В славные былые времена дней давно прошедших, Флодмунд представлял собой типичное для Кеменлада королевство, со своими учёными и мыслителями, со своими поэтами и писателями, со своими купцами и мореплавателями, со своими феодалами и дворянами, со своими достоинствами и недостатками. Флодмунд вёл войны с Дартадом, Кригом, Скральдсоном и Северным Братством, вторгался в Бугтав, торговал с Флорэвенделем, заключал союзы, нарушал их, заключал новые, предавал, разрушал, завоёвывал, в общем, как сказано, вёл жизнь порядочного королевства. Но всё изменилось в 390 году 3-ей эры, так же именуемой в местой традиции Эпохой Бедствий. Гельриш Страдалец, последний правитель целостного Флодмунда, имел несчастье иметь от трёх разных женщин трёх разных сыновей, не отдавая при этом кому-либо из них пальму первенства. Вполне естественно, что подобное обхождение породило массу интриг, заговоров и шашней между враждующими партиями, каждая из которых стремилась поставить своего претендента на престол. Внезапно Гельриш осознал степь тяжести той ситуации, которую он до сих пор игнорировал и, по правде сказать, которую он и взрастил, посему решено было расправиться с ней самым решительным образом. 27-го Бладрайза, он опубликовал всенародное оглашение, что он, король Гельриш Стекфан, лишает прав на престол трёх своих сыновей и объявляет наследником Рубинового Скипетра Нериша Ортана, молодого и способного аристократа, занимавшего в ту пору должность главного казначея. Неистовая буря, поднявшаяся от этого ошеломительного известия, всколыхнула не только придворные круги, но и простой люд. Обездоленные сыновья, оставив на время вражду, сговорились между собой убить отца за нанесённое им жестокое бесчестье. Сей гнусный замысел они хранили в строжайшей тайне, не поведав о нём ни едино живой душе, до судьбоносного момента, наступившего 9-го Эклипса. Воспользовавшись моментом, когда гарнизон со стражей был успит крепким сонным зельем, подмешанным в питьё обитателей замка при помощи парочки жадных до золота слуг, они грозной тенью проникли в покои самодержца. Причинив отцу всяческие бесчеловечные истязания и бесславные поругания, они, сполна насытив жажду мщения, убили его 10-ю ударами кинжала в грудь, после чего попытались свести счёты с Неришем Ортаном, но застать названного преемника в спальни не удалось, — он как раз этим вечером выехал по приказу короля в Оглифаст, проверить материальные дела тамошнего гарнизона. Хоть сокол и был убит в своём гнезде, но перепел всё же успел улизнуть.
Весь Флодмунд был потрясён мерзостью содеянного злодеяния трёх братьев, но, по обычаем страны, должен был всё равно отдать одному из них корону во избежания смуты и стоящей за ней кровавой фигуры бедствий. Первоначально выбор пал на Гельмута Коварного, старшего сына убитого Гельвиша, — Нериш Ортан, к тому времени, успел убежать из пределов Флодмунда, страшась за свою жизнь, — но против него вновь выступили братья, не распрощавшиеся со своими прежними амбициями. Заручившись поддержкой недовольных провинциальных дворян и купцов, они подняли свои армии против брата и сошлись с ним в лютой сече при Рейхарском лесу, потерпев от него поражение и усеяв все дубравы телами павших, словно срезанными снопами пшеницы. Но слова проклятия продолжали тяготеть над Флодмундом. Хоть братья и были с позором отброшены вглубь страны, однако Гельмут был мрачен, как туча, и зол, как пёс. Во-первых, добиться окончательного и бесповоротного разгрома смутьянов не удалось, несмотря на то, что большинство их приверженцев было убито, а во-вторых, собственные потери армии Гельмута оказались столь велики, что ему пришлось срочно прибегнуть к помощи ополчения. Разбитые соискатели престола так же не дремали. Запустив маховики машины пропаганды, они стали активно настраивать население против брата, не стесняясь взывать к вооружённому мятежу против коварного узурпатора и отцеубийцы. Но всё же им было отчётливо ясно, что подобная куча сброда не сможет по-настоящему заменить профессиональную армию, имеющую реальный боевой опыт и железную дисциплину. С целью заполнения подобной армии, каждый из братьев направил послание к иноземному правителю, один к Остфарскому королю, другой к — Кригской королевне, где каждый из них просил милостиво предоставить военную помощь для восстановления справедливости и порядка во Флодмунде, обещая взамен сторицей отплатить благодетелям.
