А дальше лестницы над входом поднимались,
Нам разрешалось всюду там ходить.
И в джинсах девушки там переодевались,
Не закрывая дверь с табличкой "Не входить".
Ударник бил, склонясь над барабаном,
Мы вторили ему, начав игру,
И безголовым, мутным океаном
Толпа переливалась по ковру.
Мы выходили, ртом хватая воздух,
И надышаться не могли луной,
И я, склонясь над низким микрофоном,
Рассказывал о бренности мирской.
Шагами легкими бежали по паркету;
В подъезде лица, тускло-яркий свет;
И губы повторяли незаметно:
"Все суета, все суета сует".
Февраль, 1974.
x x x
Дождь льет как из ведра. Зима в разгаре самом.
Здесь мокрые деревья в стороне
Все больше мокнут; с крыш стекают капли,
И дождь стучит по вымершей земле.
Я, вдаль (куда?) направив взгляд, шагаю
Через "болота", грязь и мокрый снег,
Я, выйдя за ворота, замечаю,
Что в белой мгле не виден человек.
Я сапоги свои мочу в воде прозрачной
И дальше шествую, свой пыл оставив там,
Я ручку дергаю у хижины невзрачной
И в тишине шагаю по дворам.
Я двигаюсь в безбрежном море лужиц
И все никак распутать не могу
Клубок хитросплетенья крыш и улиц,
И переулков в замкнутом кругу.
Вода с одежды медленно стекает
И вдоль дороги струями бежит,
И снег размокший постепенно тает
У стен, заборов и дорожных плит.
Февраль, 1974.
Февральский дождь все моросит по лужам;
Кусты промокли; слабо блещет жесть;
Скопленья грязи выглядят понуро
На грудах строек и проезжих мест.
Стекляной дробью капли бьют, стекая
И разговор приглушенно звучит,
И в бледном воздухе прозрачность грез витает,
И дождь прямой по лужам моросит.
На серость улицы легла печаль сурово,
Прозрачной бледностью наполнен воздух весь,