Элса не убрала с губ улыбку, отвечая:
— А разве она не указала причину своего недовольства?
— Речь шла только о том, что товар оказался неприемлемого качества.
— Ну вот, видите.
— Пока, признаться, не вижу ничего.
Она улыбнулась ещё смиреннее:
— Каким товаром может торговать лекарь? Неужто не знаете?
Понятно каким. Но от его снадобий слишком часто зависит человеческая жизнь, и одно дело, если неизвестная мне женщина перестала получать прежние ощущения от приёма лечебных зелий, и совсем другое, если её здоровье понесло убытки из-за оплошности лекаря. Элса не выглядела злоумышленницей, но мне почему-то захотелось убедиться в обоснованности отсутствия подозрений. Наверное, не давала покоя та невинная фраза про место рождения. И наверное, слишком громко весь облик невинно улыбающейся лекарки заявлял о её почти небесной благости. Та же Марис выглядела и поступала куда как обыденнее, хотя ей сами Бож и Боженка велели выделяться меж другими людьми.
— Что именно вы ей продали?
— То же, что и все предыдущие разы. Мази. Притирания. Капли. Настойки.
Она не отказывалась отвечать, но явно давала понять, что не скажет ничего лишнего. Ни словечка о том, о чём я сам не удосужусь спросить.
— Это я понимаю. Для чего они были предназначены?
Элса лукаво потупила взгляд:
— Я не вправе разглашать чужие тайны.
Кажется, настало время попробовать стать здешним хозяином. Хотя бы ненадолго.
— Зато я вправе их узнать.
— Вы прикажете мне отвечать? — Её ресницы чуть дрожали, но я мог бы поклясться, что она не оскорблена или испугана, а еле сдерживает смех.
— Отвечать вы будете, эрте. Непременно. Если и в самом деле совершили промах или намеренно причинили вред.
Она прикрыла рот ладошкой, но всё же не удержалась и прыснула.
— Вас что-то насмешило? Поделитесь?
— О, простите! — Элса рассмеялась уже открыто, — Вы… Вы совсем другой, чем я ожидала.
Вот ещё новость. Конечно, другой. Мои ожидания, к примеру, вообще никогда не сбываются, и что? Это повод для веселья? А мне кажется, наоборот.
— И что во мне не так?
— Разве я сказала, что это плохо? Прежний Смотритель, да будет Боженка снисходительна к изъянам его души, никогда не торопился оглашать своё решение, пока не выслушает все заинтересованные стороны. Да и потом приходилось подолгу ждать хоть какого-то исхода спора… А вы ещё до начала разбирательства готовы призвать к ответу любого.
— Потому что кому-то всё равно придётся отвечать.
— Хорошо, что вы это понимаете. Плохо, что не понимаете до конца: в ответе за всё всегда будете и вы тоже.
Прозвучало как угроза, правда, такая добрая и ласковая, что аж скулы сводило от благодати, разливающейся вокруг. Пожалуй, вчера я погорячился, восхищаясь красотой лекарки. Да, эти нежные черты прекрасны, но их обладательница вовсе не невинная овечка. Она умеет или когда-то умела командовать людьми, и вовсе не по-лекарски.
— Итак, чем вы не угодили искательнице правосудия?
Вместо ответа Элса поманила меня за собой, направляясь по каменной тропинке к одной из дальних пристроек, и выглядел сей жест теперь уже неприкрытым приглашением в ловушку. Можно было отказаться. Можно было отписать эрте Роханне, что она сама в чём-то ошиблась. Можно было… Но мне требовалось узнать и понять. И я чувствовал, что вполне готов рискнуть. Готов заплатить за воплощение своих намерений.
Пристройка, снаружи ничем вроде бы не отличавшаяся от остальных своих соседок, внутри оказалась залита светом десятков ламп. Чем были пропитаны толстые кручёные фитили, оставалось только догадываться, но масло не коптило, не пахло горелым и давало яркий белый свет, похожий на дневной, позволявший во всех подробностях рассмотреть просторную грядку, приподнятую над каменным полом. Моё знание растений ограничивалось теми крохотными цветниками, что разбивала в саду матушка, но даже мне было ясно: нечто, колосящееся посреди пристройки, имеет мало сходства с обычной травой.
