— Что же нам делать?
— Может быть, послать сообщение в комитатскую управу?
— В комитатскую управу? Отправляйтесь-ка вы ко всем чертям, сударь! — вскипел Фаи. — Если б она существовала с сотворения мира, то, поверьте, и по сей день велось бы расследование, кто убил Авеля. К тому же губернский прокурор так бы запутал дело, что вообще не представилось бы возможности разобраться в нем когда-нибудь. Нет, велите лучше запрягать и поезжайте в Унгвар[35] за доктором: я чувствую, что заболеваю. Это первое.
— Слушаюсь.
— Во-вторых, отыщите там старого горожанина по имени Матяш Крок: он проживает где-то за православной церковью в собственном каменном домике. Этого старика тоже привезите в Бозош.
Управляющий уехал и к концу дня уже вернулся. Двух затребованных господ он усадил в коляску, а себе нанял крестьянскую телегу, сказав, что делает это из медицинских соображений: на него, мол, напала хворь, а на мужицкой телеге ее вытрясет. Доктор пытался увещать Будаи, обещал прописать какое-нибудь снадобье, уверяя, что поездка на телеге не такое уж верное средство, но управляющий перебил его, говоря:
— Прошу прощения, сударь, но я все же лучше знаю, что мне нужно.
Правда, у него хватило догадки запрячь в телегу двух лучших лошадей из господской четверки, а потому в Бозош он приехал на полчаса раньше доктора и Крока.
Встретив его, Фаи недовольно воскликнул:
— Это что еще! Разве я не сказал вам, сударь, кого нужно сюда привезти?!
Но на сей раз управляющий не захотел смиренно выслушивать своего хозяина, а сам перешел в нападение; от гнева лицо его покраснело, как петушиный гребень.
— Да, но почему, сударь, вы не изволили мне сказать, что за личность этот Крок? Разве я мог ехать в одной коляске с таким человеком? Нет уж, скорее я пошел бы пешком, босым и по терновнику! Впрочем, они сейчас будут здесь, они едут в господской коляске.
__ Ну-ну, — примирительно заговорил Фаи, которому понравилось в управляющем чувство собственного достоинства. — Ладно, ладно! Но зачем же сразу набрасываться на человека? Вы ведь знаете, какой я раздражительный, когда меня мучат колики. Что касается Крока, то видели ли вы, сударь, как травят сусликов?
— Еще бы не видеть! Заливают их норки водой.
— А кто этим занимается?
— Большей частью валахские цыгане. __ Не правда ли? И было бы по меньшей мере странным, чтобы травлей сусликов занимались сами комитатские епископы. Для нашего дела понадобился Крок, а поэтому будем же снисходительны к нему, бедняге.
Этот Матяш Крок был когда-то в услужении у настоятеля одного из будапештских монастырей, Мартиновича.[36] В знойные летние вечера слуги, — а было их тогда у Мартиновича двое, — пользуясь отсутствием хозяина, раздевались донага, напяливали на себя просторные одежды настоятеля и резались в "дурака". Особенно им нравилось видеть в зеркале, как два монаха в сутанах дуются в карты. Как-то Мартинович вместе с друзьями вернулся домой ранее обычного; один из слуг, услышав стук хозяина, успел быстро переодеться и бросился открывать дверь, а другой, как раз этот самый Крок, растерявшись, с испугу забрался под кровать. Там он подслушал планы заговорщиков и выдал их венской полиции. Потом он с успехом подвизался в должности тайного полицейского агента и завоевал известность, пока наконец, уже на склоне лет, не приобрел маленькую усадьбу и домик в своем родном городе Унгваре. Правда, здешние жители знали его как "проклятого человека" и не желали общаться с ним.
Матяшу Кроку, человечку небольшого роста, было лет семьдесят от роду. Весь он — волосы, борода, брови, ресницы — был белый, даже глаза его казались какими-то белесыми, однако сверкали, как стекло, и так пронизывали человека, словно в тело собеседника впивались две булавки.
Фаи знал старика уже давно, и хотя начавшиеся колики исказили страданиями его лицо, он постарался приветливо улыбнуться Кроку, когда тот вошел вместе с доктором.