Заручившись, таким образом, новыми соратниками, они мигом двинули на венценосного брата, присоединяя под лоно своего владычества всё более и более земель, намереваясь в сердцах поглотить, словно голодный зверь, и остальной Флодмунд. Оценив расстановку сил, Гильмут созвал сейм, под час которого ему пришёлся по нраву один совет, суть которого заключалась в простом тезисе, что врага необходимо бить его же оружием. В качестве этого самого оружия было избрано Северное Братство, соблазнённое предложением о поставке нового оружия и брони. Конечно, заключит союз с столь воинственными и могущественными варварами было рискованным шагом, особенно не имея в текущий момент обещанной награды, но на что только не пойдёшь ради сохранения трона?
И вот, армии отцеубийц и их союзников сошлись в решительной схватке Шести Армий при Кентуре — городе, расположенном в центре плато Эстер, о былом существовании коего напоминают ныне лишь мрачные руины, испещрённые мхами. Жестокий бой на уничтожение шёл ночь и два дня. Это был бой, где где не было ни победителей, ни побежденных — все одинаково были обескровлены до кончиков пальцев и разбиты в пух и прах, без дальнейшей возможности взять верх над супротивником. Названный великий град Кентур был уничтожен и сожжён, став обиталищем для лесных тварей и птиц. Но слова проклятия продолжали тяготеть над Флодмундом.
Несмотря на то, что в битве не было победителя, каждому пришлось с лихвой расплачиваться со своими союзниками, расплачиваться как землями, так и золотом, налагая бремена неудобоносимые на осиротелый народ и зажимая рты молотящим волам. Но всё же битва Шести Армий не прошла бесследно в геополитическом плане: все три соискатели смогли оторвать себе часть флодмундских территорий, старший — север, средний — восток, а младший — юг. Как весьма метко писал знаменитый Арвеллас Гаэндес, поэт и сатирик конца 3-ей эры: «Эти авантюристы подобны трём безумным волкам, освирепевшим от неумолимой алчбы, и нещадно рвущих друг другу глотки из-за туши подстреленной лани». Сравнение нелицеприятное, но точное и разделяемое большинством иностранных держав. Так или иначе, но три претенденты сумели укрепиться в своих вотчинках, где, послушавшись мудрых советов, сразу же начали усиленно промывать сознание граждан, обеляя свой образ и утверждая, что Гельвиш Страделец, которого они сами самым лицемерным образом окрестили и окутали пластом благочестивых мифов, соделав того праведным королём-мучеником, был заколот двумя другими братьями, проклятие на головы и роды которых да падёт во веки. И так в каждом владении, которые они очень многозначительно повелели именовать Землями, а себя просто Правителями. Умерли братья своей смертью в окружении родных и близких, окружённые уходом и заботой, — смерть, не редкая для самых отъявленных негодяев.
