Искра заглохла в колодце часа в четыре пополудни; темно-розовое солнце уже клонилось к закату, когда сила в упрочненной бычьей кишке пошла на убыль, закашлялась, словно чахоточный без помощи Светоча Жизни, и так же быстро иссякла.
Конрад Грун выругался не сразу. Сначала он подергал кишку, потом сходил к колодцу, заглянул в прохладную, чуть пахнущую тиной, глубину, покричал даже; говорили — Искра слушается человеческого голоса, иногда вот так затихает, а потом ничего, снова трепещется.
Не помогло.
Поле с рдеющей красной пшеницей просило воды. Деревня Малые Ручейки только так называлась, на самом деле, ручейки здесь все остались в почти неприступном лесу Цатхан. Люди боролись с лесом за каждый акр, и лес, вроде бы, уступал, да только уходила и вода, земля становилась сухой и соленой, словно кожа умирающего от лихорадки.
— Тьфу ты, — сплюнул под конец своей длинной тирады Конрад Грун, а потом почесал затылок: делать-то чего? А ничего: езжай теперь в столицу, в славный Могро, кланяйся в ножки Светочам, проси новой Искры. А это корову продавай, не меньше. Можно, конечно, у соседей занять, не бесплатно, но дешевле, только такая Искра долго не протянет — хорошо если до конца лета, а коль раньше потухнет?
Глубинная вода в колодце дразнилась. Была она прохладной и чистой, как звон колокольчиков, как молитва Светочей, но попробуй — дотянись! Суп сварить еще можно, если вниз ведро на крепкой веревке опустишь, но для полива мало, мало этого!
Поле лежало перед Конрадом плясками огня. Он снова сплюнул под ноги — не в колодец, даже мертвую Искру обижать не следовало, — и пошел к соседу, Гунтраму. Совета просить.
До соседа Конрад не дошел.
Выскочила на него дочка Иванка. Девчонка посла двух груновых коров на лугу, что лежал очень близко к кромке леса Цатхан, и потому трава там была хорошая, зеленая и сочная, старые деревья ее хранили. Лес не любил взрослых и мужчин, а вот девицы до первой крови нравились древним деревьям, Конраду говорили — тамошняя Искра сама девица.
— Папка! — выпалила Иванка, словно не видя, что отец тянется уже к поясной бечеве: выпороть за то, что корову и телку оставила. — Там человек! Ранен или мертв! Не нашенский!
Она потянула отца за рукав рубахи, и тот, сплюнув еще раз, пошел за дочерью.
Та повела к кромке, куда не решился бы идти один. Иванку он простил: корова Белянка и телка Незабудка шли за ней двумя грузными белыми в черное пятно фигурами. Солнце тянулось к закату, от леса поднималась глухая взвесь диких Искр и Светочи еще ведают чего, когда Иванка снова потянула Конрада за рукав:
— Вот же он!
Конрад увидел.
Человек был чужаком. Смуглый и черноволосый, совсем не такой, как люди Глеоры. Возраст его трудно было определить, то ли двадцать, то ли сорок — боль выпила его до дна, а вокруг довольно крупной фигуры расползалось уже заветренное темное пятно. Над ним роились крупные мухи, и уже начали подлетать черные мотыльки-жемчужницы — те, что живут в лесу. Они откладывают в мертвецах личинки, отчего тела превращаются в перламутр, в гигантские сияющие жемчужины, но к ним лучше не приближаться даже на полет стрелы: твари вырвутся из коконов крылатыми тенями и набросятся на тебя, чтобы забить пыльцой горло и ноздри, и снова исполнить свой жуткий танец.
— Тесхенец, — только и сказал Конрад. Иванка блестела голубыми глазами.
— Не буду я его вытаскивать, чужака-то!
— Ну пап!
Она права была, конечно. Нельзя бросать живого — Искры такого не любят, прирученные или дикие. Светочи тоже не одобрили бы, они твердят ведь: люби, значит, себе подобного, как брата. А чего вот — брата? Вон, у Конрада есть брат, Томас, но как его любить, когда тот богатый мельник, скупает пшеницу по пять монет, а муку продает по двадцать?
— Пап!
Конрад пробурчал невнятное: «да вижу-вижу», и склонился над раненым. Человек застонал, кровь вытекала у него из подреберья; долго не протянет, но и бросать — грех.
— Белянку с Незабудкой домой веди, а я этого… — Конрад наклонился, пытаясь закинуть на себя руку чужака. — Ишь, тяжелый, тьманники его побери.
Тесхенец был неплохо одет, а еще рядом валялась сумка, большая, вместительная, из прочного холста. Она тоже оказалась тяжелой, и Конрад приказал тащить ее Иванке. Долго так идти не пришлось, сплетни пролетели по Малым Ручейкам, показался и Гунтрам, и длинный рыжий Калле, и даже вечно пьяный Урд соизволил явиться. Они помогли дотащить чужака до дома Конрада, где уже ждала злая, как осиное гнездо, Райна, жена Конрада. Выглядывали Олле и Виктор, а маленькая Томмека сосредоточено ковыряла в носу, и первая объявила:
— Папа дядю несет!
