Я задыхаюсь, воздух выходит из меня с каждой секундой. Десяток озлобленных грабителей выбивают из лёгких последние глоточки жизни. Время кажется тягучей вечностью. Я прилагаю все усилия, всевозможно сопротивляюсь: бью Алисию по рукам, бултыхаю ногами, как утопающий, обязательно нуждающийся в спасении. Покровители замерли, взор застелила пелена, поэтому я не в состоянии рассмотреть их физиономии — вдруг они равнодушно смеются и ждут трагического окончания кошмарной пьесы. Я озираюсь по сторонам… И пустота.
— Не убивай её, — взволнованно просит Яфы. Да кто тебя услышит?..
Это точно не конец. Не такой. Из меня уходит жизнь, я чувствую, как натянутая струна вот-вот оборвётся, отвратительно тренькнув.
— Лис! — выкрикивает её мать. Нападающая смягчает хватку.
— Мама, я всё объясню. Моей вины в этом нет, — с небывалой твердостью уверяет младшая Бодо.
Вдыхая грамм воздуха, моё тело инстинктивно вынуждает меня приподняться и громко закашляться. Я ощущаю прикосновение мягких пальцев Грэма на моих плечах. Покинутая надежда возвращается и врезается в меня с неимоверной скоростью. За его спиной я замечаю Владыку, черноволосую женщину и её крупного мужчину, по бокам отрешённо мнутся посыльные.
— Ты как? — шепча, спрашивает Коши.
— Нормально, — осипший и скребущий, как наждачная бумага, голос доказывает обратное. Учитель помогает мне подняться с тёплого пола, и я смело принимаю его помощь.
— Она мерзавка! — рычит Владыка. — Схватить и убить! — приказывает он своим посыльным. Я крепко сжимаю кожаный скрипучий рукав учителя, давая ему понять, что ни в коем случае не отпущу его, если ко мне дотронуться этих два олуха.
— Алисия отрицает свою вину, — начинает Грэм, осторожно убирая мою руку, и отец жестом останавливает посыльных. — Я достаточно знаю Милдред, чтобы убеждать вас в её невиновности. Действия этой девушки были бы нелогичны. Не исключаю возможность словесной перепалки, зачинщиком которой очевидно является Алисия. Она собиралась убить человека, — неожиданно Коши издаёт звериный рык. — А это непростительно.
— Думаешь, мы будем верить твоим догадкам? — выпаливает отец.
— Можете, Генри.
Народ оборачивается к входу, заслышав тяжёлые шаги. Зейн подходит к Коши, от него приятно пахнет резким парфюмом, волосы уложены, щёки наголо выбриты, черный камзол с меховой опушкой возносит парня и превосходит его владычество. Глаза выражают решительность и полную вразумительность в отличие от того самого проклятого вечера, но мне так же хочется нарезать их дольками, запечь в духовке и скормить ему «деликатес от Милдред».
— Я давно знаю Алисию, — говорит Зейн, после того, как поклонился «правительству». — Мы дружим с детства. Я бы ни за что не стал лгать, но в этот раз она заслуживает наказания. Она заложница собственного языка и распущенных кулаков. Я наблюдал, как Алисия многократно подстрекала Милдред.
— Хейз не грешна, — выходит вперёд Яфа. — Я отвечаю за всех присутствующих. Мы видели, как Алисия набросилась на неё — без веских причин.
— Да!
— Так и было!
— Это правда.
Голоса из толпы звучат громче, чем в прошлый раз. Я замечаю раздосадованные лица семьи Бодо и Владыки.
— Какой занятный спектакль! — возглашает отпрыск Бодо. — Кто вам верить будет?
— Мы примем нужные меры, — решает мать. Дочь вопросительно смотрит на неё, а затем невинно хмурит брови.
— Грэм…
Он стоически смотрит на того, кого раньше любил: она обратилась к нему за помощью. Алисия резко отворачивается, как от пощёчины: мучительное осознание беспомощности. В глазах мужчины мелькает малозаметное злорадство.
