Натти разочарованно посмотрел на пол и отодвинулся подальше от тёмной лужицы, лениво подползающей к сапогам:
— Эх, столько добра пропало…
Добра? Я ещё раз присмотрелся и принюхался.
Нет, дружище, доброго в том, чем нас хотели напоить, не было почти ничего. То ли прокисшее, то ли вовсе недоваренное питьё. За такое бьют морду даже в самой захудалой харчевне на окраине Веенты, а здесь находятся люди, которые, хотя и считают каждую монету, всё же не станут портить свой желудок дурным питьём. Я не рискнул бы даже пробовать то, что разлилось под столом. Думаю, женщина тоже. Так на что тогда рассчитывал подавальщик? Ведь наше чутьё ничем не было приглушено.
Я посмотрел на парня, снующего по залу всё с тем же подносом, уставленным куда большим количеством кружек, чем предназначалось нам. Сильный. Ловкий. Ухватистый. Конечно, и на старуху бывает проруха, но…
И тут, словно посмеиваясь надо мной или, напротив, желая оправдаться за ранее доставленные неприятности, жизнь решила сделать небольшой подарок. Подавальщик качнулся, видимо так же, как в предыдущий раз, попав подошвой сапога на неровный участок пола. Однако вопреки ожиданиям всё закончилось совершенно иначе, нежели несколько минут назад. Парень изогнулся всем телом так, чтобы изменить ось равновесия на более соответствующую обстоятельствам, подался в ту же сторону, куда начали съезжать по подносу кружки, выровнял скорости движения, остановил коварную посуду, не дав той даже качнуться, не то что опрокинуться, выпрямился и невозмутимо доставил заказ по назначению.
Хм. А ты достаточно умел, братец. И если справился сейчас, должен был справиться и тогда. Если только…
Я подозвал подавальщика и, когда тот услужливо склонился над столом слева от меня, собираясь спросить: «Чего изволите?», поймал ворот его рубахи и недвусмысленно натянул.
— Кто велел тебе облить женщину?
— Какую женщину? Облить? Да что вы такое говорите, эрте?! Да я никогда бы…
Мои пальцы скользнули по складкам ткани, как по струнам, и в следующий миг парень обнаружил, что дышать ему стало намного труднее.
— Я не буду спрашивать долго.
— Эрте…
— Кто?
— Какой-то купец, — прохрипел подавальщик. — Точно из приезжих, а не местный. Сказал, повеселиться, мол, хочу.
Не знаю, какое веселье подразумевалось, но главная цель была достигнута: женщина осталась одна. Причём в положении, которое…
— Где её комната?
— Наверху. Третья от лестницы направо.
Натти оказался на ногах ещё раньше, чем я, но торопиться мы не стали, чтобы не привлекать излишнего внимания на случай, если в зале присутствовали подручные того незадачливого воздыхателя. Прошли между столами, вроде как переговариваясь о своих делах, поднялись по ступеням и, только когда скрылись из поля зрения трапезничающих, ускорили шаг.
Разумеется, дверь была закрыта. Но засовы в гостевых домах всегда хлипкие, а веса во мне много, и достаточно было приложиться плечом в нужном месте к двери, чтобы та, отчаянно охнув, влетела в комнату.
Успели мы, судя по всему, вовремя: мужчина ещё только-только склонился над лежащей на полу и, похоже, оглушённой или чуть придушённой, а потому неподвижной женщиной. Штаны насильника, разумеется, были приспущены, а длинная рубашка жертвы разодрана на спине. Видимо, наша нанимательница только-только успела снять с себя промокшую одежду и облачалась в сухую, когда враг ворвался внутрь. И оставалось только молиться, чтобы он своими действиями не убил незнакомку, потому что проверять её дыхание и пульс сейчас было некогда.
Мужчина обернулся в нашу сторону не сразу, даже сорванная с петель дверь не слишком-то его побеспокоила, настолько сильным, видимо, было желание. Но когда в согнувшуюся дугой спину упёрся наконечник дорожного посоха, сознание насильника чуть прояснилось. Настолько, что он попробовал убежать. Впрочем, безуспешно, потому что следующий удар пришёлся в коленный сгиб, прорывая вместе со штаниной сухожилие.
Мужчина заорал благим матом, растягиваясь на полу и ощупывая колено руками в надежде хоть чуть-чуть уменьшить боль. Обезумевший взгляд скользнул по нашим лицам.
— Ах ты!..