С тех далёких пор до наших дней не знают многострадальные земли Флодмунда покоя, терзаемые нескончаемыми междоусобными бранями и огнями смут. Лишь пару раз Правители объединяли силы перед лицом внешнего могущественного врага, но тотчас после войны союз флодмундцев снова распадались, разворачивая стяги и хоругви друг против друга. Конечно, народная память не могла так просто смириться с расколом страны, поэтому, как часто бывает в подобных случаях, люд прибег к испытанному способу утешения, а конкретней, к пророчеству, сказанному неизвестно кем, неизвестно когда, но слывущим, как авторитетное заявление. В этом древнем пророчестве, которое, должно отдать должное, чисто и ясно, в отличии от его туманных и запутанных собратьев, чётко говорит о том, что, когда Секира Бурь обретёт себе нового хозяина, то Флодмунд вновь восстанет в былом своём обличии, а владелец Секиры станет королём. Думаю, стоит сказать пару слов для прояснения ситуации по поводу данного артефакта. Секира Бурь — полулегендарный артефакт королевского дома Флодмунда, созданный, по мнению ряда авторитетных учёных, в давние поры морфитского владычества лучшими невольными гротдорами-кузнецами. Секира изготовлена из особого, нынче неизвестного сплава и укрыта ковром рун, благодаря чему её огромный размер почти не сказывается на весе, и орудовать ею можно точно также, как если бы это был лёгкий короткий клинок. Впоследствии, когда Секира уже служила флодмундским королям, на неё было наложено могущественное заклятие, по крайней мере, так твердят в народе, позволяющее владеть и применять Секиру исключительно местному самодержцу, — по всей вероятности, это было сделано под влияниям Тертской битвы времён Войны Первого Альянса, когда дартадский Император Аурис Освободитель чуть было не обезоружил и отобрал Секиру у Эйхезра Храброго. Так или иначе, но после насильственной смерти Гельвиша Секира Бурь непостижимым образом исчезла из королевского реликвария и не проявилась до сих пор. Некоторые толкуют о том, что её прихватил с собой несостоявшийся наследник Гельвиша — герцог Нериш Ортан, другие же, составляющие большинство, смеются над скептиками, и свято веруют, что это было проявление воли духов, и тот, кто вновь завладеет Секирой, станет правителем Объединенного Флодмунда.
Впрочем, что-то мы заговорились о преданиях и легендах. Пора теперь перейти к суровой действительности, влететь в один из бесконечных флодмундских конфликтов, на удивление, переросший на сей раз в некое подобие настоящей войны.
Рохард устало потянулся за брёвнышком, после поимки коего он немедля вбросил его в мерно пляшущий огонь костра. Сноп искр и треск ликования звучно приветствовал его действие. Рядом с Рохардом, облачённым в стёганую поддоспешник, помеченный в нескольких местах разрезами, и являющим собой образец разбитости и усталости, лежали четыре его боевых товарища — таких же разбитых и усталых. В свою очередь, вокруг них точно так же раскинулись бесчисленные огоньки костров, точно так же облепленных со всех сторон усталыми солдатами, — благо, рядом с ними высились непроходимые чащи зелёного моря Вернеского леса и недостатка в топливе не ощущалось. Прыгающие в самодовольном танце языки пламени дерзко, но тщетно стремились взвиться в вечерние небеса, окрашиваемые слабыми последними лучами заходящего солнца, переходя под власть горделиво возносящихся лун. Казалось, сами облака, плоские и лёгкие, подёрнутые лёгкими мазками золотых и розоватых брызг, уходили с небосвода вместе с солнцем, освобождая место для безраздельного владычества холодных светил. Близлежащий лес постепенно опустевал голосами певчих дневных птиц и на смену им приходили встревоженные окрики сов, зловещее завывания волков и протяжный рёв иных, страшных тварей, о коих повествуются на страницах бестиариев. Но рёв был лишь дальним эхом, теряющимся в общей звуковой картине разбитого лагеря. Главной его составляющей был стон. Разрывался мучительный стон тяжелораненых, внезапно обрываемый приступом хрипа, после чего наступала тишина — лечить ранения подобной тяжести у солдат было бессмысленно и слишком затратно, поэтому самым гуманным решением было резко прервать их страдания. С ним смешивался беспокойных стон раненых, но не столь серьёзно, благодаря чему они избегали, по крайней мере, на время, «акта благожелательности и человеколюбия». Некоторые ополченцы, сведущие в искусстве травничества, беспокойно сновали взад-вперёд по пострадавшим, стремясь облегчить им страдания при помощи свежесорванных трав и корений. Наконец, наполнял собой воздух и стон, качественно другой стон, одновременно смутный и ясный, как шум прибоя, — стон побеждённых. Разбитые, попранные, сломленные и бессильные они шли длинными рядами, связанные путами, под конвоем в ближайший город, для труда во благо Правителя и отрабатывания провинности за службы узурпатору. Некоторые же, кому сомнительно повезло похвастаться качеством своего денежного состояния, оставались здесь, в лагере, в импровизированных камерах, где они в ужасных условиях должны были дожидаться выкупа за себя от своих родственников и близких. Находившиеся в двух верстах поле дневной битвы было сплошь устлано точками чёрных тел, безжизненно растянувшихся по земли. В недрах этого царства мёртвых всё ещё можно было услышать топот живых победителей, обирающих хладные тела незадачливых врагов и приканчивающих на месте тех, кто всё ещё смел подавать признаки жизни.