— Мы хотим наблюдать процесс выговора, — предъявляет Коши.
— Этому не бывать, — возражает Владыка. — Мы не можем публично наказать влиятельную личность.
— Откуда нам знать, что она получит по заслугам?
— Она отсидит за решёткой семь дней, — тихо объявляет Флавиан, не обращая внимания на взбешенных подданных. Муж придерживает отчаявшуюся жену, поглаживая её по спине. — Потом проверишь. Хоть каждый день навещай.
— Тебе потом это обернётся, — угрожает мне Алисия.
Двое посыльных хватают её за предплечья, но она вырывается. За ней из тренировочной уходит вся верхушка сферы.
— Ты вернула долг — теперь мы в расчёте, — обращается учитель к Яфе.
— Этого недостаточно, чтобы расплатиться с тобой. Я не горю желанием выполнять мелочные поручения, испытывая незавершённость, и предлагаю постоянное сотрудничество.
— Это возможно.
Яфа оголяет зубы, и её веки целиком накрывают глазное яблоко.
— Я не буду благодарить, — полушёпотом заявляю Зейну. — Ты этого не заслуживаешь.
— Я пытался искупить вину.
— Впредь не мельтеши передо мной, иначе лишишься своей бесскелетной пятой конечности.
— Идём, Милдред, — говорит Грэм, явственно услышав моё жестокое предупреждение.
Мы переносимся в неизвестное мне место, далекое от замка. Небо источает жаром, и я интуитивно дую себе на лицо, выпятив нижнюю губу. Кругом подсохшие деревья, только несколько жёлтых листьев на тонких ветвях колышутся под дуновение слабого ветра, большинству всё-таки удаётся приземлиться на высушенную почву, некоторым судьба уготовила воздушное приключение.
Поодаль виднеется чёрная ротонда. Когда мы входим внутрь, я обнаруживаю её просторность: сюда вместились бы половина друзей Яфы. Полукруг ротонды занимает потускневшая каштаново-коричневая лавка.
Грэм не сказал мне, зачем мы здесь. Взгляд покровителя говорит, что это место доставляет ему дискомфорт. Возможно когда-то, в моменты одиночества, он обращался к живым деревьям, находил утешение в забытой всеми глуши и одном единственном месте здесь, где можно спокойно усесться.
Коши медленно поворачивается вокруг своей оси, с поднятой головой осматривая ротонду.
— Здесь хорошо, — произношу я.
— У тебя, должно быть, много вопросов, — он опускается на скамью, жестом приглашая меня сесть. Я соблюдаю, наверное, желанную Грэмом дистанцию, усаживаюсь с краю, расслабляю ноги, сбавляя онемение стоп.
— Разве я могу? Ворошить болезненное прошлое…
— Моё прошлое меня не задевает, — категорично говорит он. — Спрашивай всё, что хочешь услышать.
— Вы сами говорили, что мне не позволено соваться не в своё дело. Предаёте свои же слова?
— Моя личная жизнь по случайности разделилась с тобой. Тебе нужно знать суть действий Алисии.
— Зейн. Почему он такой ужасный?.. И как он может…
— Его девушка погибла, — со вздохом вклинивается Коши. — Сара. Её принесли в тренировочный зал. Ты её видела.
Я ненароком вспоминаю мертвенную красоту покровительницы.
— Отношения у них были ядовитые. Зейн всегда был дьяволом, но после того, как Сара ушла, всё кардинально изменилось: стало не над кем измываться. Таких, как она, выносящих его безумство, не нашлось.
— Он сказал, что вы лучшие друзья.
— Ранее он помогал мне, пока не предал.
— Если он изменник, как вы уговорили его на благой поступок?
— Я назначил ему жестокое наказание. Он испугался, когда узнал его детальное содержание, спас собственную шкуру и бросил друга детства — Алисию.
