотника за демонами, спрашивается? Долги тем и хороши, что их можно возвращать самыми неожиданными способами.
— Согласен.
— И велите снять его, пока он ещё способен ходить. А то тащить его на себе ни мне, ни кому-либо другому не улыбается.
Комендант понятливо кивнул, всё ещё не веря, что так легко отделался от разбирательства со Звеньями соответствующей Цепи, а я, прихватив со стола один из футляров с подорожной, отправился в комнату, где Ньяна пряталась от солнечных лучей и от себя самой.
Защитница сидела на кровати, согнувшись и обхватив бока руками, как будто у неё болел живот или что-то по женской части. И всё время тихо повторяла:
— Он такой же, как я…
Вот в этом и крылась загадка, ключи к которой я никак пока не мог подобрать. Да, они оба, и Дерк и моя защитница, были очень похожи. Двигались быстрее, чем мог уследить глаз. Били сильнее, чем способен человек голыми руками. И не будь на той поляне Ньяны, и я и патрульные лишь увеличили бы количество трупов.
— Он такой же, как я…
Я присел рядом и обнял её за плечи. Вернее, попытался, потому что длины моих рук явно не хватало.
— Ты защитница.
— И он защищал.
Да, но кого именно? Мне показалось, что только себя. Какие-то свои мысли и чувства, ограниченные, нелепые, смехотворные. Ему не было никакого дела до окружающего мира, жил сам по себе. Не знаю, давно или недавно, а впрочем, какая разница? Главное в том, что…
— Он такой же, как я.
— Но ты не такая же, как он.