Хоть взгляд Рохарда и был устремлён на беззаботные языки пламени, однако дума его отстояла несколько дальше, там, где сейчас вершили своё дело беспечные мародёры и искатели наживы. Битва при Вернском лесу оказалась первой серьёзной стычкой в недавно вспыхнувшем противостоянии между Землями, где участие приняли северные и восточные флодмундцы. Ощущение от сражения всё ещё довлели над умами почти всех ополченцев, впервые проливших человеческую и зверескую кровь, и увидевших смерть во всём её кошмарном величии. Скрытая дрожь тревожила душу, мучила разум, крутила и растягивала его на прокрустовом ложе, вызывая в нём страшные воспоминания. Рохард закрыл глаза.
Вот он, стоит, в стёганом поддоспешнике и с мечом среди таких же, как он. Рядом с ним располагаются Бренделл, Гаврус, Олфирр и Кинрир, выдающие своим обликом озабоченность, растворению в пучине жгучего подаваемого страха. На них, словно осиный рой, стеной, кучным облаком обрушиваются вражеские стены, точно таких же, как они, флодмундцев, одетых в точно такие же поддоспешники и вооруженные точно такими же мечами. Лавина стрел производит естественный отбор, забирая в лучший мир самых тугодумных бойцов, коим не хватило ума вовремя подставить вверх сыромятный щит. Совершив обстрел, противник сворачивает ряды и кучной волной обрушивается на северных флодмундцев, накрывая их с головой. Стоящие перед Рохардом ряды встречают супостатов, но под силой напора неприятеля и, что ещё больше, под действием собственного страха, страха за свою жизнь, они мешаются, теряют строй и, под конец, начинают хаотичное отступление, внеся сумятицу в последующие ряды, грозящую перейти в повальное бегство. Наконец, Рохард оказывается лицом к лицу с противником. Офицеры дают команду готовится к бою. Сердце его сжимается в последний раз и… вдруг он решительно отбрасывает всяческая сомнения, в его разуме восстаёт образ семьи… Он выживет! Точно выживет, и не только выживет, но и не покроет свою семьи прахом позора. Вооружившись храбростью и ратным духом, он вступает в схватку, где гул голосов, невнятные воинственные крики, звон оружия и рокот от щитов, стоны, предсмертный хрип, запах крови и пота, мешаются в одно целое и единое, теряют свои отличные особенности и теряются в общей картине, затуманившей всё сознание. Линии теряют чёткость, фигуры сливаются в единое целое, перед ним мелькает то окровавленный Кинрир, в безумном раже сея смерть среди соотечественников, то взбудораженный Бренделл, мечущийся среди воюющих с вытаращенными глазами и периодически пускающий в ход оружие, то собственные руки, натыкающие на острие клинка чью-то очередное тело.
Столь же внезапно туман спадает и открывает ясную картину, — Рохард видит себя с друзьями, впереди них бегут резервные полки, добивая отступающих неприятелей. Но что это? Фанфары оглашают своей песней поле битвы, а вслед за их протяжным гласом с фланга срывается вражеская конница. Офицеры, видимо, озадачены, кавалерия редкий гость на полях местной междоусобной брани. Раздаётся команда к смыканию строя, вслед за которой беспорядочно кишащая человеческая масса принимает некий вид порядка, растягиваясь в длинный ряд. В глаза Рохарда западает лежащий поблизости лук, послушно лежащий в ещё горячих руках хозяина, он машинально оглядывается, — как можно устоят перед таким искусом? Вновь вооружится дальнобойным луком и быстролётными стрелами взамен этого презренного клинка? Вырвав лук у мертвеца, Рохард переводит внимание на залихватского вида всадника, облачённого в сияющий пластинчатый доспех, скачущий во весь опор на вороном коне во главе остальной лавины, словно орёл перед стаей соколов. Гейбрин уверенно вложил стрелу, натянул тетиву и затаив дыхание, прицелившись, выстрелил. С свистом вылетел смертоносный посланник и, преодолев разделяющие его от цели расстояние, аккурат преодолел щелочку между пластинами доспеха, со злорадством впившись в грудь всадника. От боли и неожиданности наездник потерял управление конём, благодаря чему свалился из седла на полном ходу. Падения всадника вызвало видимое замешательство у всех прочих кавалеристов, так как те изо всех сил пытались не задавить несчастного, а некоторые, спешившись, пытались предоставить ему помощь. Естественно, что подобные действия коренным образом повлияли на ход атаки, забрав добрую часть бравого наскока и внеся в неё шатание и разброд, разрушивший весь эффект от внезапной атаки.
