Хлеба покрывались бронзовым налетом.
По вечерам в поле согласно кричали коростели, пахло отсыревшей ржаной мукой, и луна, похожая на медный таз, висела так низко, что хотелось подпрыгнуть и кинуть в нее камнем.
Ребятам казалось, что еще не все беды миновали и с посевами снова должно что-то случиться: выпадет град, налетят прожорливые птицы, пронюхают про богатый урожай суслики и мыши, заберутся на участок поросята или коровы.
Они целыми днями дежурили на участке.
Но погода стояла ясная, безоблачная. Для устрашения птиц Степа Так-на-Так соорудил еще несколько чучел с трещотками и вертушками. Алеша Семушкин повсюду расставил свои капканы «смерть сусликам». Суслики особого желания умирать не проявляли, но Маша, зазевавшись, однажды угодила ногой в один из капканов, после чего три дня ходила, опираясь на палочку, и, к немалому удовольствию Семушкина, должна была признаться, что капкан его конструкции — штука опасная.
Потом, когда «коншаковка» посмуглела, начались новые тревоги. Маша по нескольку раз в день пробовала на зуб зерна и бегала к деду Захару:
— Дедушка, перестоит же пшеница, осыплется!
— Ничего, ничего, — успокаивал старик, — пусть еще солнышка попьет.
Наконец «коншаковка» созрела. Тяжелые усатые колосья клонились к земле и шуршали сухо и жарко, точно жесть.
— Насытилось зернышко, дошло, — сказал Захар. — Завтра на зорьке и начнем.
Но и тут без споров не обошлось.
Санька сказал, что они с Федей в момент скосят всю клетку, не оставят ни одного колоска.
Маша решительно запротестовала. Это им не трава, а сортовая пшеница; они же косами так размахаются, что вымолотят все зерна.
— Нет, мы с Зиной серпами жать будем. А вы — снопы вязать.
— Мы… вязать?.. — возмутился Санька.
— И правильно, — согласился Захар. — Смекать надо, чего каждое зернышко стоит. Тут тонкие руки требуются.
Как ни досадно было мальчишкам, но пришлось смириться.
С вечера девочки заготовили перевясла. Захар вызубрил серпы.
Маша не утерпела и обежала с десяток колхозных изб:
— А мы завтра «коншаковку» снимать будем! Хотите посмотреть?
В воскресенье рано утром, когда пшеница была волглой и мягкой, на участке собрались колхозницы.
Пришла Катерина со всем своим звеном, Татьяна Родионовна, Андрей Иваныч, бабка Манефа.
— Тетеньки, вы только не потопчите чего, не сходите с дорожки! — умолял Семушкин, бегая вокруг женщин.
К клетке подошли Маша и Зина Колесова, стали по углам. Серпы, как и полагается, лежали у них на плечах. Захар кивнул им головой. Девочки сняли серпы и разом нагнулись, словно переломились в поясницах. Левой рукой они захватили по полной горсти пшеницы, подвели снизу зубчатые серпы, с мягким хрустом срезали желтоватые прохладные стебли и положили их на перевясла. Восемь — десять горстей, и сноп готов.
— Федя, вяжи! — кивнула Маша.
Саньке досталось вязать снопы за Зиной Колесовой.
Он не очень ловко, но сильно стянул перевясло, завязал узел.
— А споро идут! — зашептались женщины, следя за девочками.
— Спины не разгибают.
— Захват-то какой, захват!
— Сразу видно — колхозный народ.
— Добрые жницы растут!
Подбадриваемые замечаниями взрослых, Маша и Зина старались изо всех сил.
Серпы так и мелькали у них в руках.
Но вскоре Зина стала частенько разгибаться и потирать поясницу.
— Спинка заболела! — зашипел сзади Санька. — Может, в холодочке полежишь? Тоже мне, жница-синица!
Неожиданно на колючее, как щетка, жнивье шагнула Катерина. Она раскатала засученные рукава кофты и взяла у Маши серп:
— Что у вас тут за пшеница такая?
Аккуратно подбирая стебелек к стебельку, она срезала горсть пшеницы — да такую горсть, что Санька даже ахнул от изумления, — высоко подняла ее на вытянутых руках, попестовала, словно малого ребенка, и оглянулась на женщин:
— Вот это хлебушек! Руки оттягивает, будто гирю держу. Жалко вот, делянка-то маловата.
Катерина нажала два снопа и передала серп Татьяне Родионовне.
— Мы растили, мы сами и уберем! — заволновалась Маша.
— А ты не жадничай, — засмеялась Катерина. — Всем испробовать охота.
Вскоре вся пшеница с пятой клетки была убрана. До полудня снопы сушились на солнце, потом их отвезли к риге, обмолотили, провеяли и, ссыпав зерно в мешок, понесли в правление колхоза.
Все шли серьезные, торжественные, только малыши бежали впереди и кричали на всю улицу:
— «Коншаковку» несут!.. «Коншаковку»!
В конторе члены правления обсуждали какие-то дела.
Ребята внесли мешок в комнату.
— Сюда его, сюда, на почетное место! — Татьяна Родионовна вышла из-за стола, приняла мешок и поставила его на лавку в переднем углу, где висели план колхозных угодий и диплом Сельскохозяйственной выставки.
— Кто из вас подарок подносить будет? — шепотом спросил у ребят Андрей Иваныч.
— Саня Коншаков, — также шепотом ответила Маша. — Его родного отца пшеница.
— Нет, — покачал головой Санька, — ее Федя спас. Пусть он подносит.
— И совсем не я, а дедушка, — смущенно отказался Федя.
— Что еще за счеты! — остановил их Захар. — «Коншаковка» сама за себя голос подаст. А если цифирь какая нужна, у Маши все записано.
Маша протиснулась вперед, раскрыла свой дневничок и скороговоркой принялась высчитывать, сколько зернышек было посеяно на клетке № 5, сколько взошло, сколько стебельков погибло от стихийных бедствий — в эту графу у нее попали и град, и жук-кузька, и Долинка, по недосмотру забежавшая на участок, и Санька с Петькой — и, наконец, сколько колосков сохранилось и принесло урожай.
Кругом засмеялись:
— Это счетовод! Свела баланец! Нам бы такого в правление.
К мешку один за другим подходили бригадиры, звеньевые, колхозницы, бережно брали на ладонь по щепотке зерна — такого тяжелого, так напоенного солнцем, словно земля отдала ему все тепло и свет, поглощенные ею.
— Золотая пшеничка! — почтительно говорили люди.
— Богатый хлеб!
— Сила!
И так же бережно ссыпали зерно обратно в мешок. Только бабка Манефа, подув на зерно, отправила его в рот.
— Что ты, бабушка! — кинулась к ней Маша. — Целый гектар загубила! — И, услышав смех, заспорила: — Ну да, гектар! Егор Платоныч помните с чего начал? С трех колосков.
Но бабка ничего не слышала. Закрыв глаза, она долго жевала пшеничные зерна, потом громко причмокнула языком, облизала губы и истово перекрестилась:
— Слава тебе… Дожили до белых пирогов.
— Ну что ж, ребята… — Татьяна Родионовна оглядела стоявших у порога детей. — Превеликое спасибо от колхоза. И вам и Захару Митричу. Доброе вы зерно вырастили. Принимаем его в сортовой фонд… Заприходуй, Клаша, — кивнула она счетоводу, — трудодни молодым колхозникам начисли, премию, все как полагается.
— Зерно под номером пойдет или заименуем как? — спросила Клаша.
— Есть уже название… лучшего не придумаешь, — сказал учитель: — в честь Егора Платоновича Коншакова.