Стихотворения и поэмы - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

ПОЭМЫ

Зодчие

Как побил государьЗолотую Орду под Казанью,Указал на подворье своеПриходить мастерам.И велел благодетель, —Гласит летописца сказанье, —В память оной победыДа выстроят каменный храм.И к нему привелиФлорентийцев,И немцев,И прочихИноземных мужей,Пивших чару вина в один дых.И пришли к нему двоеБезвестных владимирских зодчих,Двое русских строителей,Статных,Босых,Молодых.Лился свет в слюдяное оконце,Был дух вельми спертый.Изразцовая печка.Божница.Угар и жара.И в посконных рубахахПред Иоанном Четвертым,Крепко за руки взявшись,Стояли сии мастера."Смерды!Можете ль церкву сложитьИноземных пригожей?Чтоб была благолепнейЗаморских церквей, говорю?"И, тряхнув волосами,Ответили зодчие:"Можем!Прикажи, государь!"И ударились в ноги царю.Государь приказал.И в субботу на вербной неделе,Покрестясь на восход,Ремешками схватив волоса,Государевы зодчиеФартуки наспех надели,На широких плечахКирпичи понесли на леса.Мастера выплеталиУзоры из каменных кружев,Выводили столбыИ, работой своею горды,Купол золотом жгли,Кровли крыли лазурью снаружиИ в свинцовые рамыВставляли чешуйки слюды.И уже потянулисьСтрельчатые башенки кверху.Переходы,Балкончики,Луковки да купола.И дивились ученые люди,Зан_е_ эта церковьКраше вилл италийскихИ пагод индийских была!Был диковинный храмБогомазами весь размалеван,В алтаре,И при входах,И в царском притворе самом.Живописной артельюМонаха Андрея РублеваИзукрашен зелоВизантийским суровым письмом…А в ногах у постройкиТорговая площадь жужжала,Торовато кричала купцам:"Покажи, чем живешь!"Ночью подлый народДо креста пропивался в кружалах,А утрами истошно вопил,Становясь на правеж.Тать, засеченный плетью,У плахи лежал бездыханно,Прямо в небо уставяОчесок седой бороды,И в московской неволеТомились татарские ханы,Посланцы Золотой,Переметчики Черной Орды.А над всем этим срамомТа церковь была —Как невеста!И с рогожкой своей,С бирюзовым колечком во рту, —Непотребная девкаСтояла у Лобного местаИ, дивясь,Как на сказку,Глядела на ту красоту…А как храм освятили,То с посохом,В шапке монашьей,Обошел его царь —От подвалов и службДо креста.И, окинувши взоромЕго узорчатые башни,"Лепота!" — молвил царь.И ответили все: "Лепота!"И спросил благодетель:"А можете ль сделать пригожей,Благолепнее этого храмаДругой, говорю?"И, тряхнув волосами,Ответили зодчие:"Можем!Прикажи, государь!"И ударились в ноги царю.И тогда государьПовелел ослепить этих зодчих,Чтоб в земле егоЦерковьСтояла одна такова,Чтобы в Суздальских земляхИ в землях РязанскихИ прочихНе поставили лучшего храма,Чем храм Покрова!Соколиные очиКололи им шилом железным,Дабы белого светаУвидеть они не могли.Их клеймили клеймом,Их секли батогами, болезных,И кидали их,Темных,На стылое лоно земли.И в Обжорном ряду,Там, где заваль кабацкая пела,Где сивухой разило,Где было от пару темно,Где кричали дьяки:"Государево слово и дело!" —Мастера Христа радиПросили на хлеб и вино.И стояла их церковьТакая,Что словно приснилась.И звонила она,Будто их отпевала навзрыд,И запретную песнюПро страшную царскую милостьПели в тайных местахПо широкой РусиГусляры.

1938

Конь(Повесть в стихах)