Листья размером не меньше сложенных вместе моих ладоней, похожие на кружево. Причём да, именно дырявые, с чётко очерченными краями отверстий, как будто кто-то взял тонкий нож и кропотливо изрезал каждое глянцево блестящее полотнище. А ещё ажурный узор смутно напоминал буквы, только сложить их в слова никак не удавалось.
Листья с бахромой, состоящей из словно нанизанных на невидимую нить капелек, мутных, прозрачных, алых, синих, золотых, сверкающих не хуже драгоценных камней.
Листья густо-красного цвета, похожие на куски мяса. Аппетитные в какой-то мере.
Листья узкие, как лезвие стилета, и такие же твёрдые, словно выкованы из стали, а не выросли из семян. Хорошо, ещё, что не острые, иначе я бы порезался, проходя мимо одного из кустов, особенно пышно разросшегося.
Листья молочно-белые, похожие на кисель, каким-то чудом удерживающий заданную форму, надо сказать, весьма замысловатую.
И аромат, витающий над всем этим. Аромат, не имеющий ничего общего со всеми знакомыми мне запахами. Тяжёлый. Приторный. Чужой.
— Что именно я должен увидеть?
Элса положила ладонь на деревянный бортик грядки, будто нуждалась в опоре.
— Это особые растения.
— Догадываюсь.
— Они обладают особыми свойствами.
— Какими?
Я приготовился услышать перечисление возможностей вроде тех, которыми славились зелья Гирма, но всё оказалось намного проще. И сложнее.
— Заживляют раны, оставленные временем. Ненадолго, разумеется.
— Не понимаю.
Женщина усмехнулась и продолжила свой рассказ тоном наставника, увещевающего непослушных и несмышлёных учеников:
— Эрте Роханна, как и многие другие мои покупательницы, немолодая женщина. Очень немолодая. Её тело, как ему и следует по законам божьим, стареет… Снадобья, которые я делаю, помогают ненадолго вернуть коже упругость, глазам блеск, членам подвижность. Они не лечат. Не могут, скажем, повернуть время вспять. Но могут создать видимость молодости.
— Значит, той женщине они…
— Перестали помогать. Либо ей захотелось большего.
— И вы способны дать ей это большее?
Элса посмотрела мне в глаза:
— Раньше я бы ответила: могу, но не хочу. Но теперь…
— Теперь?
— Уже не могу. И это самая лучшая новость, которую я только могла получить.
А ведь она на самом деле рада. Я бы даже сказал, счастлива.
— Я понесу любое наказание, которое вы назначите. Оно стоит хороших вестей, принесённых вами.
Если бы я ещё знал, чем они хороши!
— Не торопитесь. То, что вы признаете свою вину, наверное, правильно. Но для начала объясните мне, какова она на самом деле.
Элса удивлённо подняла брови:
— Разве мало того, что я сказала?
— Мне? Мало. Пока я понял лишь одно: вы не можете удовлетворить запросы покупательницы. Почему?
Она не ответила, продолжая смотреть на меня с явно нарастающим недоумением. Видимо, мой предшественник и впрямь приучил всех местных жителей к тому, что решение не зависит от истинных обстоятельств происшедшего. Ну так и жил бы тут вечно, а не оставлял на меня своё странное хозяйство!
Я двинулся вдоль грядки, поглядывая по сторонам. Травки, цветочки… Мерзостное зрелище, хотя и завораживающее. Есть в них какая-то неправильность. То, что растут не под открытым небом, неудивительно: зима была всё-таки, а морозы — не лучший спутник зелёной травы. Морозы… Хм. А печей здесь, в отличие от соседних пристроек, почему-то нет. Ни одной. Значит, не из-за холода вся эта зелень здесь спрятана. И грядка с полом не соприкасается, а на ножках покоится. И пол плитами выложен, одна к другой плотно подогнанными. И окон здесь отродясь не было. Всё больше и больше странностей, однако.
В конце прохода на очередном каменном возвышении громоздилась кадка с деревцем не менее загадочного вида, чем все прочие растения. Толстый ствол был словно сплетен из множества тонких стеблей, постепенно расходящихся во все стороны голыми ветвями, усыпанными кое-где шишковатыми наростами. Мне почудилось какое-то движение в безлистной кроне, и я подошёл ближе, присматриваясь.