Райна собиралась, наверное, выгнать мужа вместе с чужаком, но плотная ткань дорогого, едва не как у Светочей, костюма открылась, заголяя заветренную рану — черную по краям, с неприятной багровой сердцевиной. Райна была доброй женщиной. Почти двадцать лет назад потому и женился Конрад Грун на ней, что не только плясала на деревенских праздниках, но и умела приласкать, обогреть, потом выяснилось — лечить тоже, не как Светочи Жизни, конечно, но для человека без Искры — неплохо. И сейчас она осталась верна себе, заохала:
— Да кто ж так раненых волочет, балда!
И потащила здоровяка тесхенца, словно тот был не тяжелее ягненка. Иванка метнулась следом.
— Вся в мать, — прочувствованно произнес Конрад. Гунтрам похлопал его по плечу.
— Хорошая примета, — сказал он. — Может, и Искра твоя в колодце оживет, раз уж ты помог чужаку!
Конрад кивнул. Совсем стемнело, над деревней повис дым от очагов и слабое зарево чужих мелких Искр. Далеко над лесным горизонтом повис вечный туман, обещающий горькую воду и легкую смерть.
***
Чужак провалялся три дня в горячечном бреду. Райна, Иванка, а иногда и Олле с Виктором, сопляки, которым едва доверяли кормить цыплят да чистить двор, нет-нет и совались помочь. Конрад держался поодаль, даже ворчал, мол, жена про мужа забыла, а дочь про отца — и, что еще важнее, про Белянку с Незабудкой. Возятся с этим полудохлым тесхенцем, будто тот им горшок золота обещал!
Тесхенца кто-то пытался убить: не зверь и не отравленная лесная плеть с иголками. Рана была от стрелы или кинжала, глубокая и длинная, прямо в левом подреберье. Жена говорила, что чуть выше — и не прожил бы чужак и часа, сердце бы пробило, а так лишь кровил и пах, словно освежеванная туша.
Он был чуть выше среднего роста, кожа оттенка древесной коры, курчавые темные волосы. Глаза, наверное, тоже темные — Конраду прежде доводилось видеть на рынках Могро тесхенцев, тучных торгашей в пестрых длинных одеяниях, похожих то ли на саван, то ли на женское платье, с бородами до пуза; тесхенцы носили золотые перстни, золотые цепи купцов, вешали золото даже в уши и нос. Женщины заматывались, одни глаза видны, и Конрад слышал, что на родине, в раскаленной докрасна пустыне, они правят своими мужчинами, но потому и скрываются от взглядов, подобно тому, как матка пчел никогда не показывается из улья.
Этот тесхенец отличался — был не особенно жирным, а болезнь и вовсе сделала его вроде истощавшего быка, одни крупные мослы торчат; почти безбородым, хотя жесткая щетина и начала пробиваться на бескровном лице. Необычней всего казалась его одежда: никаких долгополых «халатов». Он носил сорочку из тонкой ткани и странную безрукавку на пуговицах, и штаны, вроде тех, что выбирают некоторые Светочи низкого ранга — в основном, посыльные или воины, из ткани более тонкой, чем сыромятная кожа или дерюга, но дешевле шелка.
Дел было много и без тесхенца: Искра Силы в колодец так и не вернулась, а значит, нужно ехать в Могро — покупать новую, но денег до продажи урожая тоже нет. Приходилось брать в долг воду из чужих колодцев — у Гунтрама, у рыжего Калле, даже у ненавистного Томаса — даром, что кровный брат, а заломил двойную цену. Правда — «потом отдашь», но все равно ж заломил!
Так и думал Конрад: помрет тесхенец — ну и Искры Небытия с ним. Но Райна и Иванка заботились, промывали раны, поили горьким полынным отваром, зарезали курицу даже, чтобы кормить бульоном и свежим белым мясом. Конраду было жаль несушку, пускай и старая, и яйца уже несла раз в седьмицу, а то и реже, но зубами скрежетал молча.
А потом тесхенцу стало лучше. Он открыл глаза — темные, как камни в очаге, словно вовсе без зрачков. Он стал садиться и даже вставать, спросил о своей сумке на восьмой день, и Иванка, краснея, принесла пожитки. Тесхенец вытащил какие-то странные железные штуки, вроде оружия, но не совсем, и другие — стеклянные, и еще книгу.
На девятый день тесхенец вышел к завтраку, еще чуть пошатываясь, но уже точно живехонький, словно его Искрой Жизни напитали. Райна поставила перед ним тарелку с протертой кашей. Конрад глянул исподлобья.
— Ну как, легче тебе?
Райна налила мужчинам густой наваристый иммар — напиток из горького корня растения с таким же названием, что бодрит целый день. Тесхенец кивнул.
— Спасибо вам.
Он говорил странно, не как тесхенцы с рынков Могро, и Конраду снова сделалось не по себе.