Точное значение выкрикнутого слова было мне неизвестно, но этого и не требовалось, чтобы понять, какое чувство вызвали мои действия у насильника.
— Мало?
Я ударил по другому колену, теперь уже не с внутренней, а с наружной стороны, дробя кость кованым железом наконечника. Мужчина взвыл ещё омерзительнее.
— Это научит тебя не приходить незваным?
В ответ насильник разразился пространной речью о том, что он с нами сделает, когда выберется отсюда. И что сделает с женщиной. Вторая часть не понравилась мне ещё больше, чем первая.
— Знаешь, как поступают с теми, кто добивается близости с женщиной против её воли?
Он знал. Или догадывался. В любом случае, когда я занёс посох над его причинным местом, глаза мужчины стали похожими на застывшие лужицы олова: отказались что-либо выражать. Но, конечно, он до последнего мига думал, что мои слова лишь угроза, призванная напугать. Зато я, переступая порог комнаты, уже знал, что время запугиваний давно истекло.
Крик был истошный, но короткий и быстро захлебнувшийся беспамятством. Натти помог мне вытащить бездыханное тело в коридор, притворил дверь и подошёл к женщине, всё ещё неподвижно лежащей ничком.
— Он её что, того? Убил, что ли?
— Надеюсь, нет.
Я присел на корточки и дотронулся кончиками пальцев до тонкой шеи в том месте, где просматривался крупный сосуд.
— Жива. И скоро очнётся. Надо бы её хоть на кровать положить и… прикрыть тоже надо.
Но намного удобнее подхватывать под руки и под колени, когда человек лежит вверх лицом, а не затылком. Я осторожно перевернул незнакомку на спину и тут же растерянно остановился, разом забыв о своих благородных намерениях Натти за моей спиной изумлённо присвистнул:
— Это надо же… Так она баба или мужик?
* * *
Ответить на заданный рыжим вопрос я не смог ни сразу, ни четверть часа спустя, когда мы уже сидели в трапезном зале за тем же столом, который покидали, отправляясь на спасение, что называется, прекрасной дамы. И во мне почему-то крепло подозрение, что очень многие истории, посвящённые подобным подвигам, умолчали об истинном положении дел, ведь под длинными юбками естества не разглядишь.
Обидчика незнакомки, пока всё ещё беспамятного, слуги снесли вниз, видимо в одну из хозяйственных пристроек, потому что в жилых комнатах места для него не нашлось. А может, и вовсе выкинули за порог гостевого дома, наверняка пошарив перед тем в кошельке. Немного радовало лишь то, что после происшествия меня и Натти больше никто не пытался разглядывать. Разве что исподтишка.
Эль нам всё-таки принесли, причём намного лучшего качества, нежели пролитый, и всё время, проведённое в ожидании питья, мою голову посещали смутные воспоминания о сказках, услышанных в детстве, но не из материнских уст. Потому что ни одна мать никогда не стала бы смущать малолетнее сознание собственного ребёнка рассказами о людях, одновременно являющихся и мужчинами и женщинами. Судя по растерянному лицу Натти, его детство было ещё более безмятежным, а вот я очень хорошо помнил своё недоумение от услышанного. И помнил, что по какой-то серьёзной причине задавать вопросы было то ли запрещено, то ли попросту невозможно. В итоге память сохранила только удивление, недоверие и… Да, некоторый страх. С тех времён я хоть и повзрослел, однако увидев воплощение туманного прошлого прямо перед собой, вновь ощутил себя беспомощным ребёнком. И надо сказать, не очень-то обрадовался возвращению в детство.
— Как такое возможно? — спросил Натти, проверяя пределы возможностей собственных бровей по части хмурости.
— Не знаю. Но я что-то слышал о таких… двуединых.
Слово очутилось на языке само собой, явно придя из бессознательного прошлого. Рыжий вопросительно вытаращился, а перед моими глазами вновь встало видение странного родимого пятна, располагавшегося чуть выше бритого лобка мужчины-женщины, всё-таки перенесённого нами на кровать. Что-то вроде круга, перечёркнутого линией. Знак, который я видел много раз, но которому не придавал какого-либо значения. Осталось только вспомнить, где, когда и откуда на меня смотрело это странное око…
Она-он показалась на верху лестницы, и её появление сопровождалось уже привычным и начинающим немного надоедать всплеском мужского интереса. Лицо по-прежнему хранило бесстрастное выражение, и это, надо признать, удивляло, потому что одной только отменной выдержкой объяснить сие спокойствие было уже невозможно. Скорее, оно говорило о понимании того, что есть более страшные опасности в этом мире, нежели полупьяные насильники и ненароком открывшиеся тайны. Если даже первое советовало держаться подальше от незнакомки, то второе чуть ли не приказывало бежать прочь сломя голову, поскольку примерно такое же бесстрастие время от времени посещало лицо приснопамятного золотозвенника, про которого я знал яснее ясного: могущественный человек, способный на всё.
