Мой герой себя обидел тем, что эгоистом жил, наконец возненавидел то, что истово любил.
Молит он не о спасенье,
Божьей милостью храним, а о том, чтоб воскресенье не осталось днем одним.
Чтоб в недельной круговерти, одиночество ценя, он порой мечтал о смерти, самого себя виня.
Там, где вовсе нет погоды, солнца нет и нет дождя, все уснем как часть природы, чтоб немного погодя может быть, очнуться, плотно шевельнуться ввысь и вширь, чтобы вновь возник и лопнул жизни радужный пузырь.
1.08.98
ИЕРОГЛИФ СУДЬБЫ
Уж не славы взыскуя, не утлой поживы, я ещё поживу в вертограде зеленом, у речки, где ивы гомонят наяву.
За окном разжужжалась не шалая пчелка, воет мотопила.
Сразу вспомнилась хитрая рыжая челка...
Что она наплела?
Что она говорила, Офелия, фея?
Чушь какую несла?
В давней речке мелькнула, закатно алея, только тень от весла.
Только отзвук речей, только тихое эхо беспричинных смешков.
Я ещё не доплыл, я ещё не доехал до летейских мостков.
Я ещё поживу, напрягусь, не расслышав смысл, но звук сохраня.
То ли "елочкой", то ли же "крестиком" вышит иероглиф огня.
Следом катится рериховский иероглиф - в виде двух запятых.
Он напомнит боренье головастиков долгих, как мне били под дых.
Как когда-то давно пацаном романтичным
(все равно пацаном), я пусть нехотя дрался, бранился цинично и травился вином.
Иерархия образов прежде, до смысла выжигает нутро.
Это было до Ельцина, до Гостомысла.
До кино и метро.
Это было и снами уйдет, чтобы снова вспыхнуть в жизни другой.
Я тянусь, чтоб расслышать последнее слово и - коснуться рукой
рыжей челки, а может быть ивовой пряди, может, тени весла.
И ознобно заметить в неумершем взгляде, как смеется весна
в вертограде зеленом, у речки, где ивы гомонят наяву.
И не все ли равно несчастливым, счастливым; главное - что живу.
Пусть обрубком, калекой, пускай инвалидом, просто частью ствола.
Перепилен. Бывают такие обиды, что там мотопила.
Я ещё не доплыл, я ещё не доехал до летейских мостков.
Но все ближе и громче давнишнее эхо.
И я к встрече готов.
1.08.98
МИТТЕЛЬШПИЛЬ
П.А.Николаеву
Играя в шахматы с профессором, а уж тем паче с академиком, считайте лучше ваши акции, а то бишь шансы на успех; обзаведитесь-ка процессором, а может даже личным медиком, чтобы потом в иной редакции вас не послали б, как на грех.
Итак, мой друг, играя в шахматы с научным вдумчивым работником, с литературоведом, в частности, держите ушки поострей; он так разделает, что ахнете, что вдруг упретесь в подлокотники, поняв, что избежать опасности не выйдет, этот тип умней.
Сильней, хитрей, пообразованней, выносливей - такие качества, такое превосходство явное, как ты, дружочек, ни крути; уж в голове дыра озонная, уже душонка в пятки прячется, кровь стынет в жилах; ну, а главное - назад не отыскать пути.
А академик хмыкнет радостно, стишок прочтет - опять по случаю, оглянется на женщин с гордостью и вмиг фигуру заберет; а у тебя на сердце гадостно а ты себя одернешь, мучая, и славно, если все же с твердостью подвинешь пешечку вперед.
И эта слабая пешулечка, такая крохотная пешечка, совсем фигурка никудышная, возьмет и вырвется в ферзи; и вот уже мечты граммулечка, надежды слабенькая свечечка, молитва никому не слышная, помогут...Миленький, дерзи!
Дерзай, замурзанный, запуганный, дебютов не учивший в юности, играть всерьез не собиравшийся, но не чуравшийся проказ, привыкший к проигрышу, к ругани, но вынырнувший из угрюмости, и все-таки вконец не сдавшийся и выигравший в первый раз.
Дрожите, бедные профессоры; и трепещите, академики!
У вас соперник есть нешуточный и первооткрыватель дат; он смотрит в будущее весело, туда поедет он на велике, стихописуя круглосуточно, достоинств тайных кандидат.
5.08.98
ВЕРЛИБР