— Звать тебя как? — рявкнул он резче, чем собирался.
— Э… я? То есть… Айнар. Айнар Венегас, — тесхенец заморгал. Темные глаза его наводили жуть, и как будто того было мало, он достал какие-то стекла в обивке из желтого металла, нанизал на переносицу. — Простите, — добавил он. — Я близорук.
— Это что, твоя Искра Зрения? — Конрад ткнул в стекляшки.
Тесхенец задумался.
— Не думаю. Это просто очки.
Оба уставились друг на друга.
— Ладно, — пробурчал Конрад. — Вот что, раз ты жив-здоров теперь, то Светочи с тобой, и…
«Проваливай, куда твои жуткие стеклянные глаза глядят», — собирался он заявить, но Айнар Венегас перебил его:
— Да, конечно, за мной долг. Я чрезвычайно вам благодарен, а ваша дочь рассказала, что у вас проблемы с колодцем. Полагаю, я сумею сделать насос для полива.
Был бы тесхенец здоров, Конрад съездил бы тому по уху за самозванную наглость. Это ж додуматься надо — Светочем назваться! Ляпни такое где-нибудь в Могро — и двух дней не проживешь, хотя нет, прожить-то можешь куда дольше, в подвалах Пылающего Шпиля.
А так только пробурчал:
— Ведра, что ли, будешь таскать? Там же аккуратно надо, по трубочкам…
— Знаю, у вас зона рискованного земледелия, капельное орошение. Поверхностные грунтовые воды соленые, пресные залегают глубже, поэтому разводите суккуленты, называемые «красной пшеницей» …
Конрад на эту тираду просто вытаращился. Райна охнула: никак, умом тесхенец повредился.
Вот только Конрад разобрал: не повредился. Слова странные, чужие, так даже Светочи не говорят, и понял Конрад с третьего на пятое, и все же.
— Ну… — промычал он коровой, — вроде того. Искра воду подымает с глубины, а потом по завороженным кишкам и по трубочкам. Искры — они весь мир создали, и каждую минуту создают, а владеют Искрами Светочи благословенные.
Райна благочестиво сложила руки пальцами вверх. Заглянувшие как раз на кухню дети повторили за ней. Тесхенец не шелохнулся, и это уже начинало злить: у них там, что, своих Светочей нет? Вроде были…
— В лесу существуют эндемики, способные вытягивать соль и «дышать ею», но эти территории токсичны, поэтому приходится вырубать. Так! Госпожа и господин, дайте мне неделю. Я знаю, что делать.
Олле с Виктором попрятались за мать. Иванка стояла, открыв рот. Тесхенец улыбнулся. По уху ему все равно хотелось врезать, просто чтобы говорил по-человечески, не вплетал эти словечки на родном языке.
Ну, или Конрад решил, что Айнар Венегас просто говорит на наречии далекого жаркого Тесхена…
***
Правила гостеприимства гласили: выходить умирающего — угодный Светочам поступок и долг каждого, но и возиться с ним больше не хотелось. Поскорее бы оклемался да валил прочь, ворчал по вечерам Конрад, заглядывая к Олафу-пивовару. Трактира или таверны в деревушке отродясь не было, летом собирались под навесом, зимой — у кого-нибудь, чья жена дозволяла.
Искра у Конрада Груна так и не ожила. Он одолжил у Гунтрама запасную; та видала лучшие дни, напоминала полудохлую бабочку в своем полупрозрачном кристалле. Но работала, колодец снова качал, как надо — сама по себе, по трубочкам, шла вода и поила корни красной пшеницы — не слишком поверху, не слишком глубоко, чтобы не скапливалась лишняя соль. Соль все равно остается, понадобится еще одна Искра, и Конраду даже думать не хотелось, откуда ее брать.
Он мрачно осушил вторую кружку пива, когда подсел кузнец Клаус.
— А этот-то, ваш, тесхенец, чего-то задумал, — прошептал он так громко, что все обитатели Малых Ручейков обернулись. Кажется, даже те, кто не явился сегодня за пивом.
— Да и тьманник с ним, — буркнул Конрад.
— Принес какую-то картинку, просит чего-то там выковать. Я ничего не понял, так он попросил сам поработать в кузне.
— Да и тьманник…
— Говорил, колодец сделает, чтобы сам воду качал. Он, мол, туда сунулся, а там ручей. Только на самом дне. Твердил, мол, теперь-то точно все получится как нельзя лучше.
Конрад грохнул глиняной кружкой о стол.
— Блаженный он. Болтает всякое.
Еще и Иванка за ним шастала, «книжку» все просила посмотреть. Слыханное ли дело, книжку! Она бы еще Светочем назвалась!
Клаус заухмылялся в русую бороду и в свое пиво.
— Боишься, что Иванка с чужаком спутается?