— Я не буду с ним вежливой. Он заслуживает зверств.
— Разумеется. Ты получишь его, когда придёт час.
— Грэм, думаете, я стану покровителем? — невзначай задаю вопрос, мучающий меня каждую секунду в сутках.
Он переводит глаза с огненного неба на меня, несколько секунд их не отрывает, а затем кивает.
— Я буду стараться, — громко возглашаю я.
— Через пару дней начнём тренировку. А пока изучай историю.
— Читать легче, чем видеть кровь, убийство. Я прочувствовала каждое событие, поставила себя на место Касьяна и Алойза.
— И в чьей шкуре лучше?
— В шкуре убийцы, а не сумасшедшего предателя. Но, по крайней мере, этот преступник позднее совершил поступки во благо, а Алойза интересовали слава и деньги.
— Алойз и Касьян отражают нынешнее общество. Те, кто делает дела во благо, способен на подобный ужас. И лишь бы «во благо». Убить душегуба, вора, насильника, живодёра…
— Мир никогда не поменяется. Люди ни за что не предадут своих тараканов, — я хмыкаю.
— Поэтому мы никого не жалеем. Милдред, когда мы сокрушаем фаугов, позволяем природным явлениям произойти. Умирает невинный народ, младенцы, великие умы с грандиозными идеями, и нам ежедневно приходится допускать такой исход.
— Как я могу так поступать?
Моё сердце сжимается до атомов, когда я представляю горюющие по своим родным и детям семьи. Они лишаются всего, если утрачивают родственников. Кому как ни мне знать разрывающее на куски душу чувство.
— Привыкнешь. Судьбой предначертано — они должны погибнуть, а мы не вмешиваемся в людское.
— Но их же можно спасти, если не убивать фаугов!
— Если не убивать фаугов, нарушится равновесие, планета начнёт медленно разрушаться и приблизится к концу. Это будет иметь страдальческие последствия и для человечества. Ты невнимательно читала историю?
— Откуда вам знать, что это правда?!
— Один раз я намеренно пропустил фаугов, чтобы они поглотили цунами. Люди выжили. Но потом их настигла агония в виде туберкулёза. Они умирают в муках, а могли быстро и безболезненно уйти.
— Почему Алисия так ненавидит меня? — Я оставляю разговор о человечестве, не желая выслушивать безжалостные суждения.
Грэм молчит и тихо погружается в раздумья, рассматривая дымчатый туман в конце тропинки, уходящей от ротонды.
— Она раздражена. Ты — со мной, она — одна.
— Я попрошу поделиться о том, что между вами произошло — вы мне расскажете?
— Ничего необычного, — отмахивается покровитель. — Обыкновенная склока.
— Ну конечно.
— Эта история закрыта, — говорит учитель.
— Как пожелаете. Я отправлюсь в свою комнату.
Коши кивает в знак одобрения. Я следую в темницу. Планировка замков сферы Голубой Бирюзы и Чёрного Оникса немногим отличаются, поэтому моя догадка полностью подтверждается. Я спускаюсь по винтовой лестнице-башне, двадцать пять градусов тепла сменяются пятнадцатью… десятью. Нужно было позволить Найджелу запереть меня в клетке: восхитительная прохлада прибавляет сил.
Мрак окутывает весь коридор, сплошь усеянный металлическими дверями. Ноздри обжигает запах ржавого металла, на удивление — приятный.
— Подскажете, в какой камере Алисия Бодо? — спрашиваю я у сторожа.
— В конечной по коридору, — неохотно бормочет он, чавкая овсяным печеньем.
Идти приходится долго. Здесь, должно быть, много заключённых, но я не слышу ни одного крика, даже вздоха или шуршания. Значит ли это, что предполагаемые мною пытки сокрыты звуконепроницаемыми стенами?