В походке и жестах женщины-мужчины ничего не изменилось, только обиженный ловким обманом мой взгляд невольно ловил любую мелочь, раньше записываемую в раздел милых чёрточек, а теперь относимую к признакам другого пола. Ловил, уверенно и надёжно отвращая от любования. Меня, по крайней мере. Да и Натти тоже. Причём рыжий, как и я, смотрел на незнакомку с нескрываемой обидой.
Следовало бы спросить помощника, что ему не по нраву в происходящем, но она-он уже села за стол напротив нас и сложила руки перед собой, накрывая одну ладонь другой.
И ведь ни один палец не дрожит!
— Я ценю то, как вы поступили.
На словах — да. Но почему мне кажется, что нас величаво известили о благосклонно принятых дарах?
— Он заслуживал наказания.
Прозрачно-серые глаза не утратили своего обычного спокойствия, но теперь в них можно было заметить нечто вроде смущения.
— Речь не о том несчастном, которого вы лишили права передать своё семя наследникам.
— Не понимаю.
— Вы не остались в комнате.
Ну вот, теперь впору мне начать смущаться. Хотя чего? Ведь человек, сидящий по другую сторону стола, наполовину мужчина.
Да, можно было остаться, дождаться, пока она-он очнётся, увидит нас, вспомнит происшедшее и… Вот именно это «и» заставило меня уйти как можно скорее. Служба сопроводителя хорошо научила ощущать границу не то чтобы дозволенных вещей, а тех, куда лучше не совать нос. Я не хотел видеть возможное замешательство того, кто попал в опасную неурядицу женщиной, а вышел кем-то совсем другим. И ещё меньше я хотел задавать вопросы. Впрочем, этого и не требовалось.
— Вы оставили мне выбор.
Ну да, что-то вроде того. Разве это так важно?
Я посмотрел в глаза чуда, невесть как возникшего в моём мире, и понял: важно. Для него — важнее всех прочих вещей. Такое выражение можно прочитать во взглядах людей, обязанных жизнью. Или получивших подарок, о котором не смели даже мечтать.
— И вы выбрали?
— Да, — улыбнулась она-он, впервые улыбнулась не маской обитательницы недоступных чертогов, а вполне по-человечески.
— Ну что ж, я рад.
А что ещё можно сказать? Не поздравлять же, хотя обстоятельства позволяют сделать и это.
— Мне по-прежнему нужна защита, но я не буду более просить вас, пока не расскажу о том, что привело меня в этот город.
— И откуда привело! — настойчиво уточнил Натти, слегка краснея.
Она-он недоумённо приподняла бровь, и мой помощник поспешил объяснить:
— Откуда берутся такие, как вы?
— Ах вот вы о чём… — Прозрачность серых глаз ненадолго уменьшилась. — Ну разумеется, расскажу. Иначе многое останется непонятным.
На стол, постукивая боками друг о друга, опустились кружки с новой порцией эля, и подавальщик убрался подальше едва ли не быстрее, чем доставил заказ. Запомнил хватку моих пальцев? Отлично. Может быть, это убережёт его от новых ошибок и столкновения с противником, который на любом поле боя оставляет после себя одни лишь трупы.
— Моё имя Марис.
Такое же неопределённое, как и твой пол. Удачный выбор, ничего не скажешь!
— Где находится мой родной дом, не имеет значения. По одной простой причине: такие, как я, могут появиться на свет в любом уголке мира.
— Хотите сказать, вас много?
— Не так много, как хотелось бы тем, кто отдаёт нам приказы. К сожалению, многие из нас гибнут ещё в детстве, когда родители обнаруживают, что их ребёнок не сын и не дочь, а всё сразу.
Она-он явно не желала вдаваться в подробности. Впрочем, этого и не требовалось, потому что я чётко представлял себе, чем заканчивается жизнь упомянутых несчастных. В лучшем случае надёжной удавкой.
— Но если нам удаётся добраться до сведущих людей, мы остаёмся в живых. Хотя многие предпочли бы такой жизни смерть от родительских рук.