— Не боюсь. Она девка хорошая, работящая. Зачем ей дурной тесхенец? С этими еще штуками в глазах…
Круглые блестяшки, похожие на очищенный резервуар для Искр, пугали не меньше странных речей и «книжек», и порой все-таки Конрад сомневался: а ну как правда тесхенец — Светоч? Но они другие, совсем другие, у них золотые и серебряные пальцы, а на кончиках ногтей сияющая пыльца.
— Он обещался скоро уйти, — пресек разговоры Конрад. — Так что и болтать не о чем.
Все по-прежнему слушали — и Олаф, и Гунтрам, и Калле, и даже Улле с пола приподнялся, разлепил глазенки, вытаращился, чего это все болтают, а потом снова захрапел под длинным столом.
Только настроение испортили, подумалось Конраду, и он ушел, злой на весь свет. Гнать чужака в шею, загостился, вот что.
***
От колодца тянулись зачарованные Искрами крепленые веревки и жилы, на земле валялись желтовато поблескивающие в лунном свете бронзовые трубы, а рядом, на дерюге, какие-то незнакомые штуки. Тесхенец прикручивал одну такую к трубе, и уже этого хватило бы Конраду, чтобы рявкнуть — «че за тьманниковы потроха еще», так еще и Иванка рядом крутилась. Ведро с молоком стояло чуть поодаль: она доила корову, а до дома не дошла. Подсела к чужаку, заглянула за плечи, он ей протянул одну из своих «штук» и что-то негромко объяснял.
«Ах ты ж…»
Конрад ускорил шаг. Кулаки сами собой сжались: ишь ты, раненый-больной! Помогли умирающему! Не зря, видно, ему дырку в пузе проковыряли! Заслужил! А Иванка — тоже хороша, так и липнет к тесхенцу, и он ее не гонит, вон белую ее ладошку в свою смуглую лапищу схватил.
— Эй ты! — Конрад воздвигся над дочерью и чужаком. С носа Айнара Венегаса чуть его стекляшки в железной проволоке не слетели. Иванка ойкнула, вскочила — в пальцах у нее блестела та самая штука.
— Значит, помогаешь, да?
— Да, господин.
Айнар Венегас поправил «стекляшки» (Конрад некстати вспомнил, что слышал название: «очки») указательным пальцем:
— Я собираюсь создать систему, которая будет качать воду. Повезло, что тут не просто колодец, а настоящий подводный ручей, но ведь и не зря же деревня Малые Ручейки называется, правда?
Болтал. Зубы заговаривал. Иванка мяла коричневую юбку из некрашеной холстины. Штука у нее между пальцами так и поблескивала.
— Дай сюды, — приказал Конрад.
Дочь покосилась на Айнара. Тот кивнул. Иванка протянула «штуку» отцу.
Конрад отродясь ничего похожего не видел. Вроде двойного куска трубы или огромного неуклюжего перстня, но внутри неровности, завораживающий повторяющийся узор.
— Это еще что такое?
— Деталь для насоса. Внутри резьба, — опять завел свою тесхенскую заумь чужак.
Конрад засопел.
— Система называется водяной таран. Вот это, — он еще и какую-то флягу, тоже из бронзы, показал, — будущий резервуар. Вода подается по трубе, как раз есть небольшой наклон, его хватит. Когда вода поступает в корпус насоса, закрывает клапан. Образуется давление. Часть воды выталкивается наверх, вот сюда, — он повертел эту «флягу». — Потом воздушный колпак опускается обратно, и вода идет наверх… простая конструкция. Прослужит много лет. А это заглушка. Чтобы перекрывать воду, когда она не нужна.
Конрад стоял и сопел.
Он понимал отдельные слова. «Вода», «наверх» и прочие. Остальное — трескотня, пропустить бы ее мимо ушей, но мать Конрада дураков не рожала, и он проговорил, роняя каждое слово, словно кусок этой бронзовой трубы:
— Вода будет качаться без Искры?
— Да, господин Конрад, — белые на фоне смуглой кожи зубы тесхенца блеснули. — Вам не понадобится приобретать эти… концентраты магии. Искры, да. Правильно.
Иванка попятилась, а потом кинулась между отцом и Айнаром, и только поэтому Конраду удалось сдержать удар. Он оттолкнул дочь и схватил чужака за шиворот.
— Ты никак против Светочей бунтовать собрался?
Брызги слюны летели в лицо тесхенца. «Очки» его снова по-дурацки сползали.
— Просто механизм, господин Конрад. Просто механизм, который…
— Заменит Искру.
Конрад все-таки ударил тесхенца в челюсть. Губа лопнула, из-под кожи брызнула кровь.
— Отец! — снова бросилась к нему Иванка, назойливая, как собачонка. Конрад вцепился в ее мочку уха:
— А ты, дура, знай себе хулу на Светочей слушаешь! Глазки-то растопырила, уши навострила! Кыш отсюда, девка безмозглая!
Искра колодца слабо светилась. Она была чужая, заемная, и Конрад прошептал молитву одними губами: «Светочи, помилуйте», а потом склонился. Целехонька. Не осквернила тьманникова ложь.