1Уже снежок февральский плакал,Трава пробилась кое-где,И был посол московский на колПосажен крымцами в Орде.Орел-могильник, в небе рея,Видал сквозь тучек синеву —Внизу мурзы Давлет-ГиреяВели ордынцев на Москву.И вышел царь, чтоб встретить с ласкойГостей от града вдалеке,Но воевода князь МстиславскийИм выдал броды на Оке.И били в било на Пожаре,Собраться ратникам веля,И старцы с женами бежалиСидеть за стенами Кремля.А Кремль стоял, одетый в камень,На невысоком берегуИ золотыми кулакамиГрозил старинному врагу."И бысть валы его толстенны,Со стрельнями в любом зубце.Поставил зодчий эти стеныНа твороге и на яйце!" [30]Отвага ханская иссяклаУ огороженного рва,Но тучу стрел с горящей паклейМетнула в город татарва.И самой грозной башни выше,Краснее лисьего хвоста —Пошел огонь гулять по крышам,И загорелась теснота.А смерть всегда с огнем в союзе."И не осталось в граде пня, —Писал ливонец Элерт Крузе, —Чтоб привязать к нему коня".Не диво тех в капусту высечь,Кому в огне сидеть невмочь.И было их двенадцать тысяч —Людей, убитых в эту ночь.На мостовых московских тряскихНад ними стлался черный дым.Лишь воронье в монашьих ряскахПоминки справило по ним!А царь глядел в степные дали,Разбив под Серпуховом стан…Мирзы татарские не ждали,Когда воротится Иван.Забрав заложников по правуДамасской сабли и петли,На человечий рынок в КафуДобычу крымцы увели.Пусть выбит хлеб и братья пали, —Что делать? Надо жить в избе!И снова смерды покупалиСкладные домы на Трубе,Рубили вновь проемы оконИ под веселый скрежет пилОпять Москву одели в коконСырых некрашеных стропил.Еще пышней, и необъятней,И величавей, чем сперва,Как золотая голубятня,На пепле выросла Москва!2Устав от плотницкой работы,Поднял шершавую ладоньИ тряпкой вытер капли потаНа красной шее Федька Конь.Он был Конем за силу прозван:Мощь жеребца играла в нем!Сам царь Иван Васильич ГрозныйДетину окрестил Конем.И впрямь, точна, хотя нельстива,К нему та кличка привилась.Его взлохмаченная гриваТочь-в-точь, как у коня, вилась,А кто, Конем в кружале битый,С его замашкой был знаком,Тот клялся, что смешно копытоРавнять с Коневым кулаком!Его хозяин Генрих ШтаденЦарю служил, как верный пес,И был ему за службу даденНадел земли и добрый тес.Был Генрих Штаден тонкий немец!Как в пору казней и опалЛукавый этот иноземецК царю в опричники попал?Стыдясь постройку всякой клетиТащить на собственном горбу,На рынке Штаден Федьку встретилИ подрядил срубить избу.И Конь за труд взялся с охотой,Занё работник добрый был.Он сплошь немецкие воротаРезными птицами покрыл,Чтоб из ворот легко сажалосьХозяйским санкам в добрый путь.И, утомясь работой малость,Присел на бревна отдохнуть.Из вновь отстроенной светлицы,Рукой в перчатке подбочась,Длинноголовый, узколицыйХозяин вышел в этот час.Он, вязь узорную заметивНа тонких досточках ольхи,Сердито молвил: "Доннерветтер![31]Работник! Что за петухи?"А Конь глядел с улыбкой детской,И Штаден крикнул: "Глупый хам!Не место на избе немецкойКаким-то русским петухам!"Он взял арапник и, грозя им,Полез свирепо на Коня.Но тот сказал: "Уймись, хозяин! —Лицо рукою заслоня. —Ты, знать, с утра опился водкой…"И только это он сказал,Как разъяренный немец плеткойЕго ударил по глазам.Конь осерчал. Его обидуВидали девки на юру,И он легонечко, для виду,По шее треснул немчуру.Хозяин в грязь зарылся носом,Потом поднялся кое-как…А Конь с досадой фартук сбросилИ, осерчав, пошел в кабак.3Оправив сбрую, на которойБлестел набор из серебра,Немчин кобылу тронул шпоройИ важно съехал со двора.Он наблюдал враждебным взглядом,Как просыпается Москва.На чепраке с метлою рядомБолталась песья голова.Еще и пену из корытаНикто не выплеснул пока,И лишь одна была открытаДверь у "Царева кабака".Над ней виднелся штоф в оправеДа елок жидкие верхи.У заведения в канавеВалялись с ночи питухи.И девка там валялась тоже,Прикрыв передником лицо,Что было в рябинах похожеНа воробьиное яйцо.Под просветлевшими крестамиУдарили колокола.Упряжка с лисьими хвостамиВ собор боярыню везла.Дымком куриться стали домы,И гам послышался вдали,И на Варварку божедомыУже подкидышей несли.Купцы ругались. Бранью хлесткойМоскву попробуй удиви!У каменной стены кремлевскойСтояли церкви на крови.Уже тащила сочни баба,Из кузниц несся дальний гул.Уже казенной песней "Грабят!"Был потревожен караул.А сочней дух, и свеж, и сытен,Дразня, летел во все концы.Орали сбитенщики: "Сбитень!"Псалом гундосили слепцы,Просил колодник бога ради:"Подайте мне! Увечен аз!"На Лобном месте из тетрадиДьячок вычитывал указ.Уже в возке заморском, тряском,Мелькнул посол среди толпы,И чередой на мостик СпасскийПрошли безместные попы.Они кричат, полунагие,Прихлопнув черным ногтем вшу:"Кому отправить литургию?Не то просфоркой закушу!"Уже и вовсе заблисталиЦерквей румяные верхи,Уже тузить друг друга стали,Совсем проснувшись, питухи.А он на них, начавших драться,На бестолочь и кутерьмуГлядел с презреньем иностранца,Равно враждебного всему!4Он скромно шел через палаты,Усердно ноги вытирал,Иван с Басмановым в шахматыВ особой горенке играл.Царь, опершись брадою длиннойНа жилистые кулаки,Уставил в доску нос орлиныйИ оловянные очки.В прихожей комнате соседней,Как и обычно по утрам,Ждал патриарх, чтобы к обеднеИдти с царем в господень храм.Тому ж и дела было мало,Что на молитву стать пора:Зело кормильца занималаСия персидская игра!Тут, опечален и нескладен,Надев повязку под шелом,Вошел в палату Генрих ШтаденИ государю бил челом.Он, притворясь дитятей сирым,Промолвил: "Император мой!Прошу тебя: позволь мне с миромОтъехать за море, домой".И царь спросил: "Ты, может, болен?""Здоров, надежа, как и встарь"."Ты, может, службой недоволен?""Весьма доволен, государь!""Так что ж влечет тебя за море?Ответствуй правду, безо лжи"."Увы! Меня постигло горе!""Какое горе? Расскажи"."Противно рыцарской природе,В своем же доме, белым днемВчера при всем честном народеЯ был обижен…" —"Кем?" —"Конем".Царь пригляделся. Было видно,Что под орех разделан тот!И государь спросил ехидно:"Так, значит, русский немца бьет?" —"Бьет, государь! Опричных царских,Готовых за тебя на смерть,На радость прихвостней боярскихУвечит худородный смерд!"Немчин придумал ход незряшный.Глаза Ивана стали злы:"Замкнуть Коня в Кутафью башню,Забить невежу в кандалы,Дабы не дрался неприлично,Как некий тать, засевший в яр!..Заместо слуг моих опричныхПущай бы лучше бил бояр!"Царь поднялся и, мельком глянувНа пешек сдвинутую рать,Сказал: "И нынче нам, Басманов,Игру не дали доиграть!"Переоделся в черный бархатИ, сделав постное лицо,С Басмановым и патриархомПошел на Красное крыльцо.5В тот вечер, запалив лучину,Трудился Штаден до утра:Писал знакомому немчину,Дружку с Посольского двора:"Любезный герр! В известном местеЯ вам оставил кое-что…В поход готовьте пушек двести,Солдат примерно тысяч сто.Коль можно больше — шлите больше.Из шведов навербуйте рать.Неплохо б также в чванной ПольшеОтряд из ляхов подобрать.Всё это сделать надо вскоре.Чтоб, к лету армию послав,Ударить скопом с Бела моряНа Вологду и Ярославль…"И, дописав (судьба превратна!),Письмо в подполье спрятал он —Благоразумный, аккуратный,Предусмотрительный шпион.А Федька Конь сбежал, прослышавО надвигавшейся беде.Он со двора задами вышел,Стащил коня бог знает где,Пихнул в суму — мужик бывалый —Ржаного хлеба каравай,Прибавил связку воблы вялой,Жене промолвил: "Прощевай!Ты долго ждать меня не будешь,По сердцу молодца найдешь.Коль будет лучше — позабудешь,Коль будет хуже — вспомянешь!"Степями тянется путина[32],Рысит конек, сердечный друг,Звенит заветная полтина,Женой зашитая в треух.Уже в Синоп, как турок черен,Пробрался дерзостный мужик.Там чайка плавает над моремИ тучка в Турцию бежит.Вот наконец прилива яростьФелюга режет острым лбом.Не день, не два бродяга-парусБлуждал в тумане голубом.И, с голубым туманом споря,В златой туман облачена,Из недр полуденного моряЯвилась фряжская страна!6Обидно клянчить бога радиТому, кто жить привык трудом.И Федька чуял зависть, глядя,Как иноземцы строят дом.Он и в России, до опалы,Коль сам не приложил руки, —Любил хоть поглядеть, бывало,Как избы рубят мужики,Как стены их растут всё вышеИ как потом на них верхомСадится новенькая крышаШирококрылым петухом.А тут плюгавые мужчины,Напружив жидкие горбы,Венерку голую тащилиНа крышу каменной избы.Была собой Венерка этаЗело смазлива и кругла,Простоволоса и раздета,Да, видно, больно тяжела!И думал Конь: "Народец слабый!Хоть тут не жизнь, а благодать, —Таким не с каменною бабой,А и с простой не совладать!Помочь им, что ли, в этом деле?.."И, засучивши рукава,Пошел к рабочим, что галделиИ градом сыпали слова.Он крикнул им: "Ребята! Тише!"Силком Венерку поволок,Один втащил ее на крышуИ там пристроил в уголок.Коня оставили в артели:Что стоят две таких руки!И покатились, полетелиЕго заморские деньки!Однажды слух прошел, что нынеПостройке сделает промерСам Иннокентий Барбарини,Пизанский старый инженер.И вот, седой и желтоносый,Старик пронзительно глядит,Кидает быстрые вопросыИ очень, кажется, сердит.Свою тетрадь перелистал он —Расчетов желтые листы:Его постройке не хваталоПолета в небо. Высоты!Бородку, узкую, как редька,Худыми пальцами суча,Он не видал, что сзади ФедькаГлядит в тетрадь из-за плеча.Чтобы понятнее сказаться,Руками Федька сделал знакИ знаменитому пизанцуПо-русски молвил: "Слышь! Не так!"И ноготь Федькин, тверд и грязен,По чертежу провел черту,И Барбарини, старый фрязин,Узрел в постройке высоту!И он сказал, на зависть прочим,Что Конь — весьма способный скиф,Он может быть отличным зодчим,Секреты дела изучив.И передал ему изустноСвоей науки тайны все,Свое прекрасное искусствоВ его расчетливой красе!7И строил Конь. Кто виллы в ЛуккеПокрыл узорами резьбы?В Урбино чьи большие рукиСобора вывели столбы?Чужому богу на погребуКто, безыменен и велик,В Кастелламаре вскинул к небуАркады светлых базилик?В Уффици ратуши громадыОтшлифовала чья ладонь?..На них повсюду выбить надо:"Российский мастер Федор Конь".Одни лишь сны его смущали,Вселяя в душу маету.На сердце камень ощущая,Он пробуждался весь в поту.Порою, взор его туманяСлезой непрошеной во сне,Ему курная снилась баня,Сорока на кривой сосне.И будто он походкой валкойПриходит в рощу по дрова.А там зима сидит за прялкойИ сыплет снег из рукава,И словно он стоит в собореИ где-то певчие поютПсалом о странствующих в море,Блуждающих в чужом краю.И девки снились. Не отселе,А те, что выйдут на лужокИ на подножку каруселиЗаносят красный сапожок.И, правду молвить, снилась тожеЖена, ревущая навзрыд,И двор, что звездами горожен,А сверху синим небом крыт.Но самый горький, самый страшныйЕму такой видался сон:Всё, что он строит — стены, башни, —В Москве как будто строит он!И звал назад с могучей силойНочного моря синий вал…Неярких снов России милойЕще никто не забывал!Конь не достроил дом, которыйКупило важное лицо,И, не вылазя из тратторий,Налег на крепкое винцо.О нем заботясь, как о сыне,"Что с вами сталось, милый мой?" —Спросил у Федьки Барбарини.И Конь сказал: "Хочу домой!""Останьтесь, друг мой! Что вам делатьВ снегах без края и конца,Там, где следы медведей белыхВидны у каждого крыльца?Мне жалко вас! Я чувством отчимГотов поклясться в этот час:Вы станете великим зодчим,Живя в Италии у нас!"Но Федька сквозь хмельные слезыОтветил: "Где я тут найдуБуран, и русские березы,И снег шесть месяцев в году?""Чудак! Зачем вам эти бури?Тут край весны!" — ответил тот.И Конь сказал: "Моей натуреТакой климат не подойдет!"8Конь, воротившись издалече,Пришел за милостью к царю.В покое царском дым от свечекПятнал вечернюю зарю.Царь умирал. Обрюзглый, праздный,Он слушал чтенье псалтыря.Незаживающие язвыПокрыли голову царя.Он высох и лежал в постели,Платком повязан по ушам,Но всё глаза его блестелиИ взор, как прежде, устрашал.Худой, как перст, как волос, длинный,Конь бил царю челом. И тотПромолвил: "Головы повиннойМоя секира не сечет.А всё ж с немчином дал ты маху! —Сказал он, глянув на Коня. —Сбежал он, и за то на плахуТащить бы не тебя — меня!Корысти не ища в боярстве,Служи мне, как служил вчера,Занё потребны в государствеГородовые мастера".И встретил Конь друзей веселых,Чей нрав и буен и широк,И услыхал в окрестных селахПевучий бабий говорок.В полях кузнечики трещали,На Клязьму крючник шел с багром,И, словно выстрел из пищали,В полях прокатывался гром.И ветерок свистел, как зяблик,И коршун в синем небе плыл,И перепел во ржах прозяблых,Присев на кочку, бил да бил.И два старинных верных друга,Что особливо чтят гостейИз-за моря, — метель да вьюга —Его пробрали до костей.И бабы пели в избах тесных,Скорей похожую на стон,Одну томительную песню,Что с колыбели помнил он:"И в середу —Дождь, дождь,И в четверг-то —Дождь, дождь,А соседи бранятся,Топорами грозятся…"9Иван помр_е_, послав на плахуВсех, с кем забыл расчесться встарь.Когда же бармы МономахаПринял смиренный Федор-царь,Был приставами Конь за вбротПриведен в Кремль: засыпав рвы,Царь вздумал строить Белый город —Кольцо из стен вокруг Москвы.В Кремле стояли рынды немо,Царь не снимал с креста руки.Сидели овамо и семоСедобородые дьяки.Бояре думные стояли,В углу дурак пускал кубарь…"Мне снился вещий сон, бояре!" —Неспешно начал государь.Но тут вразвалку, точно дома,Войдя в палату без чинов,Сказал, что Федька ждет приема,Старшой боярин Годунов.И царь промолвил: "Малый дикий!Зашиб немчина белым днем.Ты, Борька, лучше погляди-ка:Ножа аль гирьки — нет при нем?"Коня ввели. "Здорово, тезка! —Сказал кормилец, сев к столу,И — богородицына слезка —Лампадка вспыхнула в углу. —Сложи-ка стенку мне на месте,Где тын стоял. Чтоб та стенаДержала пушек сто аль двестиИ чтоб собой была красна!Я б и не строил ту ограду:Расходы, знаешь… то и се…Да Борька говорит, что надо,А с ним не спорь, он знает всё!.."Тут, скорчив кислую гримасу,Царь служку кликнул: "Слышь! СходиВ подвал, милок, налей мне квасуДа тараканов отцеди! —И продолжал: — Работай с богом!Потрафишь — наградит казна.Да денег трать не больно много:Ведь и казна-то не без дна!"Он почесал мизинцем темяИ крикнул: "Борька! Слышь, юла:Потехе — час, а делу — время:Пошли звонить в колокола!"Тот с огоньком в очах раскосыхЦарю одеться подмогнул,Оправил шубу, подал посохИ Федьке глазом подмигнул.И вышел Конь в ночную гнилостьОт счастья бледный, как чернец:Всё, что мечталось, всё, что снилось,Теперь сбывалось наконец!10Конь строить начал. Трезвый, жесткий,Он всюду был, всё делал сам:Рыл котлован, гасил известку,Железо гнул, столбы тесал.Его натуре любо было,Когда согласно, заодно,Два великана на стропилаТащили толстое бревно.Тут в серой туче едкой пыли,Сушившей руки и лицо,Худые бабы камень били,Звучало крепкое словцо,Там козлы ставили, а дале —Кирпич возили на возу.Вверху кричали: "Раз-два, взяли!""Полегче!" — ухали внизу.Конь не сводил с постройки глазаИ, как ни бился он, никакНе удосужился ни разуПойти ни в церковь, ни в кабак.Зато, сходиться начиная,Уже над городом виднаБыла сквозная, вырезнаяПятисаженная стена.Конь башню кончил день вчерашнийИ отвалить велел леса.Резной конек Чертольской башниУперся шпилем в небеса.Вся точно соткана из света,Она стояла так бела,Что всем казалось: башня этаСама по воздуху плыла!А ночью Конь глядел на тучиИ вдруг, уже сквозь полусон,Другую башню, много лучше,В обрывках туч увидел он.Чудесная, совсем простая,Нежданно, сквозь ночную тьму,Резными гранями блистая,Она привиделась ему…Придя с утра к Чертольской башне,Конь людям приказал: "Вали!"И те с охотою всегдашней,Кряхтя, на ломы налегли.Работа шла, но тут на стройкуЯвился государев дьяк."Ты башню, вор, ломать постой-ка! —Честил он Федьку так и сяк. —Царь что сказал? "Ни в коем разеСорить деньгами не моги!"Ужо за то тебе в ПриказеПропишут, ирод, батоги!"И Федька Конь в Приказ разбойный,Стрельцами пьяными влеком,Неторопливо и спокойноПошел за седеньким дьяком.Спускалась ночь. В застенке стыломЧадила сальная свеча.Конь посмотрел в кривое рылоПриземистого палача,Взглянул налево и направо,Снял шапку, в зубы взял ее,Спустил штаны, прилег на лаву —И засвистело батожье!..Конь вышел… Черною стеноюСтояла ночь. Но, как всегда,Вдали над фряжскою страноюГорела низкая звезда,И на кремлевской огорожеСтрельцы кричали каждый час:"Рабы твоя помилуй, боже!Спаси, святый Никола, нас!"11Когда ж стена, совсем готова,Обстала всю Москву окрем —Царь повелел державным словомКоню опять явиться в Кремль.Сидел в палате царь Феодор,Жужжали мухи. Пахла гарь."Долгонько ставил стенку, лодырь! —Сердито молвил государь. —И дорогонько! Помни, друже:Христьянству пышность не нужна.И подешевле и похуже —А всё стояла б. Всё — стена.Конешно, много ль смыслит плотник?Мужик — и вся тут недолга!И всё ж ты богу был работникИ государю был слуга.Чай, у тебя с одёжей тонко?Вот тут шубенка да парча.Хоть и хорьковая шубенка.Да с моего зато плеча!Совсем хорошая одежа,Один рукав побила моль…Ну, поцелуй мне ручку. Что жеМолчишь ты? Недоволен, что ль?""Доволен, — Конь ответил грубо, —Хорек — зело вонючий зверь!"Тут царь, запахивая шубу,Присел и шибко юркнул в дверь.12И запил Конь. Сперва "Под пушкой",Потом в "Царевом кабаке"Валялся с медною полушкой,Зажатой в потном кулаке.Топя тоску в вине зеленом,"Вся жизнь, — решил он, — прах и тлен!"Простоволосая гулёнаНе слазила с его колен,Он стал вожак кабацкой швали,Был во хмелю непобедим,Его пропойцы дядей звалиИ купно пьянствовали с ним.Когда, о стол ладонью треснувТак, что на нем виднелся знак,Конь запевал срамную песню, —Орал ту песню весь кабак!Ему проныра-целовальникНе поспевал винцо нести:"Гуляй, начальник! Пей, начальник!Шуми да денежки плати!"Конь сыпал медью, не считая:"Еще! За всё в ответе я!"И пенным зельем налитая,Ходила кр_у_гом сулея.Народ, сивухой обожженный,Буянил, а издалекаПропойц матери и женыГлядели в окна кабака.У каждой муж пьет больно много!Как раз бы мера! Вот как раз!Но на дверях белеет строгоЦарем подписанный указ.И говорится в том указе,Что, дескать, мать или женаЗвать питуха ни в коем разеИз заведенья не вольна.И докучать не смеет тожеПьянчужке-мужу женка та,Доколе он сидит в одежеИ не пропился до креста.Под вечер Федька из кружала,Шатаясь, вышел по нужде.Жена просила и дрожала:"Пойдем, соколик! Быть беде!"Но Конь ударил шапку _о_ пол,Рванул рубаху на груди:"Я только пуговицы пропилОт царской шубы!Погоди!"Опять в кабацком смраде кислом,Где пировала голытьба,Дым поднимался коромысломИ всё разгульней шла гульба,А жены в низкое оконцеГлядели на слепой огонь…И вновь перед восходом солнцаНа воздух вышел Федька Конь.Кафтан его висел, распорот,Была разбита голова."Жена! Уже я пропил ворот!Еще остались рукава!"На третье утро с Федькой рядомУселся некий хлюст. ЕгоПрозвали Кузькой Драным Задом.Тот Кузька не пил ничего,А всё пытал хмельного Федьку,Как тот разжился: "Федька! Ну,Чего таишься? Слышь! Ответь-ка:Небось набил себе мошну?Небось добра полны палаты?Жена в алмазах! Не как встарь!Небось и серебра и златаТебе отсыпал государь?Чай, одарил немецким платьем?.."Тут Конь, молчавший до поры,Сказал: "От каменного батиДождись железной просфоры!"А Кузька побледнел немножко,К окну скорехонько шагнул,Быстрехонько открыл окошкоИ тонко крикнул: "Караул!"Потом, чтоб Федька не ударил,К стрельцам за спины стал в углуИ произнес: "На государяСей тать сказал сейчас хулу!"И дело Федькино умелоПовел приказный стрикулист.Сам Годунов читал то делоИ записал на первый лист:"Пустить на вольную дорогуТакого вора — не пустяк,Понеже знает больно многоСей вор о наших крепостях.На смуту нынешнюю глядя,Терпеть буянство не с руки:Сослать его, смиренья ради,На покаянье в Соловки!"13Зосима — муж-вероучитель,Видавший бесы наяву,Построил честную обительНа одиноком острову.Невелика там братья, ибоУставом строг тот божий дом.Монахи ловят в сети рыбу,Живя апостольским трудом.Чтоб лучше храм украсить божий,Разбив подворья там и тут,Пенькою, солью, лесом, кожейВ миру торговлишку ведут.Нырки летят на этот остров,Крылами солнце заслоня…В обитель ту на строгий постригМосква отправила Коня.Дабы греховное весельеНе приходило в ум ему,Посажен Федька был не в келью,А в монастырскую тюрьму.Там вместо ложа — гроб короткийИ густо переплетеноТройною ржавою решеткойСлепое узкое окно.Наутро ключник брат Паисий,С рассвета трезвый не вполне,В тюрьму просунул носик лисий,Спросил, что видел Конь во сне.И тот ответил: "В этой ямеБез края длится ночь моя!Мне снилось нынче, что с друзьямиДо света в кости дулся я!"Отец Паисий взял подсвечник,И, плюнув, дверь захлопнул он:"Сиди в тюрьме, великий грешник!Твой сон — богопротивный сон".Монах не без душка хмельногоНазавтра вновь пришел в тюрьму,И у Коня спросил он снова,Что нынче виделось ему.И Конь ответил: "Инок честный!Силен, должно быть, сатана.Мне снился ныне сон прелестный,Я похудел с такого сна:Смущая грешника красами,Зело смазлива и кругла,Жена, обильна телесами,В сие узилище вошла".Паисий молвил: "Я утешен:Твоя душа еще во тьме,Но этот сон не так уж грешен!Ты исправляешься в тюрьме".Когда ж в окне опять явилосьЕго опухшее лицо,Конь произнес: "Мне нынче снилось,Что мы с тобою пьем винцо,Притом винцо из самых лучших…"Тут из-за двери: "Милый брат! —Коню ответил пьяный ключник. —Твой этот сон почти уж свят!Да мы и все безгрешны, что ли?Не верь, дружище! Плюнь! Слова?Надень армяк, пойдем на волю,Поможешь мне колоть дрова!"И вышел Конь. Серело море.Тянулся низкий бережок.С залетной тучкой слабо споря,Его неяркий полдень жег.Летали чайки в тусклом свете,Вились далекие дымки,На берегу сушились сети,Рядком стояли челноки.Паисий голосом нетрезвымСрамную песенку тянул.Конь пнул его тычком железнымИ в сеть рыбачью завернул,Чтоб честный ключник, малый рослый,Легко распутаться не мог,Подрясник скинул, сел на веслаИ в море оттолкнул челнок.14В Москве был голод этим летом,К зиме сожрали всех котят.Болтали, что перед рассветомГробы по воздуху летят,Что вдруг откуда-то лисицыПонабежали в погреба,Что в эту ночь на Вражек СивцевПадут три огненных столба.Недавно в Угличе ДимитрийСредь бела дня зарезан был,Но от народа Шуйский хитрыйОб этом деле правду скрыл,Сказав: "Зело прискорбный случай!На всё господня воля. Что жПоделаешь, когда в падучейНаткнулось дитятко на нож?"Но всё же очевидцы были,И на базарах, с ихних слов,Сидельцы бабам говорили.Что промахнулся Годунов.И Годунову прямо в спинуШел слух, как ветер по траве,Что он убил попова сына,А Дмитрий прячется в Литве.И, взяв жезлы с орлом двуглавым,Надев значки на рукава,Вели ярыжек на облавуЛюдей гулящих пристава.С утра валило мокрым снегом.Шла ростепель. И у воды,В кустарнике, где заяц бегал,Остались частые следы.Снег оседал, глубок и тяжек.Глухой тропинкой ввечеруБрели стрельцы ловить бродяжекВ густом Серебряном бору.Там, словно старая старушка,Укрывшись в древних сосен тень,Стояла ветхая избушкаВ платочке снежном набекрень.Она была полна народом.В ней шел негромкий разговор.Раздался стук — и задним ходомСигнули в лес за вором вор.Стрельцы вошли, взломав окошко,Достали труту и кремня,Подули на руки немножкоИ быстро высекли огня.Всё было пусто. Скрылись гости.Но щи дымились в чашке — иВалялись брошенные костиУ опрокинутой скамьи.Тараканье на бревнах старыхУскорило неспешный бег…Укрыт тряпьем, лежал на нарах,В похмелье мучась, человек.Он застонал и, спину гладя,Присел на лавку, гол и бос.К худым плечам свисали прядиСедых нечесаных волос.Его увидя в тусклом свете,"Ты кто?" — спросили пристава.И хриплый голос им ответил:"Иван, не помнящий родства!"

