— Почему? Гриша, почему?
— Я не могу тебе объяснить. Это лесоповал. Сосны… Сосны… Я ненавижу сосны. Запах смолы. Желтые слезы. Пять лет я рубил, рубил, рубил их стволы, и они плакали, плакали! Желтыми слезами… Не надо! Прошу тебя…
— А что же мы скажем Зямочке? Он так ждет!
— Я придумаю сказку о маленькой сосне, которую хотели срубить, но она плакала, плакала, и ее пожалели…
Гриша прижимается горячим лбом к моей щеке. Я глажу его мягкие волосы, такие родные, такие знакомые с детства. Я целую его худые плечи, горячие ладони. Я люблю его! Это не правда, что я просто жалею его. Это не жалость! Это любовь… А Лазарь? Разве можно любить двух мужчин сразу! Господи! Как я была бы счастлива увидеть Гришу через пять лет в субботу на площади Ленина, если бы я не знала Лазаря. Зачем? Зачем он появился в моей жизни? Зачем он баюкал меня на руках и целовал долго-долго до безумия…
— Рахиля! Знаешь, какое желание я загадаю, если мне попадется счастливый пельмень?
— Какое?
— Снова стать сильным, чтобы кружить тебя на руках, как в Польше долго-долго, до звездочек в глазах.
Гриша читает мои мысли. Я помню нашу детскую игру. Он уезжал в другой город, я думала о нем, запоминала день, час, минуту. Он знал, когда это происходило. Чувствовал Приезжал и называл. Время всегда совпадало.
Зямочка летает в голубом небе. Чудесный осенний воздух звенит его смехом. Тысячи невидимых серебряных колокольчиков разлетаются вокруг меня, Лазаря, вокруг огромных сосен.
— А еще выше можете? Можете, дядя Лазарь?
— Могу! Могу! Могу!
Я подшиваю толстое солдатское сукно. Лазарь привез Зямочке настоящий военный костюм: брюки, гимнастерку, шинель, пилотку, ремень с золотой пряжкой. Все почти впору. Полковой портной шил по заказу. Зямочка восторге. Он просто захлебывается от счастья.
— Мама! Мамочка, когда мы вернемся в город?
— Скоро. Через два дня.
— Скорей бы. Я пойду в нем гулять, да? Я пойду в нем с папой смотреть Тарзана!
Утро. Свежо. Зябко. Запахиваю лесниковую фуфайку. Желтые сосновые иголки мягко потрескивают под ногами. Кажется, я взлечу сейчас, как Зямочка, и увижу тайгу, и озеро, и Лазаря. Крикну им с высоты:
— Смотрите! Смотрите! Я летаю, как лесная фея.
Они идут по тропинке. Отец и сын. Лазарь подпрыгивает, повисает на сосновой ветви. Подтягивается.
— Десять, одиннадцать, двенадцать. Дядя Лазарь, я дальше еще не умею считать по-русски.
— А по-еврейски?
— Умею.
— Давай.
Считает.
— А теперь и по-еврейски не умею.
— По-какому еще умеешь?
— По-английски.
— Валяй!
— Твенти ван, твенти ту, твенти все.
— Что все?
— Все. Больше ни по-какому не умею.
Я прижимаюсь лбом к старой сосне. Холодная кора. Трещины. Борозды. Маленький жучок выползает из бугристого углубления. Спешит, спешит. Вверх, вниз. Зачем? Это его жизнь. Его сон. Его хлеб… Господи! Господи! Что мне делать? Через два дня мы вернемся в Омск к Грише, и этот волшебный сон кончится. Я должна сказать мужу правду. Всю… Всю историю. Что Зямочка — не ямочка, что я — не я, не та Рахиль, которую он… не та, что у меня есть другой мужчина, что мы уезжаем в Германию, что все кончено… Жучок заползает в свою норку. Я чувствую кончиками пальцев шершавое сосновое туловище. Мне страшно. Это подлость! Подлость! Бросить его одного. Он даже в Польшу не может вернуться. А если бы разрешили? Кто там остался? Никого. Всех убили. Всех. Всех… Я вижу мальчика в бархатной ермолке. Он протягивает мне на ладони маленькую белую балеринку на круглом зеркальце. Подставляет серебряный цилиндрик. Балеринка плавно скользит по стеклу.
— Гришка! Откуда она у тебя?
— Купил.
— Где ты взял деньги?
— Жигу продал.
— Своего любимого ежика!
— Я хотел подарить тебе ее. Ты мечтала.
— Откуда ты знаешь?
— Я видел у Бети на дне рождения. Ты плакала в коридоре, я видел… Знаешь, почему она движется? Ее магнит отталкивает.
— Нет, Гришка, она живая.
— Я тоже думаю, что живая. Папа сказал про магнит.
Мы сидим на корточках под сосной.
— Сбегай, пожалуйста, за скрипкой.
— Ага.
Гриша играет вальс. Голубое небо отражается в зеркальце, и оно похоже на маленькое волшебное озеро. Белая балеринка скользит на одной ножке. Она танцует вальс. Пам-пам-парам-пам-пам! Она живая! Я знаю, она живая. И Гриша знает…
— Помнишь маленькую белую балеринку?
Гриша робко касается моих губ… плеч. Он первый раз в жизни целует меня. В своей жизни, в моей жизни. Я не отстраняюсь. У меня кружится голова. Я чувствую его теплые пальцы. Я чувствую странный, еще незнакомый мне огонь мужской страсти, огонь, сжигающий робость.
— Ты помнишь? Помнишь маленькую белую балеринку? Мне казалось тогда, что это ты! Ты скользишь по волшебному озеру. Ты моя балерина! Моя скрипка. Моя жизнь.