Айнар подошел к нему. Конрад снова сжал кулаки: драки хочешь, щенок? Так получишь! Во имя Светочей и Искр!
— Магия цела. Но если вы позволите…
— Вали к тьманнику, чужак. До утра даю срок. Чтоб завтра духу твоего здесь не было!
Конрад развернулся и зашагал к дому. В груди что-то клекотало, а руки тряслись.
***
Он проснулся от крика. Во сне привиделась какая-то чушь с самодвижущимися трубами, блестящими деталями, и все это гналось за Конрадом. Крик вплелся в дурной сон еще одним дурацким образом. Конрад поначалу даже обнял жену, собираясь перевернуться на другой бок — темно еще, рано, — но крик повторился.
— На помощь!
Звал тесхенец.
«Да чтоб он провалился», — но Конрад уже натягивал штаны с рубахой, ковылял во двор, сквозь сон щурился: прибьет все-таки чужака, вот заслужил.
На суховатой траве возле колодца лежал кристалл с Искрой. Искра трепетала, словно колотилось сердце.
— Ах ты ж тьманников выродок! — успел ругнуться Конрад, только потом сообразил: Искра-то цела, ее просто из колодца вытащили, а вот тесхенец и впрямь торчит возле темного провала, тянет на себя веревку. И зовет на помощь, а совсем рядом с каменным кругом лежат великоватые на пару размеров деревянные ботинки Иванки.
«Убью», — подумалось как-то прохладно, вроде даже без особой злости. «Убью гада».
— Она туда… решила установить… — разорялся Айнар, — конструкцию! Простите! Я объяснял, но не думал… Колодец узкий! Решила, что сумеет!..
«Убью», — снова подумал Конрад сквозь горечь во рту с привкусом желчи. Он уже достиг колодца и тоже потянул веревку.
Без толку.
Вытащить не получалось даже вдвоем.
Тощая и легкая Иванка на том конце стала тяжелой, как утопленник — или впрямь уже утонула. Вода внизу быстрая, унесет — чихнуть не успеешь.
Обрывок веревки болтался на вороте.
«Вода ее уносит», — вот почему Иванка тянула вниз. Они боролись с глубинным течением, сильнее которого только Искры.
— Я… успел. Ухватил, — губы Айнара побелели, но держал крепко. Конрад мог только рядом схватиться и ругаться, кляня всех родичей тесхенца до десятого колена.
Дочь-то внизу. В сырой глубокой тьме.
— Держите крепче, — раздался ее голос, и Конрад понял, что не дышал давным-давно, а теперь вдохнул полной грудью. — Скоро закончу!
— Ах ты ж дура-девка! — зашелся Конрад. Кто-то в глубине его головы спрашивал: а Райне чего скажешь? А мелким? А соседям? И как жить-то дальше будешь, и корову-то с телкой пасти надо, кто будет это делать без Иванки? На последнее он сам обозлился и велел этому, внутри головы, замолкнуть, вслух же клял тесхенца с его задумкой.
— Если бы… привязать на длинную палку… — бормотал тот. А потом громко: — Иванка? Все хорошо?
— Ага, держите-держите только. Совсем скоро!..
И они держали. Жесткие власяные волокна царапали ладони. Тесхенец торчал рядом, пыхтел, сопел, бормотал что-то о палках, о каких-то рычагах, и его хотелось избить до полусмерти, но выпустить веревку — выпустить Иванку.
Веревка скользила, Иванка внизу словно не понимала опасности, только изредка доносился глухой голос: «Я сейчас, я скоро», «Чуть-чуть осталось». Время ползло так медленно, что почти остановилось, лишь горели ладони и путались мысли про коров, соседей, проклятого тесхенца, и почему-то Светочей. Они помогали людям, даже когда не продавали Искры. Они были хранителями простых смертных.
Тогда где они сейчас?
Искра в своем кристалле мерно вспыхивала, отмеряя долгие секунды и минуты.
Словно очнувшись, Конрад заорал:
— На помощь!
Соседи повыскакивали почти сразу. В окнах соседних домов загорались огни, высовывались сонные еще в предрассветном сумраке лица, где-то вторил воплям одуревший от раннего пробуждения петух. Но просить дважды не пришлось — Гунтрам, Калле, кузнец Клаус — все они толпились вокруг. Кузнец принес длинную кованую цепь, остальные прихватили веревки. На улицу выскочила Райна и завыла, упав на колени и размазывая по лицу слезы. Люди чесали головы, заглядывали в колодец, по очереди хватали веревку и повторяли:
— Нельзя тащить, гнилая. Потащишь — порвется.
Изнутри доносилось:
— Я почти все! Готово!
Гунтрам переглядывался с Калле. Клаус предложил кинуть цепь — да как же она ее поймает. Айнар хрипловато выдохнул:
— Моя… вина. Давайте сюда цепь, я спущусь и обвяжу Иванку. Ее достанете без труда.
— А ты?
Он пожал плечами, не глядя на Конрада.
— Стой. Если знаешь, как сделать, чтоб вас обоих вытащить — говори.
