Пока что она казалась рассеянной. Я не упаковала наши бронекостюмы, так что она, наверное, думала, что мы поехали за кормом. Правда в том, что я беспокоилась, что не смогу сделать точный выстрел, если на ней будет шлем. И я хотела, чтобы он был точным.
Я была в долгу перед ней.
— Шар-лей.
Когда я повернулась посмотреть, Аша нетерпеливо махнула на большой дуб справа от нас. Мы проехали мимо этого дерева уже четыре раза. Она поняла, что я ездила кругами.
— Да, я знаю, — мои пальцы сжали руль, пока из-под них не проступила белая кость. — Я знаю.
«Нельзя плакать, — только эта мысль была у меня в голове. — Нельзя плакать».
Наконец, я набралась смелости и поехала к плато.
Однажды Уолтер указал мне на него — сказал, что это единственное место вокруг Ничто, где он мог хорошо выспаться. Место выглядело как холм с обрубленной вершиной. Его крутые каменистые склоны поднимались довольно высоко, прежде чем они, наконец, заканчивались у основания плоского плато земли.
Я всегда хотела посмотреть, что находилось на вершине плато; Мне всегда было интересно, действительно ли там так мирно, как говорил Уолтер.
Я надеялась, что это было так… ради Аши.
Боже, это было больно. Она заволновалась, увидев плоскогорье, и звук ее счастливой болтовни пронзил меня до костей. Я едва успела припарковать грузовик, как она вылетела из двери.
— Да? — вопила она. «Да» — одно из ее новых слов — она использовала его, когда просила разрешения что-то сделать, когда мы оба прекрасно знали, что она все равно это сделает.
На этот раз я была не против.
— Ага, иди, — сказала я, указывая на ближайший выступ. — Я буду прямо за тобой.
Выглядело грубо, но на самом деле это был довольно легкий подъем. Гладкие белые скалы торчали достаточно, чтобы сделать опоры, и было много трещин, в которые можно было зарыться руками. Даже если бы я не умела лазать, все, что мне нужно было бы делать, это следовать за Ашей.
Она прыгала по плато с уверенной скоростью, ее конечности двигались быстрее, чем я могла себе представить. Иногда она цеплялась за один из больших выступов и позволяла ногам болтаться в воздухе. Когда выступ оказывался вне ее досягаемости, она сгибала ноги и прыгала, чтобы схватиться за него.
Ее восхождение было чудом, за которым можно было наблюдать. Хотела бы я получить от этого удовольствие, но дробовик, который я несла за спиной, внезапно стал весить в десять раз больше, чем должен. Мне казалось, что мои глаза кусали муравьи… и было сложно не расплакаться.
Я сосредотачивалась на подъеме и старалась не думать о том, что произойдет дальше. Я тоже неплохо с этим справлялась. Затем, когда я подтянулась на плато, Аша схватила меня за руку.
Ее хватка была сильной и уверенной. Ее ладонь идеально подходила к моей, между нами нет ни волоска. Я чувствовала все. Меня внезапно поразило: тепло ее кожи, прижавшейся к моей, наша кровь текла вместе. Линии и бороздки на наших ладонях образовали разные формы.
Но они подходили.
Они подходили…
«Нет, перестань. Сейчас нельзя расслабляться — ты должна оставаться сосредоточенной», — зарычал голос у меня в голове.
Это был новый голос. Вряд ли я начала слышать его, пока не убила Брендона. Должно быть, что-то изменилось во мне в тот день, что-то сдвинулось в глубокой, темной части моей души.
Этот голос не был плохим. Но иногда он пугал меня до чертиков. Большую часть времени я даже не слышала, как он говорил. Я просто чувствовала, как мой позвоночник напрягался, а грудь сдавливало, и я могла делать все, что нужно, чтобы выжить.
Обычно только после того, как я уже сделала что-то, я задавалась вопросом, правильно это было или нет. Этот голос, казалось, не слишком заботился о том, чтобы все было правильно.
— Ву! — Аша откинулась и завыла на ветер. Она уже перебежала на другую сторону холма и стояла так близко к краю, что один сильный порыв ветра мог сбить ее с ног.
Или один меткий луч.
«Нужно сделать это, — говорил мне голос. Я никогда не слышала, чтобы он говорил так четко. — Ты должна. Ты знаешь, что это единственный способ защитить Уолтера».
Это был единственный путь. И я бы сделала что угодно, чтобы защитить Уолтера, потому что я любила его.
Я редко слышала произнесенное слово и не могла вспомнить его значение. Но любовь была новой. Никто не использовал это слово в Далласе. Никто никогда не говорил, что любит кого-то другого. И его было легче сказать, чем слово «сварливый», но Говард не удосужился научить меня ему.
Я бы до сих пор понятия не имела, что это слово существует, если бы не Ночной Уолтер.
— Зачем я это делаю, урод? Почему я должен продолжать это делать? — пробормотал он в Логове.
Я предположила, что он имел в виду полбутылки виски и колпачок с таблетками, которые он выпил ранее.
— Эм, потому что тебе нравится, как это ощущается, я полагаю?
— Как это…? Нет! Такое ощущение, что просыпаешься с ножом между ребер. Думаешь, мне это нравится?
— Ну, нет, — осторожно сказала я. Я была очень растеряна в тот момент, но, очевидно, не настолько взволнована, чтобы закрыть свой рот. — Тогда почему ты продолжаешь это делать?
— Я не знаю! Вот что я говорю! — Уолтер взвыл. — Какой смысл продолжать, когда я знаю, что больше никогда их не увижу? Прошло двадцать лет, а я — Боже, я до сих пор скучаю по ним, будто они были здесь вчера! Столько времени прошло, а я до сих пор…
Я смотрела сквозь свет кухонного огня, как Уолтер вытянул перед собой руки. Они были вялыми, но настолько распухшими в суставах, что сгибались внутрь. Блеклая синева его глаз, казалось, растворилась в белках, пока не остались только налитые кровью зрачки.
И они были… пустыми.
— Я до сих пор вижу их лица. Нас было восемь человек, понимаешь? Восемь. Я вижу, как каждый из них смотрит на меня, как только закрываю глаза. Я любил их. Я любил их, и поэтому я никогда не забуду их.
— Ты любил их? — сказала я. — Что это обозначает?
Губы Уолтера сердито скривились в неряшливых завитках бороды.
— Ты не знаешь, что значит любить кого-то, урод? Я тебе скажу: любовь к кому-то другому ставит их выше тебя — выше всего. Делает тебя глупым. Сводит с ума. Делает тебя убийцей. Нет ничего, что бы ты ни сделал для того, кого любишь.
Мои мысли немедленно обратились к Ральфу и ко всем глупостям, которые я делала после того, как потеряла его.
— Как узнать, любишь ли ты кого-то?
— Хм. Вот в чем дело, — Уолтер отвел взгляд от меня, на самый темный край Логова. — Ты не знаешь, пока они рядом с вами. Ты не узнаешь, действительно ли ты любишь кого-то, пока он не уйдет — пока ты не поймешь, что больше никогда его не увидишь, и тебе придется пройти оставшуюся часть этого пути без него. Это то, от чего так больно, понимаешь? Вот почему так чертовски трудно любить кого-то другого. Но ты должна это сделать, — он покачал головой, посмеиваясь про себя, хотя его глаза горели красным. — Я никогда не видел особого смысла жить для себя, но я всегда мог продолжать, пока думал, что делаю это для кого-то другого.
Вскоре после этого Уолтер потерял сознание. Но я помнила, как пролежала без сна почти до рассвета, думая обо всем, что он сказал, — и тогда я поняла, что люблю его.
Было больно терять Ральфа. Я бы солгала, если бы сказала, что это было не больно. Я много думала о годах, которые мы провели вместе в Граните. Если бы Шарли знала о любви, она бы сказала, что любит Ральфа без всяких сомнений. Но теперь, когда я потеряла его… я не была уверена.
Я не думала о нем каждую ночь, как Уолтер о своих ребятах. Жалко было его потерять. Было несправедливо то, как он умер. Я плакала, когда это случилось, но с тех пор я уже не плакала из-за этого. Теперь я видела его только в своих кошмарах.