В субботу, как я и обещал Зине, я пришел в Ровное. В райцентр я добрался лишь к шести часам вечера, хотя из хутора вышел в одиннадцать, сразу после уроков, — идти мне мешала довольно сильная встречная метель. Честно говоря, я не только проклинал эту метель, но и самолюбиво радовался ей. Черта с два кто по такой погоде пойдет на свидание за восемнадцать километров! Я представлял, каким будет Зинино лицо, когда она увидит мои заледеневшие брови, щеки и подбородок, на которых каждая волосинка обмерзла, превратилась в сосульку. Когда я вошел в Ровное, где ветер дул послабее и снег шел пореже, я даже стал опасаться, что снежная маска растает, прежде чем Зина увидит меня.
Я подошел к Зининой хате, постучал и вдруг испугался, что Зины нет дома.
Она была дома, но не ждала меня. Когда она, вызванная хозяйкой, выбежала на порог и, словно с трудом вспоминая, кто же я такой, вгляделась в меня, я обмяк и утерся, стирая снег с лица. Потом я оскорбился — подумаешь, столичные жители! Конечно, она и думать обо мне перестала. И тут же мне представилось, как я завтра по этой вот метели буду добираться к себе в хутор.
— Здравствуйте, — сказал я. — Понимаете, дай, думаю, по дороге…
— Здравствуйте, — сказала она растерянно.
— Вы, кажется, собираетесь куда-то идти? — спросил я. Она никак не могла решить, что же со мной делать. — Собирайтесь, я вас провожу, если вы в клуб. Я иду в клуб.
— Хорошо, — сказала она, — я сейчас.
И она убежала, захлопнув перед моим носом дверь. Правда, она сейчас же вернулась:
— Зайдите в комнаты. Холодно же!
— Да я здесь подожду.
— Зайдите же! Холодно.
Но я остался во дворе. По дороге в Ровное я не мерз — потел, и все тепло из меня выпотело до капли. Теперь во мне ничто не сопротивлялось холоду. Бесполезно было даже приплясывать или размахивать руками. Я быстро стыл и думал о том, что в этих восемнадцати километрах между Ровным и хутором есть по меньшей мере четыре километра лишних для меня. Сколько ни хожу по этой дороге, никак не могу оттренировать себя. Постарел, наверно.
По дороге в клуб я все ожидал, что Зина спросит, как же я по такой погоде решился прийти, но она не спрашивала. Такой вопрос что-то бы осложнил для нее, а она ничего не собиралась осложнять. Потом я подумал: а может, она не спрашивает потому, что считает, что мужчине и положено мужское? Прошелся степью по метели — и прекрасно! Вот она сама какая решительная и сдержанная! Тогда это даже здорово!
В клубе у кассы меня окликнули. Я оглянулся: Илья Крупник с женой, Галина, Паша.
— Ты откуда такой? — спросила Галина. — Ты как сюда попал?
— Да вот в кино пришел, — сказал я. — Ждал, ждал, нет кинопередвижки, решил сам прийти.
— Да ты же на сосульку похож, — сказала Галина и посмотрела на Зину.
Паша спросила напрямик:
— Зина, он к тебе пришел? Ты бы его отогрела, а то он воспаление легких схватит.
Я смутился, подмигнул Илюше, Илья подмигнул мне. Зина тоже смутилась.
— И правда, — сказала она.
И в конце концов вечер прошел для меня хорошо. Из клуба мы с Зиной по замерзшему скверу перебежали в пустую — она уже закрывалась — чайную (хорошо было бы, не сопротивляясь дрожи, которая уже начала потихоньку бить меня, пожаловаться: «Холодно!», но я не мог себе этого позволить). Пока девушки подметали, вытирали клеенки и что-то считали за прилавком буфета, мы поужинали. Нам дали гуляш из солонины с жестковатой картошкой, сыру и водки. Зина сказала:
— Я даже люблю, когда мужчина умеет выпить.
Это было очень любезно с ее стороны, потому что водку я взял с единственной целью выглядеть настоящим мужчиной.
От водки, от комнатного тепла у меня обожженно разгорелись щеки. Девушки, убиравшие в чайной, ушли. Буфетчица, пересчитывавшая выручку, не торопила нас, и я испытывал к ней за это настоящую нежность. И к этой чайной, где нас кормили плохой солониной, я тоже испытывал нежность. И к традиционным шишкинским «Мишкам» — тоже. Они были очень к месту — я мог над ними сколько угодно острить. Двери на улицу уже заперли, и буфетчица предупредила нас: когда мы захотим уйти, нужно будет пройти через кухню во двор. И даже Зине, кажется, все это начало нравиться. Я рассказывал ей о Куйбышевской ГЭС и о Германии. Вначале она слушала внимательно, а потом, когда я вспоминал, как мы с моим товарищем Валькой бежали, вернее, пытались бежать из Западной Германии, как в темноте удрали из колонны и, не зная улиц, старались до света выбраться из большого города, она отвлеклась. И это тоже мне понравилось. «Не хвастай, — подумал я сам о себе, — тебе нечем хвастать перед этой девушкой, которая по доброй воле работает здесь уже четвертый год, которая так стойко переносит стокилометровую зимнюю дорогу».
