- Прокопыч, - пристально глядя на экран, позвал Гена своего охранника-садовода-столяра-мастера-на-все-руки, - пока я увожу гостей, ты переговори вон с тем, в светлой куртке. Скажи, что я им пристань отремонтирую.
Ну, конечно, это был не Феллини, а камера показывала, что происходит за воротами "имения". Когда мы выезжали, то услышали крики:
- Всё незаконно! Это наша земля! Ваши фейерверки не дают нам спать!
Молодцеватый жрец СМИ колдовал с телекамерой, ловя самый зубодробительный фокус. Гена сказал устало:
- В первый раз эти заозерцы такой шабаш устроили - тоже мне, антиглобалисты доморощенные... Дураки! Сейчас такое время - рынок, заработать можно, если все силы бросить, как я.
- А человек и не должен всего себя бросать в рынок, - не утерпел я. Он же не товар.
Жена пихала меня в бок: молчи, а то не довезут. Геннадий притормозил мы подумали, что в самом деле высадит в гневе, но оказалось - красный свет на светофоре.
- Не отвлекай водителя, - задушенным голосом сказала Нинико.
И я проглотил все остальное, что хотел сказать. Антиглобалисты не правы, что витрины крушат. Крушить ничего нельзя! Но они правы в понимании: превращение мира в одну систему предлагает им все вещи мира, а взамен забирает всего человека. Должны же быть дружеское общение, искусство... Глобализация отвлекает от главных проблем. Кому это понравится?
- Как же все нелепо! - говорила жена, поднимаясь со мной по нашей лестнице, пахнувшей бомжом.
Я не знал, что она имеет в виду: бомжа, вечеринку или антиглобалистов. На всякий случай продолжил о последних:
- Силен архетип инициации! Эти демонстрации словно кричат монополиям: вы добились всего - мы, протестуя, равны вам стали! Подростковое поведение... В армии дедовщина - тоже пережиток инициации. Иногда это нужно.
- Например?
- Например, экзамены - тоже инициация ведь... Но никакие монополии-правительства не будут думать, как людям сохранить в себе человеческое. Как внутри себя выгородить территорию человека - от рынка, это каждый сам должен придумать.
- Знаю - на коленке... Но журналисты могут разъяснять! - бурно загорелась Нинико. - Я вот своих студентов к этому призову!
Узнаю свою жену: ей лишь бы к чему-нибудь призывать - и вперед.
Дома мы сели сразу на диван, друг к другу прижались, жена - просто так, простодушно, а я - лелея коварные самцовские мечты. Верблюд из оранжевого поролона, предназначенный для внука, смотрел на нас условно выпученными глазами с укором: когда вы меня ребенку-то отвезете?
- Дома лучше, - сказала Нинико и вздохнула: - Только бы холодильник не перегорел - ему уже девятнадцать лет! Накопить на новый мы никак не сможем.
Вдруг охватил меня стыд не стыд, а нечто вроде раскаяния. Мне-то легче сохранять себя, в сторожах я, видите ли, самость берегу - читаю, думаю, а жена крутится, экономит, пытаясь нас прокормить на эти гроши...
Какая глобализация?! В России совсем другие проблемы - первобытного общества. Вон по ТВ пугают, что все трубы зимой могут лопнуть - прогнили, мол. И уже лопались на Кислотных дачах: у нас тогда неделю ночевала подруга дочери, спасаясь от мороза.
Ночью ноющие боли не давали спать - да, не хватило сустава до конца жизни! Эта протоплазма словно уже не моя. Но ведь так нельзя думать. Просто Геныч выходил из меня неохотно...
С утра Нинико закричала:
- Уже сильно хромаешь - куплю тебе палочку... Но ты ее сразу потеряешь. Ладно, куплю другую, третью!
- Девятую, десятую.
- Да, десятую! И ничего тут такого.
В ночь на понедельник установилась ясная погода, и сустав мой притих, не выступал с трибуны, но выспаться опять не удалось. В два часа ночи за окном сработала автоугонка, видимо, от бродячей собаки, долго уговаривала жестяным голосом: "Отойдите от машины!", а уж потом заладила: ути-ути-ути; потом: утеньки-путеньки. Я думал: поутенькает-попутенькает, и хозяин услышит, но ничего подобного. Изнемогая, автоугонка, как марсианский пришелец, умоляла хозяина, чтоб он пришел и прекратил ее мучения: "Улю-улю, шарах-шандарах, звездец!" Мы позвонили в милицию: они потребовали списать номер машины.
Я оделся и пошел. Хотелось эту "ауди" поджечь, взорвать, изрешетить от бедра, но она так жалобно зажмуривала горящие фары и снова их зажигала... В общем, я только пнул ее один раз в колесо и списал номер. Милиция быстро прогнала его по своим компьютерным сетям и радостно сообщила нам, где живет владелица этой машины, судебный исполнитель такая-то. Мол, утром вы приносите жалобу, уж мы дадим ей ход.