Пешие воины, взбодрённые злоключениями противника, издают победоносный клич — в полной уверенности, что горланят его не понапрасну — и смело кидаются в бой, по приказу офицеров целенаправленно целясь по ногам скакунов. Обилие бездыханных и бренных тел мешают всадникам проводить эффективные манёвры, к тому же, значительная часть нападавших целиком перекинулась на охрану и транспортировку раненого предводителя, оставив, таким образом, своих более рьяных собратьев по оружию без должной поддержки, что и обернулось для них самым роковым образом. Передовые ряды наездников было относительно быстро перебиты впавшими в воинский азарт флодмундцами, а вторая часть поспешно скрылась, унося с собой тело раненого лихача. По рядам прогремели возгласы радости и победы, смешенные с смутными и жестокими нотками, не обещающими ничего хорошего побеждённым.
Лишь позднее, подслушав разговор двух офицеров, Рохард узнал, что подстреленный им всадник был не кем иным как ильфатом — воеводой — восточных флодмундцев, и что именно по этой причине они перебросили внимание с атаки на его спасение. Так как полководец не знал, кто именно сразил ильфата, — а, может быть, просто не хотел знать, — то никаких благодарностей, почестей и подобной мишуры Рохарду предоставлено не было. Впрочем, ему было всё равно.
— Друзья, прошу-с разойдитесь-де, тут нет места для коня.
Чья-то рука повелительно выдернула Рохарда из цепких объятий царства воспоминаний и решительно поставила в владычестве реальности в том же самом месте, откуда он из него вышел. Полуобернувшись, он увидел Гавруса, усталого, но вместе с тем и страшно довольного. В руках у него виднелась голова и грива коня, которого он схватил с истой кошачьей ловкостью. Позади послышался голос Бренделла:
— Давайте быстрее расчехляйтесь, я уже устал тарабанить это несчастное животное.
Всё ещё не отойдя от погружения в прошлое, столь дерзко нарушенное бесцеремонным настоящим, Рохард вместе с Олфирром и Кинриром машинально повиновались и, встав, отошёл на пару шагов назад от костра. Тотчас на освободившиеся место Гаврус с Бренделлом не без самодовольства с грохотом и пылью обрушили тушу подстреленного в бою коня.
— Друзья, наконец-то мы сможем отведать настоящей-с пищи, — мечтательно отметил Гаврус, мысленно пожирая жаренную конину.
В ответ на это заманчивое предложение брови Олфирра сдвинулись самым незаманчивым образом:
— Что-что? Есть коня? — Вопросил морфит в деланном недоумении. — Ради Мелитэ скажите, что вы просто шутите.
— Шутим? — прогремел бойкий голос Бренделла. — Да, мы тащили эту тварь беговую две с лихвой мили, чтобы ты только поворотил своей хорошенькой мордашкой. Что вы соизволите, мессер? Кабана или орланов?
— Что угодно только не это, это же боевой конь, — разве вам невдомёк, что тут одни жилы.
— Не знаю как жилы, но на фоне отсутствия перекачиваемой пищи, это можно счесть за благословение духов, — вмешался Рохард.
— Итак, дорогой Олфирр, ты подавляющие меньшинство, поэтому не обессудь, — с ноткой ехидства заключил кот, доставая свой клинок с недвусмысленной целью. — Всё-таки не зря меня учил отце свежеванию.
