Дисперсия света — это просто.
Луч проходит через призму, разделяясь на семь цветов радуги. На самом деле, не семь, человеческий глаз неспособен различить больше. Затем вторая линза подхватывает и собирает снова.
Свет — это волна и частица. Феномен квантовой физики.
Если добавить дифракционные эффекты, то можно говорить о том, что свет живой. Он отклоняется, если проходит вблизи препятствий. Попадают в зону геометрической тени.
Эффект дифракции несущественен на малых расстояний, при неастрономических расстояния им можно пренебречь.
Лучше думать о дисперсии. О линзах. О белом и радужных бликах.
Оно везде белое, но если моргнуть, цветов становится так много, что чешется где-то под костью черепной коробки, словно зрительный нерв кричит: я не могу этого выдержать. Это слишком.
Закрываешь глаза.
Белое. Сквозь веки. Должно быть слегка рыжеватое — веки-то непрозрачные, излучение фильтруется, да?
Может, оно гамма. Или еще какое-нибудь. Ладно, гамма невидимо, зато превращает кровь и кости в чернобыльскую кашу. Внутри ядерного реактора пляшет цветная радуга и белое, потом все становится белым.
Пренебречь бесконечно малыми расстояниями.
Пренебречь бесконечно большими.
«Хватит».
Красочная Леди выступает из белизны, и берет его за подбородок. У нее вполне человеческая фигура, человеческое лицо, рука, пальцы. Ногти гладкие, с каким-то сложным маникюром, даже Ленка такого не делала, чтоб прям оттенок то красный, то зеленый, то вообще какой-то серо-буро-малиновый. В цветах вообще-то он не разбирается. Он инженер, физик, а не художник. Палка-палка-огуречик да чертежи, вот и все, что способен нарисовать. Или те закорючки для Ива…
«Я не понимаю».
«И не поймешь, Билли. Она хочет говорить не с тобой, Билли».
«Не называй, это не мое имя».
«Да отвали ты. Я пытаюсь тут не проболтаться, между прочим».
«Не очень получается».
«Пошел ты, Билли».
По крайней мере, Красочная Леди вряд ли знает, что такое дифракция. Про принцип Гюйгенса — Френеля, да и обычную ньютоновскую дисперсию эти умники с Искрами тоже вряд ли освоили. Зачем, когда ты даже зад подтираешь Искрой, правда?
«Да нет, освоили».
«Вот это и есть дисперсия. Если поставить одну линзу напротив другой, то можно разложить я-есть на Айнара Венегаса и… другого, и потом собрать вместе — или не собирать, радуга им пока интереснее. Айнар Венегас — раб, тесхенский полукровка, безымянный никто, а вот его знания».
«Поэтому молчи, Билли, мы будем Айнаром Венегасом, тугеза-форева, до конца. Они обещали мне заплатить, но теперь я уже здесь, врос в тебя, ты в меня. Гарат удерживает это лучше. Я — не очень».
«Знаешь, это как тег в Твиттере. Я/Мы Айнар Венегас».
«Они все равно поняли. Может, не полностью, и поэтому я-мы пока живы».
«Заткнись».
«Ого, Билли, ты теперь говоришь на моем языке. Даже не среагировал каким-нибудь нейронным тупняком на слово «Твиттер». Этого я тебе не объяснял, в отличие от дисперсии и дифракции, ах да, тот водяной таран был неплохим, школьный такой уровень на четверочку».
«Заткнисьзаткнисьзаткнись».
Удается заорать. Дисперсия, кричит он. Дисперсия.
Красочная Леди обретает все больше формы, лица, тела. Даже одежда видимая, это вроде приталенной блузки с рукавами вразлет — не очень практично, если пытаешь или сжигаешь кого-то, но Светочи не работают банальными щипцами или костоломными механизмами, испанскими сапогами (как они называются здесь?) или чревонаполнительными трубками.
«Это не Циана тар-Оронен».
Он спрашивает:
«Назови свое имя».
Она откажется, потому что у Светочей нет имен, у них только магия Искр, каждое божество недосягаемо — молитвы не нужны, божество только тогда настоящее, когда самодостаточно, не зависит от верующих. С достаточным количеством верующих любая дикая Искра станет богом. Светочи выше такой ерунды.
Она не станет называть своего имени, думает Айнар Венегас, я-мы Айнар Венегас, но нет никакого «мы».
«Родился в деревне Кривошейки. Отец Джерайя Венегас, торговец. Мать — Дакоти Ашор из Иммираха, что в Тесхене. Умерла, когда мне было… двенадцать».
Единственная истина. Он выдыхает с облегчением. Радуга собралась сквозь линзы, и теперь ничего они с ним не сделают — ну то есть, могут вырвать зубы, ногти, сжечь заживо или распять на какой-нибудь неудобной деревянной штуке, загнав гвозди в мясо, но не более того. Никакой световой геометрии.
У него слезятся глаза, когда пытается оглядеться. Голова страшно болит, раскалывается просто-таки, словно с чудовищного похмелья. Даже на красивую — а она хороша, тут не поспоришь, — девушку в прозрачной блузке с непрактичными рукавами и такой же прозрачной юбке, подчеркивающей все изгибы фигуры, — смотрит, щурясь. Блики мелькают по камере, это неправильно, камеры темные, как подвал. Не белые. Без бликов.
Он вдыхает воздух, ожидая почуять мерзотную гниль, как от дикой Искры в лесу Цатхан, и обоняет легкие цветочные духи, шоколад, кофе. У девушки лицо, которое называют «точеным». Она настолько красива, что это почти пугает, откуда-то Айнару является термин «эффект зловещей долины». Впрочем, почему откуда-то? Дифракция все объясняет. Соберись, ты снова единый луч.
Он ухмыляется и повторяет вслух:
— Как тебя зовут?
Она говорит:
— Мое имя Линнан эт Лан, и я выбрала тебя, Гаситель.