— Можешь взять одну из лошадей! — выдавила она и потащила Геста в загон, а там подозвала к себе самого сильного жеребца, набросила на него попону и сунула Гесту котомку.
Он припал щекой к шершавой холке, ощутил под крупинками снега биение тепла, поблагодарил Гуннхильд и вскочил на коня.
— Поезжай, только не к Торстейну, — сказала Гуннхильд. — Сперва заручись помощью тех, кто тебе не родня, тогда и Торстейн в поддержке не откажет. Скачи в Гильсбакки к Иллуги Черному, после Торстейна он в здешней округе самый влиятельный хёвдинг и куда храбрее болвана, за которым я замужем.
Гест еще раз поблагодарил и поскакал в том направлении, что указала Гуннхильд.
Глубокий снег лежал по всей долине. Когда забрезжил рассвет, Гест спешился и некоторое время шел пешком, стараясь согреться, потом опять сел на коня, а мороз час от часу крепчал, он заснул и проснулся оттого, что конь стоял на месте. Снегопад прекратился, ветер утих, но стало еще холоднее. Впереди виднелись дома, россыпь огоньков — усадьбы, и среди них та, которую он искал. Гильсбакки.
Гест никогда не встречал Иллуги и знал о нем не больно-то много: что в юные годы он слыл отчаянным сорвиголовой, что мало-помалу нажил и богатство, и влияние, и сыновей; младшего нарекли Гуннлаугом, но все звали его Змеиным Языком, как деда по матери, и парень успел уже снискать воинскую славу. Тут Гесту вдруг вспомнилось, что, по слухам, Иллуги был из числа друзей Снорри Годи. Уж не надумала ли Гуннхильд заманить его в ловушку?
Он поехал вдоль ограды поместья и, заметив меж домами какого-то человека, попросил его позвать хёвдинга.
Иллуги вышел на порог, зажмурился, потом оглядел всадника и спросил, кто он такой. Гест подъехал чуть ближе, но не спешился.
— Холодно, — сказал он.
— Зачем же ты вытащил меня на мороз? Коли нужда у тебя в ночлеге и еде, так мои люди все устроят.
Гест молчал. Иллуги повернулся, собираясь уйти в дом, однако передумал и остановился.
— У тебя какое-то другое дело ко мне?
Хёвдинг был в легкой безрукавке, в ременных сандалиях на босу ногу, и в тусклом свете дверного проема Гест заметил белые шрамы, которые, точно веревки, обвивали могучие предплечья. В свои без малого шестьдесят Иллуги выглядел намного моложе, хотя от косматой гривы, из-за коей он некогда сподобился прозвища Черный, ничего не осталось и под тающим снегом виднелся голый череп. Борода, однако, была по-прежнему черная, лишь кое-где ее прорезали седые пряди, словно реки в застывшей лаве. Гест все так же молчал, и Иллуги шагнул в сторону, чтобы свет упал на его лицо.
— Да ты совсем ребенок! — воскликнул он.
— Я друг Снорри Годи, — сказал Гест.
— Тогда мне ты не друг, — отозвался Иллуги.
— Тогда, значит, и я не друг Снорри.
— Кажется, ответы будут таковы, каких желаешь, — заметил Иллуги.
— Да нет, вряд ли. — Гест стянул с головы шапку и сказал, кто он и почему приехал сюда. Иллуги слушал, с все более недоверчивой миной. Гест пропел вису, которую сложил в этот день, и на лице старого хёвдинга в конце концов проступило подобие улыбки. И Гест решил, что самое время просить о помощи. Однако Иллуги не слушал.
— Конь-то запаленный, только на забой и годится, — деловито произнес он, схватил жеребца под уздцы и встряхнул, так что сосульки пены, облепившие гриву и морду, громко забренчали. Не дожидаясь ответа, он обернулся и кликнул людей из дома. На зов поспешно прибежали двое мужчин, одетые так же легко, как и хозяин, Иллуги велел им забрать коня. Гест спешился без возражений. Когда работники увели жеребца, ему вновь почудилось, что хёвдинг усмехается.
— Ты теперь без коня, — ехидно сказал Иллуги. — А это, поди, означает, я должен дать тебе другого. Чтоб от тебя избавиться, а?
Гест кивнул, притопывая в снегу. Разговор начал действовать ему на нервы, он так и не получил ответа на вопрос, кто ему друг, и никаких поползновений пригласить его в дом хёвдинг не делал. Даже мороз старику как будто бы не докучал, потому что он попросил Геста еще раз повторить всю историю и, слушая ее, явно забавлялся. И вису тоже велел повторить, только обронил, что, на его взгляд, с кеннингами[17] у Геста не все ладно и это неудивительно, коли, описывая убийство самого большого лиходея в Исландии, он желал воздать должное и себе и Вига-Стюру.
Неожиданно Иллуги громадной своей ручищей сгреб Геста за плечо и встряхнул, как давеча жеребца, будто проверял, способен ли парнишка держаться на ногах. Гест едва устоял.
Старый хёвдинг засмеялся и сказал, что теперь можно и в дом зайти, Геста накормят и укажут, где заночевать, а утром дадут коня и он продолжит свое просительное странствие.
— А оно, поди, будет долгим, я вот с ходу и не припомню, кто бы по доброй воле схватился со Снорри Годи. Но сперва езжай к Торстейну сыну Гисли. Он твой родич. И послушай хорошенько, что он тебе скажет.
— Случившееся дважды может случиться вновь, — сказал Гест и уснул, прежде чем на стол подали еду.