Рохард, Олфирр и Кинрир отвернулись и пересели спиной к костру, чтобы не видеть столь малоприятный, но необходимый процесс.
Перед ними, однако же, вырисовывалась подобная же картина, как некие молодчики заканчивают свежевать будущий ужин, — дело понятное и повсеместное, голодная орава флодмундцев не применит побрезговать пищей, когда она столь любезно им преподается. Офицеры делали вид, что не замечают происходящего действия. Это было мотивировано весьма благоразумным рассуждением о том, что замечание по этому поводу может вызвать в головах голодных и экзальтированных солдат настоящую бурю, унимать которую никому не хотелось. Если следствия не бывает без причины, то зачем же выдавать этому самому следствию благоприятную причину?
Желая хоть как-то отрезвится и развеяться от пережитого ужаса, Рохард заговорил первым, пользуясь соображением, что негативная эмоция, поделённая с другими, должна растечься по каждому и уменьшить свой удельный вес в говорящем.
— Итак, Кинрир, что ты скажешь по поводу нашего боевого крещения? — начал он с формального вопроса.
Всё бы ничего, но Рохард допустил одну существенную ошибку в своих умозаключениях, он не взял во внимание, что другие абсолютно таким же образом могут быть преисполнены негативными эмоциями и что места для переливания попросту не найдётся.
Первоначально в ответ раздалось молчание, но через десяток секунд она плавно перешло в словесную речь:
— Ужасно, как будто все соки выжали из сердца. Я ожидал другое, совсем другое. Мне ожидалось, что я увижу…
— Кровавых варваров, — любезно подсказал Рохард.
— Верно, но я увидел нечто совсем иное, я видел… видел точно таких же..
— Как мы.
— … нисколько от меня не отличающихся: цвет кожи, волос, строение лица, оружие…
— Даже обмундирование такое же.
— Если это можно так назвать, — мрачно вставил морфит
— Я точно так же ощущал себя, чувствовал, что будто бы сражаюсь с собственным отражением. Вы все знаете, что я известный и опытный охотник убивший немало тварей и, чего греха таить, разбойников, но вид сегодняшнего побоища, реки, водопады крови, крови таких же флодмундец как я, но которым просто не повезло оказаться в противном лагере.
— А я предупреждал, что доброго ничего не может быть в этом предприятии. Верно говорю, Кинрир?
Губы Кинрира исказились в волевом моменте.
— Верно, — наконец ответил он.
— Я много чего слышал от своего учителя о войне. — Вновь завёл шарманку Рохард, задумчиво трепля рукой свою чёрную бороду. — Он обучил меня всему, что я знаю и помимо этого всегда давал мне ещё горстку душевной теплоты, он был мне словно второй отец, а я ему, как сейчас полагаю, как сын. Поэтому он мне и поведал самую постыдную страницу его биографии, вспоминать о которой он не мог без слёз до самого конца. Он был родом из Филома, как понял, из зажиточной семьи. Тамошние жители слывут одними из лучших лучников Кеменлада, поэтому получить мастерские навыки в этом деле ему не составило большого труда. Но вот он перерос из недоросля в мужчину и его рекрутировала Имперская армия, как раз проводившую в ту пору стычки с Флорэвенделем на Халфе. Ну вот ему и "повезло" быть отправленным в гущу этой мясорубки. Должно ли говорить, как ему тяжело было тянуть лямку в таких условиях, когда он воевал на чужой земле, где его народ сам является оккупантом и, мало того, что крошить флорэвендльцев, в некотором роде, собратьев по вере, так ещё и подавлять железным сапогом восстания местных жителей, желавших скинуть иго поработителей. В конце концов он не выдержал. Тёмной ночью, когда луны были скрыты под непроглядной теменью густых облаков, он мышью выбрался из палатки и попытался было без шума улизнуть из лагеря. Но те тут-то было. Дартадцы очень хорошо ставят дисциплину и наблюдательность, так что за ним завязалась погоня, уйти от которой он смог, лишь прыгнув в ревущие потоки водопада. Горько сказать, но раньше я всегда его осуждал в сердце, как труса, теперь же моё мнение изменилось.