Мрачноватое заявление. Пугающее. И не похоже, что она-он нарочно старается вызвать в слушателях жалость или прочие болезненные чувства. Говорит как есть.
— И что же это за жизнь?
— Жизнь прибоженного.
В голове что-то щёлкнуло, словно в дверном замке, и смутные воспоминания слились в единое целое, давшее ответ на многие вопросы быстрее, чем рассказчица. Меня ведь водили в городскую кумирню вместе с другими соседскими детьми на праздничные божеслужения, во время которых родители предавались молитвам, а малолеток развлекали всяческими историями, по большей части непонятными, но завораживающими.
— Значит, вы…
— Я принадлежу вере.
А ведь могла бы сказать «служу». Но не стала. Из ненависти? Нет, сильных чувств не разглядеть даже в глубине глаз. Но не из любви уж точно.
— Насколько я знаю, прибоженные редко уходят далеко от кумирен.
— Это верно. — Она-он замолчала, словно возникла необходимость подобрать правильные слова для продолжения рассказа. — Мы уходим, только когда этого требует вера. И вероотступники.
Кажется, беседа приближается к развязке. И почему-то мне всё меньше и меньше хочется слушать дальше.
— Нас рождается и выживает очень мало, поэтому каждый — величайшая драгоценность, принадлежащая всему народу. И хоть мы не золотые слитки, нас тоже крадут.
— Кому же может понадобиться прибоженный?
— Кому угодно, — бесстрастно ответила Марис. — Но чаще всего любителю особых наслаждений.
Мы с Натти чуть не поперхнулись, представив себе подробности этих самых наслаждений. И покраснели, потому что фантазии оказались весьма занимательными. Она-он, увидев это, усмехнулась:
— В этом нет ничего необычного. До посвящения почти все мы развлекаемся подобным образом.
— А после?
Марис глубоко вздохнула:
— Некоторые продолжают. Правда, очень немногие.
— Но почему?
Она-он посмотрела мне прямо в глаза:
— Потому, что каждый момент близости крадёт день нашей жизни.
С одной стороны, хотелось задать новый вопрос, но с другой, увидев во взгляде Марис светлую и всё же скорбь, я удержал язык за зубами. Впрочем, прибоженная объяснила всё сама:
— После посвящения в наших телах что-то происходит. Мы будто останавливаемся в том возрасте, которого достигли… И одновременно оказываемся отделены от мира. Солнце перестаёт нас греть, пища — насыщать, питьё — утолять жажду. Мы живём только за счёт того, что успело накопиться внутри нас за прошедшие до посвящения годы. И когда запасы заканчиваются…
— Вы умираете.
— Да. Обычно мало кто из нас доживает до тридцати лет. А если не оставляет постельных развлечений, то сгорает намного быстрее. Правда… — Марис криво усмехнулась, — такая участь, наверное, милее, чем скаредное существование в попытках протянуть один лишний день.
Пожалуй. Я бы лично не смог выбрать, по крайней мере сразу, как лучше: жить мало, но в удовольствие, или жить долго, но мучительно. Мне потребовался бы приказ. Вроде того, что отправил присматривать за Блаженным Долом.
— Поэтому вы и драгоценны.
— Да. Людям нужно чувствовать поддержку и заботу. А верить всегда проще в то, что видишь перед собой.
Особенно если видение прекрасно, хоть и печально. Впрочем, мне почему-то подумалось, что та же Марис, рассказывающая сказку о прибоженных детям родителей, пришедших в кумирню, улыбается вполне искренне и счастливо.
— И кто же посягнул на содержимое сокровищницы?
— Один из ларцов.
Вот теперь я снова ничего не понимаю.
— Как так?
Она-он брезгливо сморщилась:
— Один из прибоженных сбежал накануне посвящений подкупив стражника.
— А почему не обольстив? Если посмотреть, что творится с мужчинами при вашем появлении…
Марис впервые посмотрела на меня совершенно беспомощно:
— Я не знаю, что происходит в этом городе. Не могу даже предположить. Обычно мы, наоборот, отпугиваем большинство мужчин и женщин, потому что каждый человек чувствует нашу… избранность. Чувствует, даже если не может сам себе объяснить свои ощущения.
Да, пожалуй. Я вот тоже любовался незнакомкой со стороны, но подходить, а тем более посягать на её невинность не собирался.
— Значит, подкуп? А откуда у прибоженного могло взяться столько денег?
Она-он с силой прижала ладони к столу:
— Например, ссудил тот, кто желал им обладать.