1940

Пирамида

Когда болезнь, как мускусная крыса,Что заползает ночью в камелек,Изъела грудь и чрево Сезостриса —Царь понял:День кончины недалек!Он продал дочь.Каменотесам выдалЗапасыМеди,Леса,Янтаря,Чтоб те ему сложили пирамиду —Жилье, во всем достойное царя.Днем раскаляясь,Ночью холодея,Лежал Мемфис на ложе из парчи,И сотни тысяч пленных иудеевТесали плиты,Клали кирпичи.Они пришли покорные,Без жалоб,В шатрах верблюжьих жили,Как пришлось;У огнеглазых иудеек на лобСпадали кольца смоляных волос.Оторваны от прялки и орала,Палимы солнцем,Брошены во тьму, —Рабы царя…Их сотни умирало,Чтоб возвести могилу одному.И вырос конус царственной гробницыСперва на четверть,А потом на треть.И, глядя вдаль сквозь длинные ресницы,Ждал Сезострис —И медлил умереть.Когда ж ушли от гроба сорок тысяч,Врубив орнамент на последний фриз,Велел писцам слова гордыни высечьРезцом на камне чванный Сезострис:"Я,Древний царь,Воздвигший камни эти,Сказал:Покрыть словами их бока,Чтоб тьмы людей,Живущие на свете,Хвалили труд мойДолгие века".Вчерашний мирРаздвинули скитальцы,Упали царства,Встали города.Текли столетья,Как песок сквозь пальцы,Как сквозь ведро дырявое —Вода.Поникли сфинксы каменными лбами.Кружат орлы.В пустыне — зной и тишь,А времяНадписьВыгрызло зубами,Как ломтик сыраВыгрызает мышь.Слова,Что были выбиты, как проба,Молчат сегодня о его делах,И прах царя.Украденный из гроба,В своей печи убогийСжег феллах.Но, мир пугая каменным величьем.Среди сухих известняковых грудСтоит,Побелена пометом птичьим,Его гробница —Безыменный труд.И путник,Ищущий воды и тени,Лицо от солнца шлемом заслоня,Пред ней,В песке сыпучем по колени,Осадит вдруг поджарого коняИ скажет:"Царь!Забыты в сонме прочихТвои делаИ помыслы твои,Но вечен трудТвоих безвестных зодчих,Трудолюбивых,Словно муравьи!"

1940

Свадьба

Царь Дакии,Господень бич,Аттила, —Предшественник Железного Хромца,Рожденного седым,С кровавым сгусткомВ ладони детской, —Поводырь убийц,Кормивший смертью с острия мечаРастерзанный и падший мир,Работник,Оравший твердь копьем,Дикарь,С петельСорвавший дверь Европы, —Был уродец.Большеголовый,Щуплый, как дитя,Он походил на карлика,И копотьИзрубленной мечами смуглотыНа шишковатом лбу его лежала.Жег взгляд его, как греческий огонь,Рыжели волосы его, как ворохИзломанных орлиных перьев.МирВ его ладони детской был — как птица,Как воробей,Которого вольна,Играя, задушить рука ребенка.Водоворот его орды кружилТьму человечьих щеп,Всю сволочь мира:Германец — увалень,Проныра — беглый раб,Грек — ренегат, порочный и лукавый,Косой монгол и вороватый скифКладь громоздили на ее телеги.Костры шипели.Женщины бранились.В навозе дети пачкали зады.Ослы рыдали.На горбах верблюжьих,Бродя, скисало в бурдюках вино.Косматые лошадки в торокахЕдва тащили, оступаясь, всюМонастырей разграбленную святость.Вонючий мул в оческах гривы несБесценные закладки папских библий,И по пути колол ему бокаУкраденным клейнодом —Царским скиптром —Хромой дикарь,Свою дурную хворьОдетым в рубища патрицианкамДаривший снисходительно…ОрдаШла в золоте,На кладах почивала.Один Аттила — голову во снеПокоил на простой луке седельной,Был целомудр,Пил только воду,ЕлОтвар ячменный в деревянной чаше,Он лишь один — диковинный урод —Не донимал, как хмель врачует сердце,Как мучит женская любовь,Как страстьСухим морозом тело сотрясает.Косматый волхв славянский говорил,Что, глядя в зеркало меча,АттилаПровидит будущее,Тайный смыслБезмерного течения на ЗападАзийских толп…И впрямь Аттила зналСудьбу свою — водителя народов.Зажавший плоть в железном кулаке,В поту ходивший с лейкою кровавойНад пажитью костей и черепов,Садовник бед, он жил для урожая,Собрать который внукам суждено!Кто знает — где Аттила повстречалПрелестную парфянскую царевну?Неведомо!Кто знает — каковаОна была?Бог весть!Но посетилоАттилу чувство,И свила любовьСвое гнездо в его дремучем сердце.В бревенчатом дубовом теремуИграли свадьбу.На столах дубовыхДымилась снедь.Дубовых скамей рядПод грузом ляжек каменных ломился.Пыланьем факелов,Мерцаньем плошекБыл озарен тот сумрачный чертог.Свет ударял в сарматские щиты,Блуждал в мечах, перекрестивших стены,Лизал ножи…Кабанья голова,На пир ощерясь мертвыми клыками,Венчала стол,И голуби в медуДразнили нежностью неизреченной!Уже скамейки рушились,УжеРебрастый пес, пинаемый ногами,Лизал блевоту с деревянных ртовДавно бесчувственных, как бревна, пьяниц,Сброд пировал.Тут колотил шутаВоловьей костью варвар низколобый,Там хохотал, зажмурив очи, гунн,Багроволикий и рыжебородый,Блаженно запустивший пятернюВ копну волос свалявшихся и вшивых.Звучала брань.Гудели днища бубнов,Стонали домры.Детским альтом пелСедой кастрат, бежавший из капеллы.И длился пир.А над бесчинством пира,Над дикой свадьбой,Очумев в дыму,Между стропил закопченных чертогаЛетал, на цепь посаженный, орел —Полуслепой, встревоженный, тяжелый.Он факелы горящие сшибалОтяжелевшими в плену крылами,И в лужах гасли уголья, шипя,И бражников огарки обжигали,И сброд рычал,И тень орлиных крыл,Как тень беды, носилась по чертогу.Средь буйства сборищаНа грубом тронеЗвездой сиял чудовищный жених.Впервые в жизни сбросив плащ верблюжийС широких плеч солдата, он наделИ бронзовые серьги, и железныйВенец царя.Впервые в жизни онУ смуглой кисти застегнул широкийСеребряный браслет,И в первый разЗастежек золоченые жукиЕго хитон пурпуровый пятнали.Он кубками вливал в себя виноИ мясо жирное терзал руками.Был потен лоб его.С блестящих губВдоль подбородка жир бараний стылый,Белея, тек на бороду его.Как у совы полночной,ОкруглилисьЕго вином налитые глаза.Его икота била.МолоткамиГвоздил его железные вискиВсесильный хмель.В текучих смерчах — черныхИ пламенных —Плыл перед ним чертог.Сквозь черноту и пламя проступалиВ глазах подобья шаткие вещейИ рушились в бездонные провалы!Хмель клал его плашмя,Хмель наливалЖелезом — руки,Темнотой — глазницы,Но с каменным упрямством дикаря,Которым он создал себя,КоторымОн в долгих битвах изводил врагов,Дикарь борол и в этом ратоборстве:Поверженный,Он поднимался вновь,Пил, хохотал, и ел, и сквернословил!Так веселился он.Казалось, весьОн хочет выплеснуть себя, как чашу.Казалось, что единым духом — всюОн хочет выпить жизнь свою.Казалось,Всю мощь души,Всю тела чистотуАттила хочет расточить в разгуле!Когда ж, шатаясь,Весь побагровев,Весь потрясаем диким вожделеньем,Ступил Аттила на ночной порогНевесты сокровенного покоя, —Не кончив песни, замолчал кастрат,Утихли домры,Смолкли крики пира,И тот порог посыпали пшеном…Любовь!Ты дверь, куда мы все стучим,Путь в то гнездо, где девять кратких лунМы, прислонив колени к подбородку,Блаженно ощущаем бытие,Еще не отягченное сознаньем!..Ночь шла.Как вдругИз брачного чертогаК пирующим донесся женский вопль…Валя столы,Гудя пчелиным роем,Толпою свадьба ринулась туда,Взломала дверь — и замерла у входа:Мерцал ночник,У ложа на ковре,Закинув голову, лежал Аттила.Он умирал.Икая и хрипя,Он скреб ковер и поводил ногами,Как бы отталкивая смерть.ЗрачкиОстекленевшие свои уставяНа ком-то зримом одному ему,Он коченел, мертвел и ужасался.И если бы все полчища его,Звеня мечами, кинулись на помощьК нему,И плотно б сдвинули щиты,И копьями б его загородили, —Раздвинув копья,Разведя мечи,Прошел бы среди них его противник,За шиворот поднял бы дикаря,Поставил бы на страшный поединокИ поборол бы вновь…Так он лежал,Весь расточенный,Весь опустошенныйИ двигал шеей,Как бы удивлен,Что руки смертиКрепче рук Аттилы.Так сердца взрывчатая полнотаРазорвала воловью оболочку —И он погиб,И женщина былаВ его пути тем камнем, о которыйСпоткнулась жизнь его на всем скаку.Мерцал ночник.И девушка в углу,Стуча зубами, молча содрогалась.Как спирт и сахар, тек в окно рассвет,Кричал петух.И выпитая чашаУ ног вождя валялась на полу,И сам он был — как выпитая чаша.Тогда была отведена река,Кремнистое и гальчатое руслоОбнажено лопатами, —И в немБыла рабами вырыта могила.Волы в ярмах, украшенных цветами,Торжественно везли один в другом —Гроб золотой, серебряный и медный.И в третьем —Самом маленьком гробу —Уродливый,Немой,Большеголовый,Покоился невиданный мертвец.Сыграли тризну, и вождя зарыли.Разравнивая холм,Над ним прошлиБесчисленные полчища азийцев,Реку вернули в прежнее русло,Рабов зарезалиИ скрылись в степи.И чернаяЗаплаканная ночь,В оправе грубых северных созвездий,Осела крепкимУгольным пластом,Крылом совы простерлась над могилой.