— Знаю. Цепь крепкая, намотаю на ворот. К вороту подвяжите длинную палку, а лучше железную оглоблю и крутите, как скажу.
Айнар будто дожидался, и Конраду снова захотелось его пристукнуть. Но не бросить на дне подземной реки.
— Ладно, делай, как знаешь. Мужики, девку-то держите! — заорал Клаус.
Айнар возился долго. Проверял колодезный ворот, спросил у кузнеца разрешения и как-то по-особому хитро прикрутил цепь к нему. Иванка уже жаловалась внизу, что устала и замерзла, и вообще «готово же, че не тянете!» Конрад принял очередную «вахту», крикнул:
— Ты не дрыгайся, дура! Терпи уж!
Длинный рычаг протянулся чуть не до забора, Айнар его тоже проверил, навалившись всем весом. Затем он обвязал цепь вокруг пояса и скрепил железной скобой.
— Простите, господин Конрад. Дочь вашу спасу. «В любом случае», — сказал он чуть дрожащим голосом.
На смуглых ладонях слегка кровили длинные полосы: от веревки или железа, или от всего вместе. Почему-то Конрад думал, что сумасшедший тесхенец так и сиганет в колодец, но тот спускался медленно и осторожно, стараясь не задевать веревку с Иванкой. Хотелось заглянуть — как он там, да только была очередь Конрада держать на пару с Клаусом, а Гунтрам и Калле таращились вниз.
— По стенкам идет.
— Ловко он, ловко.
— Как павук какой.
— Дык они и есть, вроде запечных тараканов, тесхенцы-то.
Конрад рявкнул на обоих: «Заткнитесь», потому что Иванка снова крикнула снизу:
— Пап, ну чего там застряли?
Цепь дважды дернулась. Айнар подтвердил:
— Доставайте.
Ворот с длинной штукой — Конрад некстати вспомнил, что Айнар назвал ее «рычагом», — выглядел жутковато, ненадежно, вроде какой-то игрушки из тех, что онпривозил мелким из города.
— Веревку-то отпускай! — рявкнул на него Томас — явился, братец, не запылился. Конрад дико зыркнул: тебе что за печаль, ты племянникам черствой булочки к именинам не дарил!
— Отпускай, — повторил Клаус-кузнец. — Тесхенец свою цепь ей отдал, сам так держится. Без привязи.
Конрад подумал о его порезанных до крови ладонях, а потом заставил себя разжать хватку, и понял, что собственные руки тоже содраны до розовой мякоти.
— Дави рычаг, — рявкнул он.
Навалились все сразу, едва не сбивая друг друга с ног. Ворот скрипел, старая рукоять колодца тоже. Цепь аккуратно наматывалась на дерево; медленно, словно во сне. Было что-то неправильное в том, как они работали — силы почти не прикладывали, и двое человек ощущались легче перышка. Положим, Иванка мелкая и тощая, если ее из течения освободили — дальше дело плевое, но парень — здоровяк, не может такого быть, чтобы не чувствовалось, когда тянешь…
— Я тут, — Иванка вывалилась из колодца — мокрая насквозь, зато с какой-то трубкой. — Пап, все получилось… ой.
С платья стекала вода, с волос стекала вода, она стучала зубами от холода, но сияла почище Искры. Пока не сообразила, что на нее все смотрят.
Томас как раз отдыхал от трудов, так что подзатыльник прилетел Иванке от него, отчего Конрад засопел: нечего чужих детей воспитывать, за своими приглядывай!
— Дура, — плюнул и Конрад. — Чего удумала?! Куда вот полезла!?
Райна кинулась к дочери. Она накинула на плечи мокрой Иванки толстое шерстяное одеяло, щедро одарила еще парой подзатыльников, обняла и зарыдала вдвое громче.
— Да прекрати, мам, я сама туда полезла! Айнар сказал… Ой, а где он?
Конрад толкнул рычаг: тесхенца нигде не было. Только теперь он заметил, что поясное крепление на Иванке, и цепь вся снаружи, внутри ничего не осталось.
Повисла пауза; тишина была неполной, потому что Райна еще всхлипывала, а Клаус-кузнец тихонько сплюнул: «болванище» Конрад уже подыскал какие-то слова, мол, ну раз Светочи так решили, так кто ж мы, маленькие люди, чтоб перечить, но Иванка опередила его протяжным воем:
— Айна-ар!
Мать удержала ее, а то снова сиганула бы в колодец.
— Веди ее в дом! — скомандовал Конрад.
«Его унесло течением. Ему уже не поможешь»
— Киньте еще разок цепь, — проговорил он. — На всякий случай.
Мужчины смотрели на него с явной жалостью, как на умалишенного. Томас даже пробурчал: зачем тебе чужак, дочь-то жива-здорова, вон ее мать поволокла домой, уши дерет, но в одеяло кутает.
Цепь скользнула вниз. Конрад выждал несколько биений сердца, потом снова решился повернуть «рычаг», боясь, что он станет совсем легким, и мокрое железо просто вывалится наружу.