Наконец я нахожу нужную камеру, роскошную по сравнению с остальными. Маленькое окошко, как глоток воздуха, открывает вид на кровать с белой постелью, рядом, на тумбе покоится стакан воды. На подушке сидит Алисия, погружённая в свои мысли, её взгляд сосредоточен на стакане, спина прямая, хотя колени её поджаты и она окольцовывает их руками.
— Как самочувствие? — деланно спрашиваю я. Она даже бровью не водит.
— Пришла потешаться?
— Надо же! Тебя поместили в шикарные апартаменты.
— Этого стоило ожидать. Я дочь влиятельных покровителей.
— Без сил и великой власти я одержала верх над «дочерью влиятельных покровителей».
— Это ненадолго, — смеётся Бодо и, наконец, смотрит на меня. — Почувствовала всемогущество? Для такой нищенки достаточно счастья. Я выйду отсюда и отомщу тебе: ни одно насекомое об этом не узнает. Грэм тоже.
— Разве? С твоим контролем над бешенством мне в это с трудом верится.
— Ты представить не можешь, насколько я злопамятна, — она подходит к двери с зарешёченным окном, которое запросто могла бы снести единым ударом кулака. Видимо, здесь что-то нечисто. — Я буду смаковать тебя, растягивать удовольствие, попивая коктейль из твоих органов.
— Спасибо за такую честь. Отправишь мне потом рецепт?
Девушка разъярённо хлопает по решётке, а затем обвивает ладонями толстые прутья.
— Смотри, не подавись, если кусочек моего сердца попадёт не в то горло, — предупреждаю я и ухожу, зажигая позади себя мосты.
— Я четвертую тебя, слышишь? Ты даже умолить о пощаде не успеешь. Ты поплатишься за свой поступок. Напрашиваешься, мерзостная голоштанка, — кричит Алисия, избивая металл. Громыхание вынуждает сторожа подорваться со стула и поплестись в конец коридора.
Побеждают люди, пропитанные гневом, но умеющие сдерживать его.
***
Моя рука зажила, как и все раны и царапины на теле. За одну неделю я покалечилась больше, чем за всю жизнь, а такие оплеухи судьбы я отхватывала частенько. Я не особо жаловала дружбу с соседскими детьми, с одноклассниками беседовала поверхностно, зато была неудержимой, если кто-то бросал хоть одно оскорбительное слово в мою сторону, — вот тогда я получала ободранные локти, синий фонарь под глазом, вырванную белую прядь. И тогда мне с бабушкой приходилось общаться с их родителями, выуживающими из меня извинения. Я, непосредственно, либо упрямо молчала, либо сбегала к Айку. Вечером любимая бабуля ожидала меня после тяжкой работы, с приготовленными вкусностями на кухне.
— Извини, — промолвила я.
— Говорить нужно было перед несчастной девочкой.
— Она обзывала меня беспомощной сироткой!
Бабушка пождала губы и поплелась наверх в собственную спальню.
— Что за гены, — неустанно шептала она, поглядывая на меня за чашкой чая: каждый день — каждое утро в процессе сборов в школу, каждый вечер перед сном, когда я не могла улечься в кровать, перелазила через окно и лежала на крыше, выглядывая обещанный новостями метеорный поток. Всегда.
Она терпела всякую мою выходку, неизвестным способом заглаживая вину перед семьями, жутко обозлившимся на беловолосую дьяволицу. Такой меня сотворили Джюель Бертран и Уильям Хейз, навечно покоящиеся в жёлтой рамке на моём письменном столе: они бросили меня.
— Я упражнялась по ночам, — признаюсь Грэму. Очередной раз я засматриваюсь на рукоять его меча, инкрустированного глянцевым ониксом. Самый крупный камушек располагается посередине и имеет параллельные светлые полоски.
— Я слышал, — говорит он.
Я ждала, что Грэм будет проявлять недовольство: Милдред не следила за здоровьем, не давала ранам спокойно затягиваться, и ему не сдалась хромая ученица, но он только непринуждённо посмотрел, проговорив «я слышал».