1933–1940

Приданое

В тростниках просохли кочки,Зацвели каштаны в Тусе,Плачет розовая дочкаБлагородного Фердуси:"Больше куклы мне не снятся,Женихи густой толпоюУ дверей моих теснятся,Как бараны к водопою.Вы, надеюсь, мне дадитеОдного назвать желанным.Уважаемый родитель!Как дела с моим приданым?"Отвечает пылкой дочкеДобродетельный Фердуси:"На деревьях взбухли почки.В облаках курлычут гуси.В вашем сердце полной чашейХодит паводок весенний,Но, увы: к несчастью, вашиСправедливы опасенья.В нашей бочке — мерка риса,Да и то еще едва ли.Мы куда бедней, чем крыса,Что живет у нас в подвале.Но уймите, дочь, досаду,Не горюйте слишком рано:Завтра утром я засядуЗа сказания Ирана,За богов и за героев,За сраженья и победыИ, старания утроив,Их окончу до обеда,Чтобы вился стих чудесныйЛегким золотом по черни,Чтобы шах прекрасной песнейНасладился в час вечерний.Шах прочтет и караваномКруглых войлочных верблюдовНам пришлет цветные тканиИ серебряные блюда,Шелк и бисерные нити,И мускат с имбирем пряным,И тогда, кого хотите,Назовете вы желанным".В тростниках размокли кочки,Отцвели каштаны в Тусе,И опять стучится дочкаК благодушному Фердуси:"Третий месяц вы не спитеЗа своим занятьем странным.Уважаемый родитель!Как дела с моим приданым?Поглядевши, как пылаетОгонек у вас ночами,Все соседи пожимаютУгловатыми плечами".Отвечает пылкой дочкеРассудительный Фердуси:"На деревьях мерзнут почки,В облаках умолкли гуси,Труд — глубокая криница,Зачерпнул я влаги мало,И алмазов на страницахЛишь немного заблистало.Не волнуйтесь, подождите,Год я буду неустанным,И тогда, кого хотите,Назовете вы желанным".Через год просохли кочки,Зацвели каштаны в Тусе,И опять стучится дочкаК терпеливому Фердуси:"Где же бисерные нитиИ мускат с имбирем пряным?Уважаемый родитель!Как дела с моим приданым?Женихов толпа усталаОжиданием томиться.Иль опять алмазов малоЗаблистало на страницах?"Отвечает гневной дочкеОпечаленный Фердуси:"Поглядите в эти строчки,Я за труд взялся не труся,Но должны еще чудеснейБыть завязки приключений,Чтобы шах прекрасной песнейНасладился в час вечерний.Не волнуйтесь, подождите,Разве каплет над Ираном?Будет день, кого хотите,Назовете вы желанным".Баня старая закрылась,И открылся новый рынок.На макушке засветиласьТюбетейка из сединок.Чуть ползет перо поэтаИ поскрипывает тише.Чередой проходят лета,Дочка ждет, Фердуси пишет.В тростниках размокли кочки,Отцвели каштаны в Тусе.Вновь стучится злая дочкаК одряхлелому Фердуси:"Жизнь прошла, а вы сидитеНад писаньем окаянным.Уважаемый родитель!Как дела с моим приданым?Вы, как заяц, поседели,Стали злым и желтоносым,Вы над песней просиделиДвадцать зим и двадцать весен.Двадцать раз любили гуси,Двадцать раз взбухали почки.Вы оставили, Фердуси,В старых девах вашу дочку"."Будут груши, будут фиги,И халаты, и рубахи.Я вчера окончил книгуИ с купцом отправил к шаху.Холм песчаный не остынетЗа дорожным поворотом —Тридцать странников пустыниПодойдут к моим воротам".Посреди придворных близкихШах сидел в своем серале.С ним лежали одалиски,И скопцы ему играли.Шах глядел, как пляшут тристаЮных дев, и бровью двигал.Переписанную чистоЗвездочет приносит книгу:"Шаху прислан дар поэтом,Стихотворцем поседелым…"Шах сказал: "Но разве это —Государственное дело?Я пришел к моим невестам,Я сижу в моем гареме.Тут читать совсем не местоИ писать совсем не время.Я потом прочту записки,Небольшая в том утрата".Улыбнулись одалиски,Захихикали кастраты.В тростниках просохли кочки,Зацвели каштаны в Тусе.Кличет сгорбленную дочкуДобродетельный Фердуси:"Сослужите службу нынеСтарику, что видит худо:Не идут ли по долинеТридцать войлочных верблюдов?""Не бегут к дороге дети,Колокольцы не бренчали,В поле только легкий ветерРазметает прах песчаный".На деревьях мерзнут почки,В облаках умолкли гуси,И опять взывает к дочкеОпечаленный Фердуси:"Я сквозь бельма, старец древний,Вижу мир, как рыба в тине.Не стоят ли у деревниТридцать странников пустыни?""Не бегут к дороге дети,Колокольцы не бренчали.В поле только легкий ветерРазметает прах песчаный".Вот посол, пестро одетый,Все дворы обходит в Тусе:"Где живет звезда поэтов —Ослепительный Фердуси?Вьется стих его чудесныйЛегким золотом по черни,Падишах прекрасной песнейНасладился в час вечерний.Шах в дворце своем — и нынеОн прислал певцу оттудаТридцать странников пустыни,Тридцать войлочных верблюдов,Ткани солнечного цвета,Полосатые бурнусы…Где живет звезда поэтов —Ослепительный Фердуси?"Стон верблюдов горбоносыхУ ворот восточных где-то,А из западных выносятТело старого поэта.Бормоча и приседая,Как рассохшаяся бочка,Караван встречать — седая —На крыльцо выходит дочка:"Ах, медлительные люди!Вы немножко опоздали.Мой отец носить не будетНи халатов, ни сандалий.Если шитые иголкойПлатья нашивал он прежде,То теперь он носит толькоДеревянные одежды.Если раньше в жажде горькойИз ручья черпал рукою,То теперь он любит толькоВоду вечного покоя.Мой жених крылами чертитСтрашный след на поле бранном.Джинна близкой-близкой смертиЯ зову моим желанным.Он просить за мной не будетНи халатов, ни сандалий…Ах, медлительные люди!Вы немножко опоздали".Встал над Тусом вечер синий,И гуськом идут оттудаТридцать странников пустыни,Тридцать войлочных верблюдов.