Но пошло туго, тяжелее, чем прежде, и Конрад завопил:
— Навались!
***
Конрад не запомнил, что случилось дальше. Вроде кто-то кричал: «тяни его», потом снова выбежала мокрая и встрепанная Иванка: «Помогите Айнару!», Райна ее обратно волокла, в дом, отогреваться. Выскочили Олле и Виктор, даже Томмека высунулась, но тут же получила от матери под зад, братьям досталось на сдачу — все вернулись домой. Кроме Иванки, так и плясала кикиморой болотной — вытащите, вытащите его.
А потом показалась мокрая голова, Айнар подтянулся, оставляя быстро размываемые водой потеки крови с ладоней, и рухнул на землю. Он был крупным парнем, но после колодца словно стал меньше вдвое, и Конрад подошел вместе с остальными, позвал жену — тащи настойку, да покрепче.
И вытянул тесхенец, кроме себя, кое-что еще. Тогда Конрад не понял, что.
На сей раз Айнар пришел в себя быстро. Уже через пару часов он отогрелся — настойка заставила даже смуглого тесхенца раскраснеться. Он позвал Конрада и остальных во двор. Собрались все. Урд-пьяница, собака Урда, даже тетка Доротея из Дальнего угла.
Айнару было что показать:
— Вот эта трубка, — он продемонстрировал зачарованную давным-давно кишку, — будет подавать вам воду. Прочность у нее хорошая, а я прикрутил кран, — блеснула та самая штука от кузнеца.
Клаус довольно лыбился:
— Мы вместе работали! Почитай, всю неделю! Айнар объяснил, как там чего делать!
— Конструкция называется «водяной таран», — продолжал Айнар, поправляя свои стекляшки на лице. Удивительно, как только не потерял их в колодце. Или успел снять? Конрад не запомнил.
— Пап, это я сделала, — дернула отца за руку Иванка. Тот показал дочери кулак:
— Уши надеру.
Но звучало это не очень уверенно, потому что вода текла. «Водяной таран» работал, добывал капризную глубинную воду, которую ведром-то не всегда подцепишь, а тут она сама поднималась по закаленной когда-то давно чародейской Искрой трубке и по обычным, бронзовым. Можно было поливать все поле. Почва с красной пшеницей жадно пожирала воду.
— Иванка все сделала, — подтвердил Айнар. — Без нее я бы не справился, там внизу очень узко, с моей комплекцией не пролезть, — остальные заухмылялись.
Конрад фыркнул: вот почему парень решился лезть внутрь и отпустил цепь. Течение его не унесло бы.
Но все же…
Штука эта его работала, надраны иванкины уши или нет. Вода текла мерно и упорно, и Конрад уже, вслед за остальными, сунул голову в колодец, где оказалось прикреплено странное устройство. Айнар его называл клапаном, снова начинал объяснять эту свою заумь, Конрад только злился и отмахивался.
Работает. Главное — работает.
— Я оставлю чертежи и советы, — говорил Айнар. — Они будут у господина Клауса, кузнеца, вместе с инструкцией по созданию резьбы, но еще и у дочери господина Конрада, Иванки, потому что она помогала мне все это сделать.
— Вот же тьманник паршивый, — пробормотал Конрад.
— Но до начала самостоятельной жизни Иванки все доходы от механизма, если кто-то задумает его повторить, будут принадлежать господину Конраду. За вычетом услуг кузнеца.
Поднялись крики и свист. Урд, шатаясь, вывалился вперед.
— И-и-искры-то? Каа-ак там?
— Этого не понадобится, — твердо проговорил Айнар.
Солнце блеснуло в его стеклах поверх глаз. Конрад сглотнул и отвернулся: Искра, которую стоило все же вернуть Гунтраму, по-прежнему лежала на траве — брошенная и никому не нужная.
— А еще советую собрать в лесу побеги лозы, она вытягивает соль из почвы, — продолжал Айнар, впрочем, менее уверенно. Он тряхнул головой. — Я пришлю к вам свою… хорошую подругу. Ее зовут Гарат, Гарат Ашшала, она тоже… — снова запнулся, так бывает, когда что-то придумал, а теперь вспоминаешь, лишь бы ладно соврать, — из Тесхена.
«Он говорит не как тесхенцы. И по повадкам не похож»
Конрад мысленно отмахнулся. Он подошел к источнику «вечной воды», промочил руки и омыл лицо.
— Благослови тебя Светочи, Айнар Венегас.
— Нет, — резко ответил тот. — Светочи творят магию, Искры. Это — не магия. Это то, что способен сделать любой, вы или Иванка, или…
— Что, и-ик, даж я? — вновь вылез Урд.
Айнар задумался.
— Даже вы. Только все-таки на трезвую голову.
Его фраза потонула в хохоте, но Конрад хмурился. Иванка вертелась рядом с тесхенцем (никакой он не тесхенец), в голову лезло всякое: а что, мол, хороший жених для девки, работящий, мозговитый. Да он же против Светочей? Или не против?