Я старалась быть бесшумной, ступала на цыпочках, без лязга рассекала мечом воздух, поминутно делала перерывы, чтобы моё дыхание не снесло дверь.
— Ты много практикуешься, — подтверждает Коши. Я допускаю осторожную улыбку.
— Большое спасибо. За спасение.
— Мне тоже была выгодна эта ситуация.
— Славно. Тогда… начнём?
Коши соглашается кивком головы и, не раздумывая, принимает стойку. Я повторяю его действие. Мы снова кружим по всему помещению, взмахивая оружиями, перебегая то быстро, то медленно. Мы парим как две насмерть дерущиеся птицы, и цель каждой — заставить противника утомиться и сокрушить его.
— Сколько силы вы используете, тренируясь со мной? — интересуюсь я, продолжая двигаться по залу на полусогнутых коленях, навострив слух, прослеживая движения Грэма. Любой чирк сапога, встряска вороньих волос, чешущееся плечо что-то означает. Он не позволяет себе бесполезных жестов, в то время как моя незадействованная рука постоянно в невесомости. Тем не менее я выполняю каждый приём, каждый выученный трюк молниеносно, от привычки.
— В соответствии с человеческой.
— А я думала, почему вас так надолго хватает? — запыхавшись от усталости, отмечаю я. — У меня чувство, что я разваливаюсь. Покажете?
— Я продемонстрирую всю свою силу, когда ты будешь наблюдать за моим сокрушением.
— О, и когда же я удостоюсь такой чести?
— На экзамене.
— Экзамен…
В школе мои знания, любую попытку стать лучше демонстративно презирали, но в университете я не позволила к себе такого отношения. Я всегда не щадила себя, ради экзаменов, не спала по несколько дней, а когда наступал день отдыха — дремала шесть часов и садилась проверять всё, что написала. Это забирало почти всю мою энергию, однако я продолжала следовать такому распорядку. Айк вечно брюзжал на меня за литры выпитого в день кофе. Никто из преподавателей не заикался о том, какая я «тупая и необразованная» — они уважали мои умения. Я отчеканивала формулы минералов, как таблицу умножения, без ошибок чертила геологические карты, довольно было одного мимолётного взгляда, чтобы различить обсидиан и чёрный агат.
— Второй экзамен должен показать, на что ты способна.
— Я убью фауга.
Молчанием Грэм подтверждает мою догадку. Мне хочется тренироваться ещё больше, пить крепкое кофе без сахара, разгонять свою кровь, нарабатывать руки, тело, чтобы они двигались плавно и последовательно, как долговечный механизм.
— Следи лучше за тем, как туго держишь своё оружие.
— Мои человеческие силы не вечные. У меня кисти ломит.
— Продолжим завтра, — резко высказывает учитель.
— Неплохая идея, но я хочу сейчас.
— Тогда придётся сжать кулак на рукояти покрепче. Ну же.
Учитель подзывает меня, чтобы я начинала. Один раз он позволяет кольнуть в него мечом, но затем Коши наносит сокрушительный удар: наши лезвия со звяканьем скрещиваются. Я не сразу замечаю, что мне теперь нечем отбиваться, а мышцы изрядно напряжены. Я тихо бранюсь и тянусь к чёртовой железке, но в этот момент, пока я в полуприседе, Коши толкает мою единственную защиту: она уезжает и ударяется об стену, тогда как моей шее угрожает гарантия безопасности Грэма. Двинусь — порежусь.
— Оплошала из-за слабости, — будто приговор, заключает Грэм. — Не щади себя в тренировках, однако если пойдёшь хлипкой в сражение с фаугами — он убьёт тебя первым.
— Разумеется. Убьёт, — я оглядываю высящуюся надо мной чёрную скалу, которая бесцеремонно грозит мне скорой погибелью. Я немедленно поднимаюсь, иду в конец зала и забираю свой меч. — Мне пора в библиотеку. Не против, если позже зайду к вам?