— Добрый день, старина Крок! Ну, как поживаем на этой грешной земле, а? Вижу, вы еще совсем молодец! Черт возьми, вы мне в отцы годитесь, а как сохранились! Здравствуйте, доктор, спасибо, что приехали. Хорошо добрались, не правда ли? Я мерзко себя чувствую, милейший доктор. Присаживайтесь, пожалуйста. Но прежде всего позаботимся о душе. А ведь она-то у меня и больна. Ее лечением займется сейчас старый Крок, а уже потом, доктор, обратимся к бренному телу.
И он, подмигнув Кроку, провел его в один из внутренних покоев.
— Знаете ли вы, папаша Крок, зачем я вас вызвал? Дело в том, что мой приемный сын, граф Янош Бутлер, исчез при весьма таинственных обстоятельствах. Или если не исчез, то, во всяком случае, его нет там, куда я его послал. Крок не проронил ни слова, только моргал своими белыми ресницами да потирал большим пальцем лоб, изрезанный тысячью морщин; от этого поглаживания глубокие морщины, похожие на рубцы, приходили в движение, изменяя выражение его лица.
Фаи рассказал, что Янош вернул из Капоша свой экипаж, не умолчал и о том, что молодой граф еще зелен немного: слишком чувствителен и нерешителен по характеру, однако честен, душа его правдива, а жизнь чиста; он не кутила, не картежник, не распутник, и с этой стороны ему не грозила никакая опасность. Однако есть другая сторона, своего рода маленькая катастрофа, которая произошла на днях.
Папаша Крок кивнул головой.
— Мне известна эта история с Дёри. Впрочем, соблаговолите рассказать.
После того как Фаи сообщил все, что считал существенным, папаша Крок задал ему несколько вопросов.
— Обещал ли граф Бутлер поехать в Пожонь?
— Да, на том мы и расстались. Он сам в этом кровно заинтересован, так как очень любит свою невесту.
— Не у нее ли он в Борноце?
— Нет! Я и туда посылал человека. Кроме того, ему запретили встречаться с невестой, пока не закончится процесс. А Бутлер — рыцарь своего слова, он не станет с ней встречаться.
— Что же думает ваша милость?
— Боюсь что-либо и предполагать.
— Сударь, вы подозреваете, что он покончил с собой, — сказал Крок, вперив в Фаи свой сверлящий взгляд.
— Мне больно говорить, но это не исключено. Юноша мечтателен. Он наизусть знает "Страдания Вертера".
— Чепуха, чепуха! — проворчал себе под нос папаша Крок. — Хорошие книги не убивают человека, скорее уж плохие. А если человеку впрыснут против самоубийства сто пятьдесят тысяч хольдов земли, так он устоит перед любыми впечатлениями, навеянными книгами!
— Итак, вы считаете…
— Я считаю, что вся история выеденного яйца не стоит. В подтверждение этого я мог бы оставить дома своей старухе-один глаз и одно ухо, тем более что она глуха и подслеповата.
— Не понимаю вас.
— Я хочу этим сказать, что вы, сударь, заказываете резчику по дереву топорище, которое мог бы сделать любой деревенский плотник. — И Крок не без достоинства взял понюшку табаку из своей табакерки и втянул в ноздри.
Фаи мгновенно оживился, поняв, что хитроумный сыщик согласен взяться за дело. "Я не пожалел бы сейчас и десяти золотых, чтобы заглянуть в его черепную коробку, — подумал Фаи. — Интересно, столько же извилин у него в мозгу, сколько морщин на лице? И что может таиться в этих извилинах?" Он попробовал выудить кое-что.
— А ну, скажите, папаша, почему вы считаете этот случай таким незначительным?
— Потому что нет никакого случая.
— То есть как это? — изумился Фаи.
— А очень просто! — Вот я спрошу вас, сударь, не теряли ли вы, скажем, ключи?
— Не знаю.
— Ну, хорошо, — выходит, что не теряли. Но если вы начнете искать какой-нибудь из ключей и не найдете сразу, вы тотчас решите, что он потерян. Так или нет?
— Может быть, и так.
— Вот видите! Если бы вы не разыскивали графа, вы не считали бы его пропавшим. А если б сейчас в Унгваре мой кум Лепицкий стал разыскивать меня и не нашел, как вы думаете, ваше благородие, означало бы это, что я пропал?
Фаи всерьез начал терять терпение от такой странной логики.