Айнар еще объяснял, но Конрад поднял Искру и пошел домой, к жене. Райна встретила его холодным киселем и мясным пудингом, а потом все разошлись по обычной дневной работе. И так запоздали. Коровы вон мычат, требуют выпустить.
***
Вернувшись вечером, Конрад обнаружил, что Айнар Венегас исчез. Иванка сидела на крыльце. Незабудка лизала ее большим розовым языком. Белянка осуждающе поглядывала, жуя жвачку поодаль.
— Пап, он ушел, — всхлипнула Иванка.
— Эх, ну что ж.
Конрад сел на ступеньку рядом и положил руку на плечо дочери.
— Может, и вернется. Ты вон его тайну знаешь, что не слабее Искр, так?
Иванка заплакала, но потом слезы ее высохли, и она кивнула.
— Айнар просил рассказать всем, что так можно. Он это назвал, — девчонка задумалась, — Про-гресс. Ци-ви-ли-за-ции.
«Опять тесхенское наречие», — чуть было не плюнул Конрад, да остановился в последний момент.
Одолженная Искра в своем кристальном коконе горела на столе, когда в дверь постучали. Иванка зашивала брату рубаху, но соскочила открыть, и попятилась.
— Ой…
Конрад замер с открытым ртом.
В дом вошла и сразу заполнила собой каждый уголок, не оставив ни единой тени, Светоч.
Она выглядела как юная девушка — чуть старше Иванки, только не тощая и плоская, а фигуристая; взгляд чуть не скользнул по едва прикрытой золотой полоской шелка груди и бедрам, и тут же Конрад потупился. Нельзя же оскорблять скабрезными мыслями — ее!
Она была красива, но, не мог отделаться от мысли Конрад, ни один мужик бы не хотел такой жены: слишком уж прекрасна, ни единого изъяна, ни родинки, ни шрамика, аж жуть берет.
Волосы и глаза меняли цвет. Розовое перетекало в лазурь, вспыхивало оранжевым и затухало глубоким темно-синим. Индиго, зачем-то вспомнил услышанное на базаре слово Конрад.
Он упал ниц перед Светочем.
— Повелительница!
— Ты приютил Гасителя, Конрад Грун, — голос звучал отовсюду, заставляя поднять голову и раствориться в нем, словно коровье масло на раскаленной сковороде. — Где он? Где преступник, где осквернитель самой сути Света, где проклятый Гаситель?
— Я-а… э… не…
— Он называет себя Айнаром Венегасом. Где он?
Конрад заговорил.
Рассказал про лес Цатхан, про коров и колодец, только имя дочери старался не упоминать, и часть его протестовала: тесхенец не заслужил кары Светочей, даром, что отверг Искры… Хула? Осквернение? «Гаситель»…
Конрад рыдал, когда Светоч ласково гладила его по лицу, а потом снова заговорил, одним ртом, без мыслей, и чудилось — с каждым словом вытекает кровь.
— Значит, твоя дочь узрела тайны Гасителя…
Светоч огляделась. Конрад повторил ее жест, потому что не имел своей воли.
Иванка исчезла.
— Где твоя дочь?
— Н-не… зна-а…
— Неважно, — Светоч отпустила Конрада, и тот повалился на пол, из носа и рта хлестала кровь. — Глупо собирать искры, если горит дом. Ты рассказал мне достаточно, Конрад Грун. Теперь мы найдем Гасителя.
Его дом наполнился светом, и светом оставался до самого конца.
***
Утром грязная, вся в саже, Иванка стояла на пепелище. Она сжимала кристалл с потухшей Искрой и смотрела на угли, где среди уцелевших кусков дерева или глины отвратительно хрустели кости.
Светоч сказала отцу: вот что будет с теми, кто приютит Гасителя, но Иванка не верила.
Айнар Венегас помог им и сделал водяной таран. Этот таран мог напоить поле и коров, и никаких больше Искр не надо.
Айнар Венегас не сжигал ее дом, отца, мать, братьев, и… — Иванка едва не наступила на истонченный детский череп, — маленькую сестру. Деревенский люд пока не осмеливается высунуться, слыхано ли — сама Светоч покарала греховодников, но они придут, будут шарить и искать уцелевшие щепки и черепки, но никто не похоронит проклятые кости.
Иванка швырнула кристалл на пепелище.
Чертеж она держала при себе. Вытащила примятую бумагу, поозиралась — вся деревня казалась пустой, даже не хотелось проверять, выжил ли еще кто-то после визита Светоча, — и снова убрала за пазуху.
Руины Малых Ручейков молчали.
Иванка не плакала. Все стало еще проще, чем там, в темной шумной яме-колодце. Она найдет Айнара, и, раз он Гаситель, — тем лучше.
— Коль Свет должен погаснуть, пусть так и будет. Больше никаких Искр и никаких Светочей.
Кристалл расплавился среди тлеющих углей, но Иванка уже не видела того.