Грэм короткое время медлит, а затем соглашается: видимо, у него были планы.
Помимо манящего запаха старой бумаги меня, загородив дорогу, встречает мадам Бланчефлоер.
— Приветствую… мадам Бланчефлоер? — спрашиваю я, чтобы произвести на неё впечатление правильным произношением. Женщина улыбается, сверкнув светло-голубыми глазами. В тёмном зале её золотистые волосы светятся и отливают белыми бликами. Губы подчёркивает чёрно-красная помада, естественные ресницы достают до бровей. Я бросаю взгляд на роскошное рубиново-красное платье с глубоким декольте, раскрывающим небольшую грудь; тонкую длинную ногу открывает вырез одеяния; обувь представляет собой открытые туфли на шпильках.
— Ни разу не приветствовала, — авторитетным голосом делает замечание покровительница. Ей может быть семьдесят, а то и более. Покровительской молодости хватает на век, пока их не настигает старение и увядание дара и они не переправляются в город.
Я не видела необходимости знакомиться с ней, если собиралась смотреть историю в читальном зале. Мадам Бланчефлоер либо расстроена, либо злится, потому что сочла это за неуважение.
— Приветствую, — я говорю непринуждённо, чтобы не казаться подчинённой её упрёком.
— Не желаешь пройти? Вина выпить? — она указывает на свой мрачный кабинет.
— Я занята. История ждёт.
— Забудь, — посмеивается она. — В сфере Чёрного Оникса она не имеет никакого значения. Если Грэм тебя гоняет, ему пора начать общаться с девочками Аметистовой сферы и обучать их. Разве приятно быть такой заучкой?
Женщина пропускает меня вперёд. Ещё не заходя внутрь, до меня доносится дурманящий запах духов, свежего алкоголя и косметической пудры.
Здесь оказывается настолько темно, что мне становится не по себе: не загнала ли серая мышка в норку лакомую добычу? Женщина щёлкает пальцами, зажигается пара свечей.
— Люблю темноту.
Я бросаю на неё мимолётный взгляд и продолжаю осматривать её кабинет. Нет, это комната.
В углу располагается кровать цвета слоновой кости, изголовье венчает три шёлковые подушки — розовой, оранжевой и синей. Справа от спального места размещается деревянная округлая тумба с фигуркой: играющая на скрипке девушка в белоснежном платье с золотистым корсетом. Другой угол украшает пузатая серебряная ваза с белыми пионами. Окон, как и в большинстве помещений, тут нет. Повсюду «разбросаны» подсвечники, которыми хозяйка не пользуется.
Под рукой мадам Бланчефлоер обязательно есть небольшая библиотека. Неужели ей не хватает той, что занимает весь этаж? Я подхожу ближе и молниеносно понимаю, зачем здесь, как я думала, очередное отполированное дерево.
Над шкафом блестит алюминиевая вывеска с надписью «Драгоценное». На полках покрываются пылью книги с изумрудными, бардовыми и чёрными бархатными обложками, на самой верхней стоит одна лишь полуоткрытая книга с золотым срезом. По всему помещению группами и одиночно покоятся всякие фарфоровые, бронзовые и дубовые статуэтки. За них можно было бы получить целое состояние, ссылаясь только на количество.
— Мы не знакомы, но я тебя знаю, — сообщает женщина.
— Очевидно, вы слышали обо мне. Грэм ворчит, что у меня теперь… хорошая репутация.
Мадам Бланчефлоер приносит бутылку красного вина и два бокала. Со стеклянным звуком их донышки приземляются на ониксовый стол: на нём только пара-тройка бумаг и перьевая ручка.
— Слышала. Но я рассчитываю обсудить не твою славу, — она приостанавливает свои действия. — А твою мать, которой удалось переплюнуть сатану.