А до утра что нам делать? Одна дочь принялась читать Акафист святой Ксении Петербургской, а другая - первый том "Братьев Карамазовых". К утру Нинико заплакала: вчера хотела купить внуку в секонд-хэнде игрушки... Братец Кролик очень понравился - такой большой и мягкий, можно обнимать. Ути-ути, улю-улю! И, как всегда, денег не хватило. Зарплата жены давно проедена, а мне повысили немного в синагоге, но уже два дня как задерживают.
- Если не дадут сегодня, приведу слова из Библии: заплати работнику до захода солнца! - поклялся я жене и положил в карман маленькую иконку святого Михаила, а на голову надел белую кипу - надо день как-то просветлять все-таки.
Александр Сендерецкий показал мне, какой он оставил вопль в книге сторожевых записей: "Вот что я вам хочу сказать, коллеги! Этот хомяк водоплавающий когда-нибудь насытится или нет? Ясно, почему он не разрешает нам досматривать сумки поваров - потому что если повара сумками, то начальство - машинами и пароходами..." Старому военному хотелось порядка и не хватало адреналинового взбадривания, к которому он привык в МВД, в тревожной группе, вот и шел все время на обострение. Говорил многозначительно директору:
"Много же у меня есть знакомых в налоговой полиции! Скажите, а ведь ОБХСС была неплохая советская служба?"
А Борис Штерн в ответ только милостиво улыбался как начальник в силе человеку, который уже вряд ли поднимется до его уровня.
На днях Сендерецкий в книге черновых записей охраны составил список гостей на свой юбилей, где против многих фамилий было проставлено: майор, подполковник в отставке с женой и так далее. И только против штатских не стояло ничего - они были наказаны пустотой незаписи за свою праздную, неудачную, то есть гражданскую, жизнь.
- Пришел вчера один, Роман, ходячий позор еврейского народа, напился! Ты, Миша, пьяный ведь в церковь не приходишь?.. Я его не впускаю, так он на меня еще полез! Тогда я его ребром ладони в кадык. А Ромка очнулся и начал меня поливать. Ну я взял нашу ментовскую дубинку и так его (непечатное слово) - иди к родителям, похвастайся! А что, милицию вызывать? Не буду я позорить евреев! - с намеком рассказал мне Сендерецкий: мол, и ты не вызывай никогда милицию.
Этот день проплыл как-то перекошенно. Возьмем с утра: старики долго не расходились после молитвы, ожидая момента перевыборов главы общины.
- Директор - дурак...
- Он, как русский, везде пролазит!
Быстро эти жужжания взвинтились до таких звуков, что если отвернуться, то покажется: резня уже началась. И лишь трое стариков сидели с кротко-измученным видом, подперев щеки и глядя на мятущихся: ну и ну, хорошо, что стены у синагоги толстые, а то бы подумали, что здесь новая иудейская война. Ицик, почувствовав приближение астмы, стал бороться с ней привычным средством - достал "Беломор" и с патрицианской раскованностью засмолил. Тут от общего плотного кома криков отслоились два в сторону курящего:
- Опять засмердел!
- Специально сел под табличку "У нас не курят!" - И тут же была предложена условная фигура исправления: - Взять бы тебя под руки да скинуть с лестницы, чтобы ты не дымить в священное место! - От волнения возникли ошибки в согласовании слов.
- Пошел ты, щенок! - спокойно куря, ответил Ицик.
- Я на тебя ребе пожалуюсь!
- Да кто ты против нас с ребе? - величаво вразумил его старый солдат. - Ты что - не видел, что ребе со мной советуется все время?
В это время появился директор и с ходу отчитал меня, морщась от криков и дыма: мол, ты кто, охранник или нянька, почему все время здесь курят?!
- Я не могу делать замечания фронтовику, - тихо ответил я, но уже не решился напомнить про зарплату.
Перевыборы - это что? Жертвоприношение старого вождя (духам удачи) и возведение нового на высшее место, чтоб всё вокруг обновилось и заплодоносило. Поскольку старый-новый вождь оказался в одном лице, то и отношение к нему было двойственное: и как к жертве, и как к светоносному предводителю.
- Все-таки столовая при тебе, Борис, стала хорошая! - сказал Ицик.
- Погодите, я еще благотворительную столовую открою, - сообщил небрежно Штерн, понимая, что все это восхищение ритуально, но помимо воли чувствуя приятное внутри.
- И мацу, Борис, кто нам привезет? Только у тебя получается, - решил отметиться во внимании начальника Залман.