1935

Певец

Тачанки и пулеметы,И пушки в серых чехлах.Походным порядком ротыВступают в мирный кишлак.Вечерний шелковый воздух,Оранжевые костры,Хивы золотые звездыИ синие — Бухары.За ними бегут ребята,Таща кувшины воды,На мокром песке ребят ихМаленькие следы.Ребята гудят, как мухи,Жужжат, как пчелы во ржи,Их гонят в дома старухи,Не снявшие паранджи.Они их берут за спинуИ тащат на голове.Учитель, глотая хину,Справляется: что в Москве?И вот дымится и тухнетСырой кизяк, запылав.В круглой походной кухнеВарится жирный пилав.У нас, в комнатенке тесной,Слышно, как там, в ночи,Поют гортанные песниПленные басмачи.Уже сухую соломуНастлали на ночь в углы,Но входит хозяин домаТаджик Магомет-оглы.Он нам, как единоверцам,Отвешивает поклон,Рукою ко лбу и сердцуЛегко касается он.Мы смотрим с немым вопросом,С невольной дрожью в душе:Ему не хватает носа,Недостает ушей.И он невнятно бормочет,И речь его как туман.Тогда встает переводчикСелим-ага-Сулейман.Не говоря ни слова,Он стелет на пол кошму,Приносит манерку пловаИ чай подает ему."Гостеприимства ради,Друзья, мы не будем злыК наследнику шейха Сади —Певцу Магомет-оглы.Слова его — нить жемчужин,Трубы драгоценный звон,И усладить наш ужинПесней желает он".Ночь. Мы сидим раздеты,С трубками, по углам,И пеструю речь поэтаСелим переводит нам."Я жил пастухом у бая,Когда в гнезде у орлаАзия голубаяНаложницею спала,Пахал чужие опушкиЯ на чужих волах,Под щеку вместо подушкиПодкладывал я кулак.Котомка — и вот он весь я, —Котомка, посох и пот!И, может быть, только песняВ котомку ту не войдет —О том, что мор в Тегеране,Восток бездомен и сир,Но, словно курдюк бараний,Налился жиром эмир.Я правду пел, а не блеял,И песня была горька,Она бывала кислееКобыльего молока.Когда я слагал рубай,Колючие, как мечи,"Молчи!" — говорили баи,Шипели муллы: "Молчи!"Но след у неправды топок,С ней нечем делиться мне,Стихи, как цветущий хлопок,Летели по всей стране.Народ умирал в печали,Я пел, а время текло,И четверо постучалиНагайками мне в стекло,Меня повалили на пол,В мешок впихнули меня,Заткнули мне горло кляпомИ кинули на коня.Два дня мы неслись. На третийВ лучах рассветной игрыЗареяли минаретыИгрушечной Бухары.В тюрьму принесли мне к ночиШашлык и сладкий инжир,Тогда я узнал, что хочетБеседы со мной эмир.Закат окровавил горы,Когда, перстнями звеня,На коврике из АнгорыВластитель принял меня.Заря пылала и тухла,Обуглившись по краям,В руке веснушчатой, пухлойДымился длинный кальян."Не преклоняй колена,Отри утомленья пот! —(Он сладок был, как измена,И ласков, как тот, кто лжет.) —Не каждый имеет правоПевцу подвести коня!Твоя прекрасная славаДомчалась и до меня.Недаром в свои тетрадиПереписал я самСлова, что промолвил СадиИ обронил Хаям.Догадки меня загрызли:Откуда берете выТакие слова — из жизниИль просто из головы?"Я видел: он врет, лисица!Он льстит, но прячет глаза!И, вынув обрывки ситца,Я вытерся и сказал:"Эмир! Это дело тонко!Возьмешь ли из головыКривые ножки ребенка,Скупые слезы вдовы?Нет! Песня приходит в уши,Когда, быка заколов,Ты лучшую четверть тушиКазне относишь в налог,Когда в богатых амбарахТебе не дают зерна.В кофейнях и на базарахВесь день толчется онаИ видит, как, прежде сонный,Народ теряет покойПод щедрой, под благосклонной,Под мудрой твоей рукой.Она проходит сквозь сердце,Скисая в нем и бродя,Чтоб сделаться крепче перца,Живительнее дождя,Став черного кофе гуще,Коль совесть твоя чиста,Могущественной, влекущейВходит она в уста!"Эмира дряблые щекиБурели, как кирпичи,Смешным голоском девчонкиЭмир завопил: "Молчи!"Он кинул в меня кинжальчик,Но, словно ветку в цвету,Широкобедрый мальчикПоймал его на лету."Мудрец печется о пчелах,Но истребляет ос!Дурак! Не слишком ли дологТвой вездесущий нос?Тобой развращен, сорока,Народ начинает клястьКоран и знамя пророка,Мою священную власть!Чтоб проучить невежу,Запру я песню твою:И нос я этот отрежу,И рот я этот зашью!Дабы доносился глушеК тебе неутешный плач,Саблей отрубит ушиЗавтра тебе палач!Палач души твоей дверцыЗахлопнет, как птичью клеть!""Но если он вырвет сердце,То что же будет болеть?""Не бойся! Его клещамиНе вытащат палачи!Помни меня в печали:Живи, томись, молчи!"Погибель душе эмира!Я стал после трех ночейКруглее головки сыраПо милости палачей.Из лап их в смертном потеУшел Магомет-оглы.Вглядитесь — и вы найдетеУ губ моих след иглы.Скитаясь, подобно тени,Я дожил до дня, когдаНам справедливый ЛенинДал пастбища и стада,Пять ярких лучей свободыГорели в звезде Москвы!Я прожил долгие годы,Но жизнь мне открыли вы,Я стар, но с каждым дыханьемНенависть горячей!Стихи! Их поют дехкане,Бьющие басмачей.Поэтом и страстотерпцем —Так я покину мир.Эмир оставил мне сердце,И он ошибся, эмир!"Разгладив полы халата,Вздохнул умолкший старик,Мы слышим, как, мчась куда-то,Бормочет пьяный арык.Мы слышим в комнате тесной,Как рядом с нами в ночиПоют гортанные песниПленные басмачи.Матов рассветный воздух,Стали не так острыХивы золотые звездыИ синие — Бухары.Но зоркий прожектор косоПолзет по темным полям…Выходит наш гость безносыйИ дню говорит: "Селям!"

1936

Песня про Алену-старицу

Что не пройдет —Останется,А что пройдет —Забудется…Сидит Алена-СтарицаВ Москве, на Вшивой улице.Зипун, простоволосая,На голову набросила,А ноги в кровь изрезаныТяжелыми железами.Бегут ребята — дразнятся,Кипит в застенке варево…Покажут ноне разницамОстрастку судьи царевы!Расспросят, в землю метламиБрады у ставя долгие,Как соколы залетныеГуляли Доном-Волгою,Как под Азовом ладилиЧелны с высоким застругом,Как шарили да грабилиТорговый город Астрахань!Палач-собака скалится,Лиса-приказный хмурится.Сидит Алена-СтарицаВ Москве, на Вшивой улице.Судья в кафтане до полуВ лицо ей светит свечечкой:"Немало, ведьма, попилаТы крови человеческой,Покуда плахе-матушкеЧелом ты не ударила!"Пытают в раз остаточныйБояре государевы:"Обедню черту правила ль,Сквозь сито землю сеяла льВ погибель роду цареву,Здоровью Алексееву?""Смолой приправлен жидкою,Мне солон царский хлебушек!А ты, боярин, пыткоюСтращал бы красных девушек!Хотите — жгите заживо,А я царя не сглазила.Мне жребий выпал — важиватьПолки Степана Разина.В моих ушах без умолкаПоет стрела татарская…Те два полка,Что два волка,Дружину грызли царскую!Нам, смердам, двери запертыПовсюду, кроме паперти.На паперти слепцы поют,Попросишь — грош купцы дают.Судьба меня возвысила!Я бар, как семя, щелкала,Ходила в кике бисерной,В зеленой кофте шелковой.На Волге — что оконницы —Пруды с зеленой ряскою,В них раки нынче кормятсяСвежинкою дворянскою.Боярский суд не жаловалНи старого, ни малого,Так вас любить,Так вас жалеть —Себя губить,Душе болеть!..Горят огни-пожарища,Дымы кругом постелены.Мои друзья-товарищиПорубаны, постреляны,Им глазыньки до донышкаНочной стервятник выклевал,Их греет волчье солнышко,Они к нему привыкнули.И мне топор, знать, выточенУ ката в башне пыточной,Да помни, дьяк,Не ровен час:Сегодня — нас,А завтра — вас!Мне б после смерти галкой стать,Летать под низкою тучею,Ночей не спать, —Царя пугатьБедою неминучею!.."Смола в застенке варится,Опарой всходит сдобною,Ведут Алену-СтарицуСтрельцы на место Лобное.В Зарядье над осокоюБлестит зарница дальняя.Горит звезда высокая…Терпи, многострадальная!А тучи, словно лошади,Бегут над Красной площадью.Все звери спят.Все птицы спят,Одни дьякиЛюдей казнят.

1938

Ермак

"Звон медный несется,

гудит над Москвой".

Ал. Толстой

Пирует с дружиной отважный ЕрмакВ юрте у слепого Кучума.Средь пира на руку склонился казак,Грызет его черная дума.И, пенным вином наполняя стакан,Подручным своим говорит атаман:"Не мерена вдоль и не пройдена вширь,Покрыта тайгой непроезжей,У нас под ногой распростерлась СибирьКосматою шкурой медвежьей.Пушнина в сибирских лесах хороша,И красная рыба в струях Иртыша!Мы можем землей этой тучной владеть,Ее разделивши по-братски.Мне в пору Кучумовы бармы надетьИ сделаться князем остяцким…Бери их кто хочет, да только не я:Иная печаль меня гложет, друзья!С охотой отдал бы я что ни спроси,Будь то самопал иль уздечка,Чтоб только взглянуть, как у нас на РусиГорит перед образом свечка,Как бабы кудель выбивают и вьют,А красные девушки песни поют!Но всем нам дорога на Русь запертаБылым воровством бестолковым.Одни лишь для татя туда ворота —И те под замочком пеньковым.Нет спору, суров государев указ!Дьяки на Руси не помилуют нас…Богатства, добытые бранным трудомС заморских земель и окраин,Тогда лишь приносят корысть, если в домИх сносит разумный хозяин.И я б этот край, коль дозволите вы,Отдал под высокую руку Москвы.Послать бы гонца — государю челомУдарить Кучумовым царствомЧтоб царь, позабыв о разбое былом,Казакам сказал: "Благодарствуй!"Тогда б нам открылась дорога на Русь…Я только вот ехать туда не берусь:Глядел без опаски я смерти в лицо,А в царские очи — не гляну!.."Ермак замолчал, а бесстрашный КольцоСказал своему атаману:"Дай я туда съезжу. Была не была!Не срубят головушку — будет цела!Хоть крут государь, да умел воровать,Умей не сробеть и в ответе!Конца не минуешь, а двум не бывать,Не жить и две жизни на свете!А коль помирать, то, кого ни спроси,Куда веселей помирать на Руси!.."Над хмурой Москвою не льется трезвонСо ста сорока колоколен:Ливонской войной государь удрученИ тяжкою немочью болен.Главу опустив, он без ласковых словВ Кремле принимает нежданных послов.Стоят в Грановитой палате стрельцы,Бояре сидят на помосте,И царь вопрошает: "Вы кто, молодцы?Купцы аль заморские гости?Почто вы, ребята, ни свет ни заряЯвились тревожить надежу-царя?.."И, глядя без страха Ивану в лицо,С открытой душой, по-простецки:"Царь! Мы русаки! — отвечает Кольцо, —И промысел наш — не купецкий.Молю: хоть опала на нас велика,Не гневайся, царь! Мы — послы Ермака.Мы, выйдя на Дон из Московской земли,Губили безвинные души.Но ты, государь, нас вязать не вели,А слово казачье послушай.Дай сердце излить, коль свидаться пришлось,Казнить нас и после успеешь небось!Чего натворила лихая рука,Маша кистенем на просторе,То знает широкая Волга-река,Хвалынское бурное море.Недаром горюют о нас до сих порВ Разбойном приказе петля да топор!Но знай: мы в Кучумову землю пошлиЗагладить бывалые вины.В Сибири, от белого света вдали,Мы бились с отвагою львиной.Там солнце глядит, как сквозь рыбий пузНо мы, государь, одолели Сибирь!Нечасты в той дальней стране города,Но стылые недра богаты.Пластами в горах залегает руда,По руслам рассыпано злато.Весь край этот, взятый в жестокой борьбе,Мы в кованом шлеме подносим тебе!Немало высоких казацких могилСтоит вдоль дороженьки нашей,Но мы тебе бурную речку ТагилПодносим, как полную чашу.Прими эту русскую нашу хлеб-соль,А там хоть на дыбу послать нас изволь!"Иван поднялся и, лицом просветлев,Что тучею было затмилось,Промолвил: "Казаки! Отныне свой гневСменяю на царскую милость.Глаз вон, коли старое вам помяну!Вы ратным трудом искупили вину.Поедешь обратно, лихой есаул, —Свезешь атаману подарок… —И царь исподлобья глазами блеснул,Свой взгляд задержав на боярах: —Так вот как, бояре, бывает подчас!Казацкая доблесть — наука для вас.Казаки от царского гнева, как вы,У хана защиты не просят,Казаки в Литву не бегут из МосквыИ сор из избы не выносят.Скажу не таясь, что пошло бы вам впрок,Когда б вы запомнили этот урок!А нынче быть пиру! Хилков, — порадей,Чтоб сварены были пельмени.Во славу простых, немудрящих людейСегодня мы чару запеним!Мы выпьем за тех, кто от трона вдалиПечется о славе Российской земли!"В кремлевской палате накрыты столыИ братины подняты до рту.Всю долгую ночь Ермаковы послыПируют с Иваном Четвертым.Хмельная беседа идет вкруг стола,И стонут московские колокола.

19 марта 1944

Князь Василько Ростовский

Ужель встречать в воротахС поклонами беду?..На Сицкое болотоБатый привел орду.От крови человечьейПодтаяла река,Кипит лихая сечаУ княжья городка.Врагам на тын по доскамВзобраться нелегко:Отважен князь Ростовский,Кудрявый Василько.В округе все, кто живы,Под княжью руку встал.Громят его дружиныНасильников татар.Но русским великанамЗастлала очи мгла,И выбит князь арканомИз утлого седла.Шумят леса густые,От горя наклонясь…Стоит перед БатыемПлененный русский князь.Под ханом знамя наше,От кровушки черно,Хан из церковной чашиПьет сладкое вино.Прихлебывая брагу,Он молвил толмачу:"Я князя за отвагуПомиловать хочу.Пусть вытрет ил болотный,С лица обмоет грязь:В моей охранной сотнеОтныне служит князь!Не помня зла былого,Недавнему врагуПодайте чашку плова,Кумыс и курагу".Но, духом тверд и светел,Спокойно и легкоНасильнику ответилОтважный Василько:"Служить тебе не буду,С тобой не буду есть.Одно звучит повсюдуСвятое слово: месть!Под нашими ногамиСтруится кровь — она,Монгольский хан поганый,Тобой отворена!Лежат в снегу у храмаТри мертвые жены.Твоими нукерамиОни осквернены!В лесу огонь пожараБураном размело.Твои, Батый, татарыСожгли мое село!Забудь я Русь хоть мало,Меня бы проклялаЖена, что целовала,И мать, что родила…"Батый, привычный к лести,Нахмурился: "Добро!Возьмите и повесьтеУпрямца за ребро!"Бьют кочеты на гумнахКрылами в полусне,А князь на крюк чугунныйПодвешен на сосне.Молчит земля сырая,Подмога далеко,И шепчет, умирая,Бесстрашный Василько:"Не вымоюсь водоюИ тканью не утрусь,А нынешней бедоюСплотится наша Русь!Сплотится Русь и вынетЕдиный меч. Тогда,Подобно дыму, сгинет,Батый, твоя орда!"И умер князь кудрявый…Но с той лихой порыПоют герою славуСедые гусляры.