— Так как же ты решился по такой погоде? — спросила Зина. — Я совсем не думала…
— Я тебе тогда сказал, — глуповато и счастливо похвастался я, чувствуя, что и глуповатость и хвастливость мне сейчас простят. У меня звенело в ушах, мне больше не нужны были вожжи бодрячка. Наверное, я мог бы уже пожаловаться: «Холодно!», но я не пожаловался.
Мы попрощались с буфетчицей и почему-то на цыпочках прошли через кухню, в которой уже был потушен свет, мимо каких-то ящиков, мимо тускло поблескивающего котла. Я говорил Зине:
— Смотри, ты можешь оцарапаться.
Мы попали еще и в кино — по субботам в клубе давали два сеанса. Показывали «Запасного игрока». Экран захлестывала летняя черноморская лазурь, по этой лазури плыл белый пароход. В умопомрачительно шикарном салоне — красное дерево, ковры, пластмасса — простой рабочий парень влюблялся в простую рабочую девушку. Это была шикарная любовь на фоне аквамарина, красного дерева и пластмасс. Впрочем, у героини и героя были приятные молодые лица, и мне даже нравилось смотреть на аквамарин и пластмассу. Я держал Зинину руку и радовался тому, что мы сидим так близко, что мне сбоку видно, как блестит ее глаз, я слышу, как кисловато пахнет мокрый мех воротника на ее пальто.
— Где ты ночуешь? — спросила она, когда я проводил ее из клуба домой.
— Рядом. В Доме колхозника.
Дом колхозника и правда был недалеко. На той же площади, где и клуб. Однако переночевать в нем оказалось не так-то просто. Я долго стучал в толстую дверь, прежде чем понял, что за дверью не спят, что там попросту никого нет. Какой-то парень показал мне, где живет уборщица — заведующая этим Домом. Я разбудил уборщицу-заведующую. Она объяснила: Дом колхозника не топлен, по такой погоде в райцентр никого не ожидали. Если я хочу — пожалуйста. Но холод там собачий.
Холод был собачьим. Но что мне было делать?! Я собрал одеяла с нескольких коек, навалил их на одну кровать, выпроводил уборщицу-заведующую, которая с любопытством смотрела, как я устраиваюсь, запер за ней дверь и полез под одеяла.
И все-таки я был счастлив.
И даже не «все-таки». «Все-таки» тут ни при чем. Именно поэтому был счастлив.
Или и поэтому и «все-таки…»
В начале марта ударила сильная оттепель. Сугробы в степи посерели, налились водой. Я возвращался из школы прямой зимней дорогой через речку, через канавы, еще вчера забитые жестким снегом. Две канавы меня пропустили, а в третью я провалился. Видели, как в трюковом кино артист, «приклеившийся» к жидкому асфальту, наклоняется под острым углом к земле, почти ложится на дорогу, а асфальт держит? Я тоже мог сколько угодно наклоняться вправо, влево — жидкий снег только уплотнялся вокруг моих ног.
Но я выбрался, не зовя на помощь. И даже не потерял хорошего настроения, хотя мне тут же на снегу, пришлось разуваться, выливать из сапог текучий снег и растирать заледеневшие ступни и икры.
Дед Гришка снисходительно посмеялся моему приключению:
— На тот снег можно ступать, Андрий, поверх которого вода идет. Раз вода поверху — значит, под низом лед.
Дед, как и я, был в хорошем настроении. Красно-бурая кожа его лица и шеи, обожженная всеми летними и зимними загарами, казалась загоревшей только сегодня, так ярко — где оно было до сих пор? — светило солнце.
Дед прорубал через весь двор канавку вниз к огороду — готовил сток для воды. Работал он в плотно застегнутой стеганке, аккуратно сглаживал ледяные стенки канавки и вообще будто бы и не обращал внимания на солнечные искры, которые сам же высекал изо льда. Но когда во двор вышла Алинка, он вдруг с неуверенностью и смущением человека, берущегося не за свое дело, сказал ей:
— Бачь: идет весна-красна с плугами да с боронами. — Взглянул на меня и добавил: — Раньше так говорили. А теперь надо говорить: «Идет весна-красна с комбайнами и тракторами».
Это было что-то новенькое!
Прежде чем опять взяться за лопату, дед с коротким смешком мне посулил:
— Завтра ты, Андрий в школу не попадешь. Воды богато. То Галина у нас стояла, так она с нашей Валентиной, пока вода не спала, в школе жила. В учительской ночевала. Девчата!.. Вот директор была! Хоть и девка. Не то, что этот… Не той, не умный вин.
Это тоже было что-то новенькое!
Вышла во двор хозяйка. Рассеянно посмотрела на нас. Задумчиво спросила саму себя: