Костер. Пламя раздваивает звезды. Тайга во тьме. Зямочка завороженно смотрит на огонь. Долго, не отрываясь.
— Мамочка, я тебе скажу один секрет.
— Скажи, сынок.
— Я очень люблю дядю Лазаря. Давай поедем с ним в Германию.
Я вздрагиваю от неожиданности.
— Зачем, Зямочка?
— Он покажет нам свои танки и музыкальную шкатулочку, которая сама играет, и настольный кукольный театр.
— Зямочка, а как же папа? Он будет грустить без нас.
Ужас! Ужас! Что я говорю! Зачем я говорю это ребенку?
Зямочка задумывается. Долго смотрит на костер.
— Тогда давай я поеду с ним один на маленько, а ты останешься с папой, чтобы он не грустил.
— Это тебе дядя Лазарь так сказал? Это он придумал?
— Нет, мамочка, он ничего мне не говорил.
Что это? Голос крови, голос сердца? Маленького детского сердца?
Мамочка, почему ты такая грустная? Я ведь на маленько уеду. Я только посмотрю и сразу вернусь. Лазарь выходит из темноты. Мы видим его огромный силуэт. Зямочка бежит к нему. Лазарь подхватывает мальчика, прижимает к себе. Садится рядом со мной, шепчет:
— Рахиля, я скажу тебе один секрет.
— Скажи.
— Я тебя люблю.
Я склоняюсь к его плечу. Я снова чувствую головокружительный запах его тела. Я снова лечу в пропасть. Мягкую, верную, как колыбель. Гриша! Гришенька, прости меня! Я не могу жить без этого мужчины. Я не могу… Почему так происходит? Почему? Когда я с Гришей — я думаю о Лазаре, а когда с Лазарем — я думаю о Грише. Что это? Неизвестный мне закон человеческой природы? Если бы я могла раздвоиться, как та сосна над обрывом. Раздвоиться на две части. Я бы отдала за это свою жизнь.
Тишина. Прозрачная, бездонная. Как небо. Звезды. Близкие, яркие, огромные, словно серебряные блюдца. Охотничья заимка. Маленький бревенчатый домик, затерянный в тайге. Баня. Банька. Таежная благодать. Лазарь плещет пиво на раскаленные камни. Вязкий тягучий парной запах хлеба и горячей сосновой смолы. Я почти задыхаюсь, изнеможенная, обессиленная, беспомощная. Лазарь берет меня на руки. Бежит, бежит по шатким I мосткам к черной речке. Серебристый пар клубится вокруг него божественным ореолом. Я ныряю в ледяную глянцевую воду. Плавно разламываю подводные лагуны. Глубже. Глубже. Я хочу достать до дна. Коснуться кончиками пальцев упругих корневищ кувшинок, бархатистых подводных водорослей. Я хочу достать до дна! До самого самого донышка…
Тишина. Я нашла около печки три Селезневых перышка, нежных, как весенний мох. Я ласкаю ими Лазаря. Плечи. Колени. Он что-то шепчет, потом затихает, замирает. Я чувствую огромную безграничную тайную власть над его телом. Его душой. Я наслаждаюсь этой властью. Лазарь зажигает свечу, подставляет перышки к пламени. Мы считаем их цвета. Удивительная ночная радуга. Золотистая, темно-зеленая, синяя, бордовая.
— Ты колдунья!
Пламя выхватывает краешек окна, несколько деревянных перекладин за стеклом. Лестница. Это лестница на крышу! Я уговариваю Лазаря пойти туда сейчас. Немедленно. Ему не хочется одеваться. Его веки слипаются. Умоляю, шепчу:
— Зачем? Зачем нужна одежда ночью, в кромешной тьме? Зачем нужна одежда, если ты идешь к звездам?
Он верит мне, как верил тысячу раз. И небо вознаграждает нас. Я вижу, вижу безграничный восторг в его глубоких глазах. Мы не чувствуем ни тепла, ни холода. Мы становимся невесомыми, бестелесными. Мы целуем друг друга и растворяемся в огромных серебряных блюдцах. Это звезды. Мы сами складываем их в созвездия и летим, летим по млечной небесной дороге…
Сумерки. Бабушка Варвара бросает в печку березовые полешки. В комнате темно. Зябко. Гриша сидит за столом. Смотрит куда-то в стену. Тупо. Безучастно. Я пытаюсь включить свет. Не могу найти выключатель. У меня трясутся руки. Что? Что случилось?
— Гриша!
— Рахиль…
— Папочка! Папа! Посмотри на меня! Мама, включи скорее свет.
Я наконец нахожу выключатель. Зямочка в военной форме. В шинели, в пилотке со звездочкой. Красивый, как звездный мальчик.
— Откуда это у тебя, Зиновий?
— Дядя Лазарь в тайге подарил. Это все настоящее, солдатское!
— Сними! Сними немедленно! Убери с себя эту красную звезду!
Гриша хватает пилотку, бросает ее на пол. Топчет, топчет.
— Гриша! Опомнись! Что ты делаешь?
Забираю мальчика. Он плачет. Горько. Страшно.
Увожу его к бабушке Варваре. Кладу на старый плюшевый диван.
— Зямочка, родной мой, единственный, не плачь, прошу тебя! Папе плохо. Он, наверное, опять заболел.
Прости его, Зямочка. Он не хотел тебя обидеть. Когда ты вырастешь, я тебе все объясню. Ты поймешь, Зямочка.
Он плачет безутешно. Горькими недетскими слезами.
— Мамочка, я хочу к дяде Лазарю. Я хочу к дяде Лазарю. Судорожно всхлипывает, захлебывается.
— Сынок! Родной, не плачь, прошу тебя.
Я беру его на руки. Слезы застилают мне глаза. Я плохо вижу. Господи! Неужели это Зямочкины слезы. Такие горячие. Такие жгучие. Нет! Нет! Это мои. Мои слезы. Я не должна плакать. Из последних сил сжимаю Зямочкины плечи и тихо-тихо пою в темноте.
— По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…
Громче. Яснее. Я пою Лазаря.
Зямочка затихает, засыпает тяжелым недетским сном. Снова кладу его на плюшевый диван. Иду к Грише.
Что? Что же случилось в эти три дня, пока мы были в тайге?
Какие большие светлые комнаты. Чистые, теплые с красивыми вьющимися растениями в коричневых горшочках. Широкая железная кровать с серебряными набалдашниками. Три облачка подушек покрыты узорной накидкой. Старинная ваза с яркими разноцветными жар-птицами. Дородная Алевтина Васильевна в бархатном вишневом халате показывает мне семейный альбом. Пухлый мальчик в матросском костюмчике. Красивые статные женщины в песцовых горжетках. Усатые мужчины в военной форме с петлицами. С чего же начать этот трудный разговор? С чего? Что сказать? Что?
— Какая вы здесь красивая, Алевтина Васильевна, как киноактриса. Я, если бы не знала, что это вы, так бы и подумала.