26 августа 1942

Набег

Хоть еще на МосквеНе видать гололобых татар,А недаром грачиРаскричались в лесу над болотомИ по рыхлым дорогамПосадский народ —Мал и стар —Потянулся со скарбомК железным кремлевским воротам.Кто-то бухает в колоколНе покладая руки,И сполох над столицейНесется, тревожен и звонок.Бабы тащат грудных,А за ними ведут мужикиЛошаденок своих,Шелудивых своих коровенок.Увязавшись за всеми,Дворняги скулят на бегу,Меж ногами снуютИ к хозяевам жмутся упорно.И над конским навозомНа мартовском талом снегуНеуклюжие галкиДерутся за редкие зерна.Изнутри подпираютТесинами створки ворот,В них стучат запоздалые,Просят впустить Христа ради.Верхоконный кричит,Наезжая конем на народ,Что лабазы с мукоюУже загорелись в Зарядье.Ничего не поймешь,Не рассмотришь в туманной дали:То ли слободы жжетТатарва, потерявшая жалость,То ль посадские самиСвое барахлишко зажгли,Чтоб оно хоть сгорело,Да только врагу не досталось!И в глухое предместье,Где в облаке дыма видныВековечные сосныИ низкие черные срубы,То и дело подолгуС высокой Кремлевской стеныМолча смотрят бояреВ заморские длинные трубы.Суетясь у костра,Мужичонка, раздет и разут,Подгребает золуПод котел, переполненный варом,И, довольны потехой,Мальцы на салазках везутГорки каменных ядер —Гостинцы готовят татарам!Катят дюжие ратникиБочки по талому льдуИз глубоких подвалов,Где порох с картечью хранится.Тупорылая пушечкаНа деревянном ходуВниз, на Красную площадь,Глядится из тесной бойницы.И над ревом животных,Над гулом смятенной толпы,Над котлами смолы,Над стрелецкой дружиною коннойВ золотом облаченье,Вздымая хоругви, попыНа Кремлевские стеныИдут с чудотворной иконой.А в усадьбе своейХитроумный голландский купецЗапирает калиткуИ, заступ отточенный вынув,Под сухою ветлойЗарывает железный ларец,Полный звонких дукатовИ светлых тяжелых цехинов.Повисают замкиНа ларях мелочных торгашей,Лишь в кружалах пропойцыДуют для храбрости брагу.Попадья норовитВынуть серьги из нежных ушейИ красавицу дочкуВ мужицкую рядит сермягу.Толстый дьяк отговетьПеред смертью решил. А покаПод шумок у народаМучицу скупил за спасибо.Судьи в Тайном приказеПытают весь день "языка":То кидают на землю,То вновь поднимают на дыбу.А старухи толкуют.Что в поле у старых межейВедьмы сеяли землюВчерашнюю ночь на рассвете.И ревут молодайки:Они растеряли мужей,За подолы их, плача,Цепляются малые дети.И, к луке пригибаясь,Без милости лошадь гоня,Чистым полем да ельником,Скрытной лесною дорогой,В поводу за собоюВедя запасного коня,Поспешает гонецК ЯрославлюЗа скорой подмогой.

1942

Казнь

Дохнул бензином легкий фордИ замер у крыльца,Когда из дверцы вылез лорд,Старик с лицом скопца.У распахнувшихся дверей,Поникнув головой,Ждал дрессированный лакейВ чулках и с булавой.И лорд, узнав, что света нетИ почта не пришла,Прошел в угрюмый кабинетИ в кресло у стола,Устав от треволнений дня,Присел, не сняв пальто.Дом без воды и без огняУгрюм и тих. НичтоНе потревожит мирный сон.Плывет огонь свечи,И беспокойный телефонБезмолвствует в ночи.Лорд задремал. Сырая мглаЛегла в его кровать.А дрема вышла из углаИ стала колдовать:Склонилась в свете голубом,Шепча ему, что онПод балдахином и гербомВкушает мирный сон.Львы стерегут его крыльцо,Рыча в пустую мглу,И дождик мокрое лицоПрижал к его стеклу.Но вот в спокойный шум дождяВмешался чуждый звук,И, рукавами разведя,Привстал его сюртук."Товарищи! Хау-ду-ю-ду?[33] —Сказал сюртук, пища. —Давайте общую бедуОбсудим сообща.Кому терпение дано —Служите королю,А я, шотландское сукно,Достаточно терплю.Лорд сжал в кулак мои края,А я ему, врагу,Ношу часы? Да разве яПорваться не могу?"Тут шелковистый альт, звеня,Прервал: "Сюртук! Молчи!Недаром выткали меняИрландские ткачи"."Вражда, как острая игла,Сидит в моем боку!" —Рубашка лорда подошла,Качаясь, к сюртуку.И, поглядев по сторонам,Башмак промолвил: "Так!""Друзья! Позвольте слово нам! —Сказал другой башмак. —Большевиками состоя,Мы против всякой тьмы.Прошу запомнить: брат и я —Из русской кожи мы".И проводам сказали: "Плиз![34]Пожалуйте сюда!"Тогда, качаясь, свисли внизХудые провода:"Мы примыкаем сей же час!Подайте лишь свисток.Ведь рурский уголь гнал сквозь насПочти московский ток".Вокруг поднялся писк и вой:"Довольно! Смерть врагам!"И голос шляпы пуховойВмешался в общий гам:"И я могу друзьям помочь.Предметы, я былаЗабыта лордом в эту ночьНа кресле у стола.Живя вблизи его идей,Я знаю: там — навоз.Лорд оскорбляет труд людейИ шерсть свободных коз".А кресло толстое, черно,Когда умолк вокругНестройный шум, тогда оноПроговорило вдруг:"Я дрыхну в продолженье дня,Но общая бедаТеперь заставила меняПриковылять сюда.Друзья предметы, лорд жесток,Хоть мал, и глуп, и слаб.Ведь мой мельчайший завиток —Колониальный раб!К чему бездействовать крича?Пора трубить борьбу!Покуда злоба горяча,Решим его судьбу!""Казнить! — к жестоком сюртукеВопит любая нить;И каждый шнур на башмакеКричит: "Казнить! Казнить!"С опаской выглянув во двор,Приличны и черны,Читать джентльмену приговорИдут его штаны."Сэр! — обращаются они. —Здесь шесть враждебных нас.Сдавайтесь, вы совсем одниВ ночной беззвучный час.Звонок сбежал, закрылась дверь,Погас фонарь луны…""Я буду в Тоуэр взят теперь?" —"Мужайтесь! Казнены!"И лорд взмолился в тишинеК судилищу шести:"Любезные! Позвольте мнеЗащитника найти" —Вам не избегнуть наших рук,Защитник ни при чем.Но попытайтесь…" — И сюртукПожал сухим плечом.Рука джентльмена набрелаНа Библию впотьмах,Но книга — нервная была,Она сказала: "Ах!"Дрожащий лорд обвел мелькомГлазами кабинет,Но с металлическим смешкомШептали вещи: "Нет!"Сюртук хихикнул в стороне:"Все — против. Кто же за?"И лорд к портрету на стенеВозвел свои глаза:"Джентльмен в огне и на воде, —Гласит хороший тон, —Поможет равному в беде.Вступитесь, Джордж Гордон,Во имя Англии святой,Начала всех начал!"Но Байрон в раме золотойПрезрительно молчал.Обняв седины головы,Лорд завопил, стеня:"Поэт, поэт! Ужель и выОсудите меня?"И, губы приоткрыв едва,Сказал ему портрет:"Увы, меж нами нет родстваИ дружбы тоже нет.Мою безнравственность кляня,У света за спинойВы снова станете меняТравить моей женой.Начнете мне мораль читать.Потом в угоду ейУ Шелли бедного опятьОтнимете детей.Нет, лучше будемте мертвы,Пустой солильный чан, —За волю греков я, а выЗа рабство англичан".Тут кресло скрипнуло, покаЧерневшее вдали.Предметы взяли старикаИ в кресло повлекли.Не в кресло, а на страшный стул,Черневший впереди.Сюртук, нескладен и сутул,Толкнул его: "Сиди!"В борьбе с жестоким сюртукомЛорд потерял очки,А ноги тощие силкомОбули башмаки.Джентльмен издал короткий стон:"Ужасен смертный плен!"А брюки скорчились, и онНе мог разжать колен.Охвачен страхом и тоской,Старик притих, и вотНа лысом темени рукойОтер холодный пот,А шляпа вспрыгнула тудаИ завозилась там,И присосались проводаК ее крутым полям.Тогда рубашка в проводаВпустила острый ток…Серея, в Темзе шла вода,Позеленел восток,И лорд, почти сойдя с ума,Рукой глаза протер…Над Лондоном клубилась тьма:Там бастовал шахтер.

1928

Баллада о Христофоре Христе и об ангорской кошке

"В Нью-Йорке на улице умер от голода

тезка библейского Христа — безработный плотник

по имени Христофор Христос. Одновременно там

же скончался от ожирения любимый ангорский кот

миллиардера Мод-Айду".

Из газет

Библейский ХристосНа Голгофу несПростой деревянный крест.Обходит Нью-Йорк Христофор Христос.На трест громоздится трест,В витринах сверкает "просперети",Жара,В ресторанах жрут…Кого просить?У кого найтиПраво на жизнь, на труд?Без Тайной вечери,Как древле Тот,Окончив Великий пост, —Голодный, у стока для нечистот —Вторично умер Христос.Не живописал его смертных мукДосужий евангелист,Но внес полицейский инспектор КукЕго в регистрационный лист.Чрезмерно вкусив от земных щедрот,Хозяину на беду,Тогда же скончался любимый котМиллиардера Мод-Аиду.Но ангел трубой пробуждает теньДля ада или небес:Согласно писаниюВ третий деньБедняк Христофор воскрес.И ночью, покинув сырой погост,До самых высоких звездС котомкой пошел через Млечный мост!Мертвец Христофор Христос.Мохнатою лапкой усатый ротМоющий на ходу, —За ним увязался ангорский котМиллиардера Мод-Аиду.Созвездие Пса чуть не сбилось с ног,Облаивая бродяг,Боднуть собирался их Козерог,Хотел ущипнуть их Рак.Медведица через шесть небесРаскинулась кверху дном,За ними, шипя, Скорпион полез,Но поотстал на седьмом:Ведь пятки легки,Если пуст живот.Ушли человек и кот.У адских воротИх дьявол ждет,У райских ворот —Петр.И стукнул в серебряные вратаПоследний из божьих слуг:— Впустите меня!Я — тезка ХристаИ плотник по ремеслу:Не нужен ли вам в раю ремонт?Со мною набор долот…Но грубо из будочки у воротОтветил привратник Петр:— Не затем я хожу выше звезд и туч,Там, откуда земля —Как мяч,Не затем я ношу золоченый ключ,Чтоб пускать сюда всяких кляч!У нас не в ходуНи перо, ни тушь,Ни пила, ни гвоздь, ни топор:У нас легион бестелесных душВечно слушают райский хор.Огрубела рука твоя от мотыгИ от прочих грязных вещей,Ты мне будешь шокироватьВсех святых.Ты блаженнымНапустишь вшей.Коль пущу я тебя в неземную синьБез прописки и вида жить.Дьявол пустит слушок,Что побочный сынОтыскался у Госпожи.В этот мигУмывающий лапкой ротКот сказал.— Дай-ка я пройду!Я ангорский кот,Я любимый кот,Миллиардера Мод-Айду! —И ключарь пригласил его нараспев:— Райский дом для тебя готов!Для моих целомудренныхВдов и девНе хватаетВ раюКотов.А бедняк Христофор пропустил котаИ с котомкой побрёл назад —Постучаться в чугунные ворота,Ограждавшие дымный ад.Дьявол выпил железный стакан огня,По усам его потекло.— Если ищешь работу, —Спроси меня:У меня в чести ремесло!Ты мне в озере серном построишь гать,Подкуешь мои башмаки,Ты мне будешь дыбы и колы строгатьИ железные гнуть крюки…Тезки заперлисьКаждый в своем краю,И они не живут в ладу:Иисус ХристосОбитает в раю,Христофор Христос —В аду.