Вблизи нарост был похож на бородавчатую шляпку весеннего гриба, изрезанную червячными ходами. Которые вдруг, будто нарост учуял мой запах, зашевелились, перетекли один в другой, где-то рассосались, где-то сжались, становясь глубже, пока с древесной ветки на меня не посмотрело уродливое личико, расплывшееся в умильно-зловещей улыбке. Почти точно такое же, что корчило рожицы с серединной части моего бракка.
Но прежде чем я успел удивиться, Элса, всё это время терпеливо наблюдавшая за мной, успокаивающе заметила:
— Ваше тело пока ещё хранит следы юлоневого сока. Но не волнуйтесь, совсем скоро всё выветрится окончательно.
* * *
В жизни подобные мгновения случаются нечасто. Наверное, это и хорошо, потому что, когда разрозненные и раскиданные по закоулкам памяти клочки сведений вдруг, словно подхваченные порывом неощутимого ветра, начинают кружиться в безумном танце, на втором или третьем кругу сливаясь воедино, приходит то самое чувство, которого любой человек отчаянно сторонится.
Страх. Но не тот, что сковывает тебя по рукам и ногам, не давая вдохнуть, а совсем другой.
Ты как будто внезапно оказываешься над бездной, на краю обрыва, носки твоих сапог уже висят в воздухе, лишённые опоры, и только здесь, на тонкой грани между уверенностью и паникой, становится ясно: всё это время ответы и разгадки были рядом с тобой, вокруг тебя, близкие настолько, что ты наверняка касался их много раз полами своей накидки, только не находил времени или желания разглядеть, а теперь твой взгляд прояснился, но увидел в мельчайших подробностях вовсе не тот горизонт, о котором мечтал.
Я повернулся к Элсе и постарался сказать со всей возможной суровостью:
— Без объяснений не уйду.
— Это я уже поняла, — подтвердила лекарка.
Причём, судя по тому что черты её лица заметно расслабились, она ждала от меня именно такого требования.
— Тогда не тяните время.
Женщина кивнула, но прежде чем начать рассказ, развязала узел, скрепляющий концы шарфа. Белый шёлк, почувствовав свободу, плавно стёк на плечи, обнажая то, что я уже и так предполагал увидеть. Наголо бритую кожу головы.
— Я служила в Цепи одушевления.
Заметно. Можно было и не уточнять, показа вполне достаточно. Но почему в прошедшем времени?
— Вышли в отставку?
— Вроде того.
Я вздохнул:
— Хотите затянуть наш разговор? Я ведь буду переспрашивать тем больше, чем больше вы будете скрывать.
Элса подумала и ответила вопросом:
— А вы хотите знать всю правду?
Я задумался. Что-то подсказывало мне: объять искомое полностью не смогу. Или смогу, но не сразу, потому что для понимания, как и для осознанного действия, требуется привычка.
— Не всю. Но хотя бы столько, чтобы можно было принять решение.
Она улыбнулась и погрозила пальцем, как нянюшка проказливому ребёнку:
— Решение вы могли принять ещё за этими дверями. И сейчас можете.
Да, могу. Судьбу лекарки я могу решить как угодно и когда угодно. Но в том, что касается меня самого, поостерегусь решать, пока не узнаю всё что только возможно. Пока не войду в обстоятельства. Вот только, наверное, один Бож знает, как я не хочу в них входить!
И всё же это необходимо. Чем быстрее пойму, какой такой шлейф тянется за мной из Веенты, тем быстрее смогу оторвать его и развеять по ветру. Тем быстрее смогу стать свободным, а свобода стоит боли. Причинённой и другим и самому себе.
— Вы не вправе говорить о том, что меня интересует?
Женщина подтвердила:
— Не вправе. За пределами Блаженного Дола. Но здесь и Бож, и Боженка, и Дарохранитель — одно и то же лицо, которое отменяет любые клятвы и обеты, кроме собственной человеческой воли.
— И ваша воля?..
— Не против разговора.
Элса присела на ларь, где, по всей видимости, хранился садовый инвентарь.
