– - Прах вас всех возьми! Провалились бы и с уткинским-то барином!
На рябом ее лице появились красные пятна, и я решил не досаждать ей больше вопросами, чтобы не приобрести слишком сильного врага в камеристке Феклуши. Уходя от нее, я сказал:
– - Все прямо надо идти?
Федосья кивнула головой и крякнула, выжимая мокрое платье, которое скрутила в жгут.
Обойдя мыс, где она мыла, я расположился за кустами, чтоб отдохнуть и потом идти далее. Кругом была тишина; ворчанье Федосьи и плеск белья разносились далеко. Не прошло десяти минут, как раздался на другом берегу резкий голос:
– - Федосья! А Федосья!
Я увидел из-за своей засады Прохора, появившегося с бочонком за спиной у берега. Прохор сбросил бочонок с плеч наземь и, подняв теплую шапку кверху, сказал с насмешливою учтивостью:
– - Наше вам, Федосья Петровна!
– - Ишь нечистая-таки тебя принесла! -- раздался сердитый голос Федосьи.-- Какой леший угораздил тебя отдать лошадь-то?
– - А что?
– - Пустая голова. Ведь я думала, ты ее выпряг. Смотрю, лошадь пощипывает траву наверху; кричу: Прохор! Глядь, чужой, я загляделась да и упусти новое белье барышнино, только что на ярмонке сшили.
– - Э, э, э! -- протяжно произнес Прохор.
– - Э, э, э! Козлиная борода,-- продолжала Федосья,-- вот теперь где ее искать. Так вот и понесло ее, словно кто ей обрадовался.
– - Ну что ж? Видно, ведьме какой понадобилось ваше белье! -- шутливо заметил Прохор.-- Так и не удержала? -- прибавил он с участием.
– - Ведь полез было в воду -- поймал бы, да струсила барышня!
– - Что ты?
– - Вот те Христос!
– - Вот как! А где он?
– - Пошел к нам. Барышня побежала домой, чтоб Оську прислать
Прохор умильно сказал:
– - Ну вот и жених.
Федосья плюнула так сильно, что чуть не достала до противоположного берега; вслед за тем посыпалась из уст ее неслыханная брань на Прохора. Я дивился изобретательности прачки и равнодушию кучера, который лег животом на траву и, пощипывая ее, не подымал глаз, пока Федосья бранилась; как только гнев ее стал стихать, он довольно мягким голосом спросил:
– - Когда стирала?
– - Вчера! -- не так уже сердито отвечала Федосья.
– - Что-то больно зажились на ярмонке, чай, на корню весь хлеб протранжирили?
– - И ты туда ж! Рад зубы-то скалить! -- с прежним гневом возразила Федосья.
– - Ну что кричишь? А тебе что? Небось, купили что-нибудь?
– - Почище вашего богача. Тику, башмаки.
– - Чай, вздернешь нос, как напялишь башмаки? -- насмешливо заметил Прохор.
– - Известно, на мужика не буду смотреть!
– - Ишь ты!
– - Да!
Разговор замолк. Через минуту Прохор таинственно спросил:
– - Поджидала нашего-то?
– - Только что и свету, что ваш! Так и есть! Плевать мы хотели!
И голос Федосьи принял снова раздражительный тон.
– - Ах, Петровна, Петровна! Упустили вы! Не успели приколдовать-то! -- так грустно произнес Прохор, что я не знал, как растолковать его слова.
– - Как же! Приворожишь его! Волком глядел всегда.
– - Угораздило его тогда съездить в город; сидел бы в деревне, может статься, и уладилось бы все.
– - Что попусту болтать, Прохор Акимыч. Лучше до свадьбы все узнал, чем после бы попрекал. Не найти ей жениха, как они ни бейся. Кто захочет знаться с ними! Мы как, знаешь, приехали в город, на нас так и таращат глаза, словно мы с того света пришли.
Голос у Федосьи вдруг оборвался; она как будто глотала слезы.
– - Архипка, окаянный, встретил меня добрым словом. Что, говорит, зачем приехали? В остроге посидеть! Вишь! А! Всякий разбойник зубы скалит! Ведь насилу в трактир пустили. Нет, говорит, у нас порожних номеров. Ах он окаянный, татарин, злодей!
Последние слова были произнесены с рыданием, которое, однако, скоро кончилось громким и частым сморканьем.
Я смотрел на Прохора: он лежал по-прежнему на животе, только лицо свое уткнул в шапку, которая лежала у его бороды.
– - Прощай, Прохор Акимыч,-- сказала Федосья очень ласково, после долгого молчания.
– - Идешь! -- хриповато произнес Прохор, лениво вставая.
– - Завтра на лошади приедешь за водой? -- спросила Федосья.
– - Баню приказано истопить.
– - Чтоб ему задохнуться! -- проворчала Федосья и, сказав еще Прохору "прощай", удалилась с ношею мокрого белья.