1936

Дорош Молибога

Своротя в лесок немногоС тракта в Город Хмельник,Упирается дорогаВ запущенный пчельник.У плетня прохожих сторожОкликает строго.Нелюдим безногий Дорош,Старый Молибога.В курене его лежанкуПодпирают колья.На стене висит берданка,Заряжена солью.Зелены его медалиИ мундир заштопан,Очи старые видалиБранный Севастополь.Только лучше не касатьсяИм виданных видов,Ушел писаным красавцем,Пришел инвалидом.Скрипит его деревяшка,Свистят ему дети.Ой, как важко, ой, как тяжкоПрожить век на свете!Сорок лет он ставит ульи,Вшей в рубахе ищет.А носатая зозуляНа яворе свищет.Жена его лежит мертвой,Сыны бородаты, —Свищет семьдесят четвертый,Девяносто пятый.Лишь от дочери ГлафирыС ним остался внучек.Дорош хлопчика цифири,Писанию учит.Раз в году уходит старыйНа село — в сочельник.Покушает кутьи, взвара —И опять на пчельник.Да еще на пасху к храмуВ деревню, где вырос,Прибредет и станет прямоС певчими на клирос,Слепцу кинет медяк в чашку,Что самому дали.Скрипит его деревяшка,На груди — медали.Что с людьми стряслось в столице:Не поймет он дел их.Только стал народ делитьсяНа красных и белых.Да от тех словес ученых,От мирской гордыни,Станут ли медвяней пчелы,Сахарнее дыни?Никакого от них прока.Ни сыро, ни сухо…Сие — речено в пророках —Томление духа.Жарок был дождем умытыйТот солнечный ранок.Пахло медом духовитымОт черемух пьяных.У Дороша ж, хоть и жарко,Ломит поясницу,Прикорнул он на лежанку,Быль сивому снится.Сон голову к доскам клонит,Как дыню-качанку…Несут вороные кониНа пчельник тачанку.В ней сидят, хмельны без меры,Шумны без причины,Удалые офицеры,Пышные мужчины.У седых смушковых шапокБархатные тульи.Сапогами они набокПокидали ульи,Стали, лаючись погано,Лакомиться медом,Стали сдуру из нагановСтрелять по колодам,По белочке-баловнице,Взлетевшей на тополь.Дорошу ж с пальбы той снитсяБранный Севастополь.Закоперщик и заводчикВсех делов греховных, —Выдается среди прочихУсатый полковник.Зубы у него — как сахар,Усы — как у турка,Волохатая папаха,Косматая бурка.И бежит — случись тот случай —На тот самый часикС речки Молибогин внучек,Маленький Ивасик.Он бегом бежит оттуда,Напуган стрельбою,Тащит синюю посудуС зеленой водою:Увидал его и топчетНогами начальник.Кричит ему: — Поставь, хлопчик,На голову чайник!Не могу промазать мимо,Попаду, не целя.Разыграем пантомимуИз "Вильгельма Телля"! —Он платочком ствол граненыйОбтирает белым,Подымает вороненыйЧерный парабеллум.Покачнулся цвет черемух,Звезды глав церковных.Друзья кричат: — Промах! Промах!Господин полковник! —Видно, в очи хмель ударилИ замутил мушку,Погиб парень, пропал парень,А ни за понюшку!Выковылял на пасекуСтарый Молибога.— Проснись, проснись, Ивасику,Усмехнись немного! —Брось, чудак! Пустяк затеял!Пуля бьется хлестко.Ручки внуковы желтееЦерковного воска.Скрипит его деревяшка,На труп солнце светит…Ой, как важко, ой, как тяжкоЖить на белом свете!С того памятного ранкуДорош стал сутулей.Он забил свою берданкуНе солью, а пулей.А до города дорога —Три версты, не дале,Надел мундир Молибога,Нацепил медали…За то дело за правоеИ совесть не взыщет!В пути ему на явореЗозуленька свищет.Насвистала сто четыре,Что-то больно много…На полковницкой квартиреСтоит Молибога.Свербит стертая водянка,И ноги устали.На плече его берданка,На груди медали.Денщик угри обзираетВ зеркальце стеклянном,Русый волос натираетМаслом конопляным.Сапоги — игрушки с виду,Чай, ходить легко в них…— Спытай, друже: к инвалидуНе выйдет полковник?Лебедем из кухни статныйДенщик выплывает.Ворочается обратно,Молвит: — Почивают. —В мундир въелся, как обида,Колючий терновник…— Так не выйдет к инвалиду,Говоришь, полковник?И опять из кухни статныйДенщик выплывает.Ворочается обратно,Молвит: — Выпивают.Подали во двор карету,И вышел из спальниМалость выпивший до светуРумяный начальник.Зубы у него — как сахар,Усы — как у турка,Волохатая папаха,Косматая бурка.Стоит в кухне МолибогаНа той деревяшке,Блестят на груди убогоКруглые медяшки.Так и виден СевастопольВ воинской осанке.Весь мундир его заштопан,На плече берданка.— Что тут ходят за героиКрымской обороны?Ну, в чем дело? Что такое?Говори, ворона! —Дорош заложил патроны,Отвечает строго:— Я не знаю, кто ворона,А я — Молибога.Я судьбу твою открою,Как сонник-толковник,С севастопольским героемГоворишь, полковник!Я с дитятей не проказил,По садкам не лажу,А коли уж ты промазал,Так я не промажу! —Побежал на полусловеПолковник к карете.Грянь, берданка! Нехай злоеНе живет на свете!Валится полковник в дверцыСрубленной ольхою,Он хватается за сердцеБелою рукою,Никнет головой кудрявойИ смертельно дышит…За то дело за правоеСовесть не взыщет!..Наставили в МолибогуКадеты наганы,Повесили МолибогуДо горы ногами.Торчит его деревяшка,Борода, как знамя…Ой, как важко, ой, как тяжкоСтрадать за панами!Большевики МолибогуОтнесли на пчельник,Бежит мимо путь-дорогаВ березняк и ельник.Он закопан между ульев,Дынных корневищей,Где носатая зозуляНа яворе свищет.

1934

Солдатка

Ты всё спала. Всё кислого хотела..Всё плакала. И скоро поняла,Что и медлительна и полнотелаВдруг стала оттого, что — тяжела.Была война. Ты, трудно подбоченясь,Несла ведро. Шла огород копать.Твой бородатый ратник-ополченецШагал по взгорьям ледяных Карпат.Как было тяжело и как несладко!Всё на тебя легло: топор, игла,Корыто, печь… Но ты была солдаткой,Великорусской женщиной была,Могучей, умной, терпеливой бабойС нечастыми сединками в косе…Родился мальчик. Он был теплый, слабый,Пискливый, красный, маленький, как все.Как было хорошо меж сонных губокВложить ему коричневый сосокНабухшей груди, полной, словно кубок,На темени пригладить волосок,Прислушаться, как он сосет, перхая,Уставившись неведомо куда,И нянчиться с мальчишкой, отдыхаяОт женского нелегкого труда…А жизнь тебе готовила отместку:Из волостной управы понятойВ осенний день принес в избу повестку.Дурная весть была в повестке той!В ней говорилось, что в снегах горбатых,Зарыт в могилу братскую, лежит,Германцами убитый на Карпатах,Твой работящий пожилой мужик.Как убивалась ты! Как голосила!..И все-таки, хоть было тяжело,Мальчишка рос. Он наливался силой,Тянулся вверх, всем горестям назло.А время было трудное!.. Бывало,Стирала ты при свете ночникаИ что могла для сына отрывалаОт своего убогого пайка.Всем волновалась: ртом полуоткрытым,Горячим лбом, испариной во сне.А он хворал. Краснухой. Дифтеритом.С другими малышами наравне.Порою из рогатки бил окошки,И люди говорили: "Ох, бедов!"Порою с ходу прыгал на подножки —Мимо идущих скорых поездов…Мальчишка вырос шустрый, словно чижик,Он в школу не ходил, а несся вскачь.Ах, эта радость первых детских книжекИ горечь первых школьных неудач!А жизнь вперед катилась час за часом.И вот однажды, раннею весной,Ломающимся юношеским басомЗаговорил парнишка озорной.И всё былое горе — малой тучкойПредставилось тебе, когда сынокПринес, богатый первою получкой,Тебе в подарок кубовый платок.Ты стала дряхлая, совсем седая…Тогда ухватами в твоей избеЗагрохала невестка молодая.Вот и нашлась помощница тебе!А в уши всё нашептывает кто-то,Что краток день счастливой тишины:Есть материнства женская работаИ есть мужской тяжелый труд войны.Недаром сердце ныло, беспокоясь:Она пришла, военная страда.Сынка призвали. Дымный красный поездУвез его неведомо куда.В тот день в прощальной суете вокзала,Простоволоса и как мел бела,Твоя сноха всплакнула и сказала,Что от него под сердцем понесла.А ты, очки связав суровой ниткой,Гадала: мертвый он или живой?И подолгу сидела над открыткойС неясным штампом почты полевой.Но сын умолк. Он в воду канул будто!Что говорить? Беда приходит вдруг!Какой фашист перечеркнул в минутуВсе двадцать лет твоих надежд и мук?Твой мертвый сын лежит в могиле братской,Весной ковыль начнет над ним расти.И внятный голос с хрипотцой солдатскойМеня ночами просит: "Отомсти!"За то, что в землю ржавою лопатойЗарыта юность жаркая моя,За старика, Что умер на КарпатахОт той же самой пули, что и я.За мать, что двадцать лет, себе на горе,Промаялась бесплодной маетой,За будущего мальчика, что вскореНа белый свет родится сиротой!Ей будет нелегко его баюкать:Она одна. Нет мужа. Сына нет…Разбойники! Они убьют и внука —Не через год, так через двадцать лет!..И все орудья фронта, каждый воин,Все бессемеры тыла, как один,Солдату отвечают: "Будь спокоен!Мы отомстим! Он будет жить, твой сын!Он будет жить! В его могучем телеБезоблачно продлится жизнь твоя.Ты пал, чтоб матери не сиротелиИ в землю не ложились сыновья!"

16–19 февраля 1944

Офицер

Нас подбили.Мы сели в предутренний часВозле Энска…Кто мог нам помочь?Одноглазый прожектор преследовал насИ зенитки клевали всю ночь.Я не знаю:Как наш самолет сгорячаСделал этот последний прыжок?..Перебитую ногу с трудом волоча,Летчик всталИ машину поджег.Кровь бежала ручьем по его сапогу,Но молчал он,Кудряв и высок.И решили мы с нимНе сдаваться врагу:Лучше — смерть.Лучше — пуля в висок.У лесного болотцаСредь ветел густыхИнвентарь подсчитали мы наш:Нож,Кисет с табаком,Бортпаек на двоих —Вот и весь наш нехитрый багаж.Мы склонились над картой,Наш чайник остыл.Мы следы от костра замели.Кое-как смастерил я для друга костыль,Вещи взял и промолвил:"Пошли".Мимо сёл и дорогМы брели стороной.Шли неделю,А фронт еще — где.Нас не компас,Нас сердце вело по роднойПутеводной кремлевской звезде.А идти еще долго.Не близок наш путь.В дальний тыл мы слетели к врагу.Николай стал садиться в пути отдохнуть."Подожди, — говорил, —Не могу…"На привалах сперва мы пивали чаек.Но хоть сытной была наша снедь,Вышел день —И доели мы с ним бортпаек…А нога его стала чернеть.Он, бредя с костылем, бормотал:"Чепуха".Но я знал:Выдыхается он.Горсть в ладонях растертого прелого мха;Вот и весь наш дневной рацион.Как-то разВ почерневших несжатых овсах(Горько пахнут поля этих лет)Показался седой ожиревший русак…Торопясь, я достал пистолет.Николай приподнялся,Задержал перед выстрелом он."Погоди, — он сказал, —Может, в смертном боюПригодится нам этот патрон…"Он шагал через силу,Небритый, в пыли,С опустевшею трубкой в зубах.В этот день мы последнюю спичку зажгли,Раскурили последний табак…"Видно, мне не дойти, — он сказал. —Я ослаб,Захворал, понимаешь…Прости.Отправляйся один.Тебе надобно в штабРазведданные, друг, донести…"Как сейчас это вижу:Лежит он разут(Больно было ему в сапоге),И лиловые пятна гангрены ползутПо его обнаженной ноге.Он лежит —И в глазах его тлеет тоска:Николай не хотел умирать."Я мечтал, — говорит он, —Понянчить сынка,Успокоить на старости мать…Уходи же! —Он мне приказал еще раз. —Не ворчи.Ты с уставом знаком?"И тогда я впервые нарушил приказИ понес его дальше силком.Как я шел — я не помню!Звенело в ушах…Пересохло от жажды во рту…Я присаживался отдохнуть, что ни шаг…Задыхался в холодном поту…В эту ночь я увидел, как села горят.Значит, близко район фронтовой.Как я ждал,Чтобы первый советский снарядПросвистал над моей головой.Вот в березу один угодил в стороне,Рядом грохнул второй у ручья…Я разрывы их слушал,И чудилось мне,Что меня окликают друзья.Полдень был.Я забрался в кустарник густой:Под огнем не пойдешь среди дня.Вдруг послышалось звонкое русское"Стой!" —И бойцы окружили меня…Сколько сдержанной нежности в лицах родных.Значит, смерть — позади!Это — жизнь!.."Дорогой!Мы добрались с тобой до своих, —Я шептал Николаю. —Очнись!"Я с земли его руку поднял,Но онаСтановилась синей и синей.И была его грудь холодна-холодна,Сердце больше не слышалось в ней…Гроб его,Караулом почетным храним,Командиры к могиле несли,И гвардейское знамя полка перед нимНаклонилось до самой земли.Это был мой товарищ.Нет, больше:Мой брат…Разве можно таких забывать?Я старухе его отослал, аттестат,Стал ей длинные письма писать.Я летаю.Я каждою бомбой дотлаРазметаю блиндаж или дот.Пусть она,Как мужская слеза тяжела,Все сжигает,На что упадет.Возвращаясь с бомбежки,Я делаю кругНад могилою в чаще лесной:В той могиле лежитМой начальник и друг,Офицер моей части родной.