— Что вы знаете о Цепи одушевления?
Я вспомнил снадобья Гирма, фокусы пухленькой сереброзвенницы в тюремной камере, трудную работу чистильщицы:
— Она творит чудеса.
— Хороший ответ. Наверное, самый приятный из тех, что я когда-либо слышала. И в общем-то верный. Вот только в тех чудесах нет ничего по-настоящему волшебного.
Лекарка помолчала, чуть поморщилась, словно ей вдруг вспомнилось нечто дурное, но не отступилась от продолжения рассказа:
— Вы уже наверняка слышали о демонах. В столичных краях подобные истории считаются провинциальными сказками, выдуманными, чтобы избавиться от скуки, но демоны существуют в действительности.
Да уж. Я видел двоих. Во плоти. И мне не мерещилось.
— Откуда и как возникают эти порождения скверны, никто не знает, но время от времени они появляются среди людей. Раз в несколько десятилетий. Удивлены столь короткими сроками? Да, род людской подвергается этой угрозе часто. Но недостаточно часто, чтобы каждый человек знал о надвигающейся опасности и был готов ей противостоять.
Вот и я ничего не знал. Ни в детстве, ни в юности не слышал и словечка о страшных пришельцах. И, честно говоря, немного обижен тем, что только теперь, задним числом, получаю хоть какие-то сведения.
— А почему бы не рассказать? Почему бы не рассылать глашатаев на рыночные площади? Не проводить службы в кумирнях? Цепь одушевления ведь молчит как рыба. Да и все остальные, кто осведомлён, тоже не спешат поделиться своими знаниями. Почему?
Элса виновато развела руками:
— Рассказать можно. Но если уж начинать, то не останавливаться на полуслове, верно? Вы же потребовали от меня объяснений? Вот и остальные люди потребуют. А если придётся открыть все подробности, могут возникнуть беды пострашнее пришествия демонов.
Пожалуй, она права. Допустим, какой-то части людей будет довольно и того знания, что демоны опасны. Поверят на слово. Но среди каждой сотни человек непременно найдётся хотя бы один, который из упрямства или из вредности во всём и всегда сомневается. Кто-то поупрямее меня. И тогда он спросит…..
— А что за опасность-то?
— Вы встречались с одержимыми? — вместо ответа спросила лекарка.
Если бы я служил в одной из Цепей, мне было бы довольно подобного многозначительного намёка. Но новоиспечённому Смотрителю Блаженного Дола знаний всё ещё не хватало, а значит, беседу следовало продолжить.
— Да.
— Видели их в деле?
— Да.
— И не понимаете, чем они опасны?
— Я понимаю, что они могут причинить и причиняют вред другим людям.
— А почему они так поступают, понимаете?
И тут я осознал, что ответ, каким бы простым и одновременно ужасным ни казался, уже вертится у меня на языке.
Люди ведь тоже иногда убивают друг друга. В погоне за наживой, из мести, из обиды, из ненависти. Но жестокие войны чаще идут между жителями разных краёв, а не между соседями. Потому что твой сосед — почти что родственник. Почти что единокровник, даже если ваши семьи не породнились между собой ни в одном поколении. И мы чувствуем себя одним народом, когда мы вместе. Я мог презирать обитателей Сальных кварталов, но, если бы понадобилось защищать Веенту от захватчиков или какой-то иной напасти, я бы защищал всех. Потому что мы родились и жили в одном городе, дышали одним воздухом, топтали камни одних и тех же мостовых.
А демоны, откуда бы они ни пришли, попадая сюда, лишь острее чувствуют границу между своим и человеческим миром. Границу, за которой может находиться только враг.
— Мы для них ничего не значим.
— Да. И в то же время нет.
— Как это может быть?
Элса снова накинула шарф на голову, зябко ёжась:
— Сам по себе демон не способен жить в человеческом мире и, если не находит себе пристанище в течение нескольких минут, бесследно гибнет. Только тело человека даёт ему возможность жить. Поэтому они не считают нас достойными ни разговора, ни даже сражения. Мы для них — всего лишь сосуд. Но и самое лучшее вино не имеет ценности, если не заключено в объятия кувшина, а разлито по земле.