1943

Баллада о старом замке

В денекЗолотой и нежаркийМы в панскую Польшу вошлиИ в старомПомещичьем паркеОхотничий замок нашли.ОкругуС готических башенЕго петушки сторожат.Убогие шахматы пашенВкруг панского замка лежат.Тот замокИз самых старинных.О нем хоть балладу пиши!И толькоВ мужицких чупринахОт горяЗаводятся вши…Мы входим тудаБез доклада,Мы входим без спросу туда —Штыка и приклада,По правуБорьбы и труда.ПроходимМолельнею древнейСреди деревянных святыхИ вместе с собойИз деревниВедем четырех понятых.Почти с поцелуем воздушным,Условности света поправ,В своем кабинетеРадушноВстречает насЛасковый граф.НеряшливоГрафское платье:У графа —Супруга больна.На бархатномГрафском халатеКофейные пятна вина.ИзбегнемНенужных вопросов!Сам графНе введет нас в обман:Он только —Эстет и философ,Коллекционер,Меломан.И он,Чтоб не вышло ошибок,Сдает намСобранье монет.Есть в замкеКоллекция скрипокИ только оружия —Нет.Граф любитОттенки карминаНа шапкахСентябрьских осин.О, сладость часовУ камина,Когда говоритКлавесин!Крестьяне?Он знает их нужды!Он сам надрывался,Как вол!Ему органически чуждыНасилиеИ произвол!И граф поправляет,Помешкав,Одно из колец золотых…Зачем жеИграет усмешкаНа синих губахПонятых?Они околдованы пеньемНаядВ соловьиных садах!..По шаткимСкрипучим ступенямМы всходимНа графский чердак.Здесь все —Как при дедушке было:Лежит голубиный помет…Подняв добродушное рыло,Стоит в уголкуПулемет!Так вот чтоФилософ шляхетскийСкрывалВ своем старом дворце!УлыбкаНаивности детскойСияет на графском лице.Да!Граф позабыл пулеметы!Но все подтвердят намОкрест:Они — лишь для псовой охотыДа вместо трещоток —В оркестр!..Как пляшутИголочки светаВ брильянте на графской руке!КрестьянеФилософа в ЛетуУвозят на грузовике."СлезайтеС лебяжьей перины!Понежились!Выспались всласть!БалладуО замке старинномДопишетСоветская власть".

1939

Сводня[35]

Подобно старой развратнице, вы сторожили

жену мою во всех углах, чтобы говорить ей о

любви вашего незаконнорожденного, или так

называемого сынв, и, когда, больной

венерической болезнью, он оставался дома, вы

говорили, что он умирал от любви к ней, вы ей

бормотали: "Возвратите мне сына".

Из письма Пушкина к Геккерену.

"Не правда ли, мадам, как весел Летний сад,Как прихотлив узор сих кованых оград,Опертых на лощеные граниты?Феб, обойдя Петрополь знаменитый,Последние лучи дарит его садамИ золотит Неву… Но вы грустны, мадам?"К жемчужному ушку под шалью лебединойСклоняются душистые седины.Красавица, косящая слегка,Плывет, облокотясь на руку старика,И держит веер страусовых перьев."Мадам, я вас молю иметь ко мне доверье!Я говорю не как придворный льстец, —Как нежный брат, как любящий отец.Поверьте мне причину тайной грусти:Вас нынче в Петергоф на праздник муж не пустит?А в Петергофе двор, фонтаны, маскарад!Клянусь, мне жалко вас. Клянусь, что Жорж бы радВас на руках носить, Сикстинская мадонна!Сие — не комплимент пустого селадона,Но истина, прелестное дитя.Жорж хочет видеть вас. Жорж любит не шутя.Ваш муж не стоит вас ни видом, ни манерой,Позвольте вас сравнить с Волканом и Венерой.Он желчен и ревнив. Простите мой пример,Но мужу вашему в плену его химерНе всё ль одно, что царский двор, что выгон?Он может в некий день зарезать вас, как цыган.В салонах говорят, что он уж обнажалОднажды свой кощунственный кинжалНа вас, дитя! Мой бог, какая низость!..А как бы оценил святую вашу близостьМой сын, мой бедный Жорж! Он болен от любви!Мадам, я трепещу. Я с холодом в крови,Сударыня, гляжу на будущее ваше.Зачем вам бог судил столь горестную чашу?Вы рано замуж шли. Любовь в шестнадцать летЕще молчит. Не говорите "нет"!Вам роскошь надобна, как паруса фрегату,Вам надобно блистать. А вы… вы небогаты…И мужа странный труд, вам скушный и печальный,И ваши слезы в одинокой спальной,И хладное молчание его.Сознайтесь: что еще меж вами? Ничего!К тому ж известно мне, меж нами говоря,Недоброе внимание царяК супругу вашему. Ему ль ходить по струнке?Фрондер и атеист, — какой он камер-юнкер?Он зрелый муж. Он скоро будет сед,А камер-юнкерство дают в осьмнадцать лет,Когда его дают всерьез, а не в насмешку.Царь памятлив, мадам. Царь не забыл орешка,Раскушенного им в восстанье декабря.Смиреньем показным не провести царя!Он помнит, чьи стихи в бумагах декабристовФатально находил почти что каждый пристав.Грядущее неясно нам. Как знать:Тот пагубный нарыв не зреет ли опять?Ваш муж умен, и злоба в нем клубится,Не вдохновит ли он цареубийцу,Не спрячет ли он сам, кинжала под полу?|В тот день, мадам, на Кронверкском валуОн может быть шестым иль в рудники СибириПойдет греметь к ноге прикованною гирей.Не тронется семьей ваш пасмурный чудак!А вас тогда что ждет? Чердак, мадам, чердак!А между тем… когда б вы пожелали, —Вы были б счастливы, Вы б лавры пожиналиМой сын богат. В конце концов, мадам,Мой бедный Жорж не, неприятен вам.Когда б склонились вы его любить нежнееВы разорвали б цепи Гименея,Соединившись с ним для страстных нег.Мне было бы легко устроить ваш побег.Вы б вырвались из мрачного капканаВ край фресок Тьеполо, в край лоджий Ватикана,К утесам меловым, где важный АльбионЖемчужным облаком тумана окружен.Вы б мимолетный взор рассеянно бросалиКладбищам Генуи и цветникам Версаля,Блаженствуя в полуденной стране…Мадам, мадам, верните сына мне!Вы думаете — муж. Сударыня, поэты —Лишь дайте им перо да свежий лист газеты —В тот самый миг забудут о родне,Искусство их дарит забвением вполне.А будет он страдать, — обогатится лира:Она ржавеет в душном счастье мира,Ей нужны бури — и на лире тойЗвук самый горестный есть самый золотой!Но вот идет ваш муж. В лице его — досада…""Мой друг, я битый час ищу тебя по саду.Барон, вы в грот ее напрасно завели.Домой пора — поедем, Натали!"Красавица ушла, покинув дипломата.Он вынул кружевной платочек аккуратный,Поставил трость меж подагричных ног,В ладошку табаку насыпал сколько мог,Раскрыв табачницу с эмалькой Ганимеда,И сладко чхнул… "Ну, кажется, победа!"

1937

Уральский литейщик[36]

Литейщик был уральцем чистой кровиИз своенравных русских стариков.Над стеклами его стальных очковТопорщились седеющие брови.Куда был непоседлив старичок!Таким июльский день и тот — короткий.Торчал из клинышка его бородкиПрокуренный вишневый мундштучок.В сатиновой косоворотке чернойХодил литейщик, в ветхом пиджаке,По праздникам копался в цветникеДа чижику в кормушку сыпал зерна.Читал газету, морщась, выпивалПоложенную чарку за обедомИ, в шашки перекинувшись с соседом,Чуть вечер, беззастенчиво зевал.Зато землею формы набиватьОн почитал не ремеслом, а счастьем.Литейных дел он был великий мастерИ мог бы кружево отформовать.Как он священнодействовал в дыму,Где длинные ряды опок стояли!..Художество — не в косном матерьяле,А только в отношении к нему.Литейщик сам трудился дотемнаИ тех шпынял, кто попусту толчется.Он вел свой честный род от пугачевцев,И от раскольников вела жена.Крутой литейный мастер в страхе божьемДержал свою рабочую семью,Жену, подругу верную свою,С которой он полвека мирно прожил.Хоть со старухой муж и не был груб,А только строг, — всё улыбались горько,По-стариковски собранные в сборку,Углы ее когда-то пухлых губ.Она вставала, чуть светал восток,И позже всех ложилась каждый вечер,Был накрест через узенькие плечиНакинут теплый шерстяной платок.И вся семья устойчиво лежалаНа этих хрупких сухоньких плечах.Та область жизни, где стоит очаг,Была ее старушечья держава.Без вот такой молчальницы покорнойСемья — глядишь — и превратится в труп.Не так ли точно коренастый дубНезримые поддерживают корни?Всё в домике блестело: и киот,Что от детей спасло ее старанье,И на окошке свежие герани,И маленький ореховый комод,Где семь слонов фарфоровых на счастьеПо росту кто-то выстроил рядком,Где подавал ей руку кренделькомНа старом фото моложавый мастер.И тот диван с расшитою подушкой,Где сладко муж похрапывал во сне,И мирно тикавшие на стенеЧасы с давно охрипшею кукушкой.Уже гражданских бурь прошла пора,А домик оставался неизменен.Лишь в зальце к литографии ПетраПрибавился однажды утром — Ленин.Соседство взгляды вызвало косыеДетей, не почитавших старину,Не знавших, как сливаются в однуРеку все русла разные России.Судьба ребят послала старикам,Чтоб им под старость не истосковаться.Литейщик отыскал для сына в святцахДиковинное имя — Африкан.И не один мальчишеский грешокСтаруха терпеливо покрывала,И все-таки не раз гулял, бывало,По сыну жесткий батькин ремешок.Мальчишка рос веселый, озорной,Он был крикун, задира, голубятник.Зимою, выряжен в отцовский ватник,На лыжах бегал в школу, а веснойВ лес уходил с заржавленной двустволкойВ болотных заскорузлых сапогах —И сладко отсыпался на стогах,Мечтая встретить лося или волка.Старуха дочь назвала Анной — Анкой.Моложе брата на год в аккурат,Она была куда смирней, чем брат,Росла в семье задумчивой смуглянкой.Девчонка рукодельницей была,Отец теплел, когда она, бывало,Зимой у печки за шитьем певалаВполголоса про" сизого орла."Клад, а не девка! — говорили все. —Красавицею будет, не иначе!"И девочку фотограф снял бродячийС цветущими ромашками в косе.Как водится, меж братом и сестройБывали часто маленькие драки,Но против уличного забиякиМальчишка за сестру вставал горой.Порою он, почесывая зад,Бежал к отцу, — но тот судил иначе:"Коль бьют — дерись! А если не дал сдачи —Не жалуйся: кто бит, тот виноват!"Как водится, любимицей отцовскойБыла задумчивая Анка, дочь.А мать ходила за сынком, точь-в-точьКак олениха за своим подсоском.А жизнь с собой несла событий короб.Был ход ее то горек, то смешон:Сестра переболела коклюшом,Брат ненароком провалился в прорубь.Потом отцовской бритвою усыВпервые сбрил мальчишка неумело.И вот однажды, глядя на часы,Старик сказал: "Пора тебе за дело!Не век тебе, — добавил он сурово, —По улицам таскаться день-деньской".И стал мальчишка в школе заводскойВникать помалу в ремесло отцово.И правда: детство тянется не век,Любовью материнскою согрето…Врачи худую девочку в то летоПодзагореть отправили в Артек.

1945

По свидетельству современников, стены Кремля строились на известке, в состав которой входили яйца и творог, что придавало ей особую крепость.
Черт побери! (нем.)
Путина — поездка, путешествие.
Как поживаете? (англ.)
Пожалуйста! (англ.)
Глава из неоконченной поэмы о Пушкине.
Первая глава из неоконченной поэмы "Семья".