Однако последние слова Иллуги не умолкали и во сне: «Послушай хорошенько, что он тебе скажет». Хёвдинг ничего ему не обещал, хотя вроде бы дал совет, чуть ли не призвал рассказать Торстейну, что могущественный Иллуги посулил ему помощь, вернее, намекнул на такую возможность, поэтому Торстейн не сможет сказать «нет», ведь и Гуннхильд обиняками говорила о том же. Или этот помысел внушил ему призрак злополучного Эйнара? Эйнар-то умел найти такие слова, что никто не оставался глух к его просьбам.
Следующим вечером, когда Гест добрался до Бё, все повторилось. Опять темнотища, обитатели усадьбы отошли на покой, но Торстейн, услышав стук в дверь, встал, вышел на порог — в одиночку — и сперва изумился, увидев племянника верхом на заиндевелой кобыле, а слушая его рассказ, смотрел все более недоверчиво и попросту рассвирепел, когда узнал про убийство Стюра.
— Поистине ты решился ума! — вскричал он.
Они не виделись с тех пор, как три с лишним года назад Торстейн и Гуннар привезли в Йорву скорбную весть, поэтому Гест невпопад пробормотал, что, мол, родичи встречаются слишком уж редко, а потом сызнова пропел свою неоднозначную вису. Однако от этого Торстейн не смягчился, только принялся стирать с лошади иней — искал тавро.
— Выходит, тебя действительно прислал Иллуги, — наконец сказал он. — Он что же, и помощь тебе обещал?
— Он дал мне эту лошадь, чтобы я поехал к тебе. Она лучшая в его табуне.
— Иллуги так и сказал?
— Нет, я сам видел. Остальные рядом с ней сущие клячи.
— Н-да, стало быть, плоховато они там живут.
Гест смолчал, однако ж смекнул, что с тем же успехом Торстейн мог сказать: эвон как он спешил от тебя избавиться. В конце концов дядя все же впустил его в дом, хоть и скрепя сердце. Сказал, что он может заночевать здесь или остаться на то время, какое потребуется, чтобы внести ясность в это сложное дело.
— Родичей-то у меня много, — добавил он, указав Гесту свободную спальную комнатку.
Гест лег, но покоя не находил, стужа засела глубоко в костях и в водянистой тьме; он снова видел лысую голову Вига-Стюра и венчик сизых жил сквозь щели дощатой перегородки и хотел зажечь свечу, да только вот дверь его каморки оказалась заперта. От Бё всего-то два полета стрелы до реки Хвитау, отделяющей боргарфьярдарские долины от земель Снорри Годи на севере, Снефелльснеса и Даласислы, думал он, вот о чем толковал Торстейн, Иллуги же проживает в глубине долины, с тылу его защищают горы, а впереди, словно оборонительный рубеж, лежат усадьбы других хёвдингов. Может, выбить дверь и уйти куда глаза глядят? Однако тотчас в ушах прозвучал вопрос Аслауг, не приснился ли ему опять какой-то сон.
— Мне снится только то, что уже случилось, — отвечал Гест и заметил, что смотрит она куда-то мимо него. Он назвал ее по имени, схватил за плечи, желая встряхнуть и оживить, но сестра висела в его руках, вялая, неуклюжая, мало того, на лоб ей вдруг села птица, он хотел прогнать ее, да руки одеревенели, не слушались; он пропел все висы, какие знал, в том числе и свою собственную, про убийство, однако птица сидела не шевелясь, пока из соседней спальной комнаты не вышел отец и не начал разводить огонь в очаге — звуки зимы и защищенности, голос зимнего утра.
— Ты можешь остаться здесь, — коротко бросил Торстейн.
Руки у Геста были совсем белые, как и ноги, он скорчившись сидел у двери и недоуменно смотрел на дядю.
— Можешь остаться здесь. — Торстейн внимательно посмотрел на него и еще раз повторил, громко, словно обращаясь к глухому: — Можешь остаться здесь на зиму! Но сперва съездишь к Клеппъярну Старому во Флокадаль и уговоришь его тоже помочь тебе. А еще надобно…
— Я в Бё… — тихо сказал Гест.
— Что? А-а, ну да, — кивнул Торстейн, протягивая руку.
Тут подбежала Хельга. Вдвоем они подняли племянника, уложили в постель, укрыли горой тяжеленных, будто свинец, одеял, и вот тогда-то, учуяв запах женщины, Гест понял, что сразил его не холод, а страх, и страх этот почти исчез, только когда он замер без движения под своим свинцовым панцирем, точно мертвое тело под беспощадным небом, и думал, что сейчас будет тепло, совсем тепло.
Все переменилось. Небо светлое, земля вокруг сияет белизной, тишина беспредельна. Гест видит, как улыбается Хельга, старшая сестра матери, улыбается юной маминой улыбкой; она принесла ему поесть и журит Торстейна, бросая короткие язвительные укоры, что он-де совершенно бессердечно отнесся к ее родичу, а особенно сердится на то, что муж не разбудил ее, когда Гест нежданно-негаданно нагрянул в усадьбу, да еще и запер парня, намереваясь украдкой выставить его за порог. Торстейн вяло оправдывается: он, мол, никого за порог выставлять не собирался, но ведь Снорри Годи давно зарится на Йорву, а Тордис уезжать не хотела… Однако ж роняет он и кое-что обнадеживающее:
— Может статься, добрый знак, что он сумел добраться сюда, в давешнюю непогоду это попросту невозможно. Но ни слова о том, что он здесь! Молчок!
— Мы что же, будем жить в своем дому будто рабы-трэли?
Примешиваются к этому хору и другие голоса, прежде всего три незамужние хозяйские дочери, они возбужденно шушукаются про убийство Вига-Стюра, новость эта уже у всех на устах, сумрачной тенью окутывает она Геста, который больше спит, чем бодрствует, больше грезит, чем живет наяву, грезит об Аслауг с птицей на лбу, не желающей улетать. Но от еды не отказывается и размышляет о том, что сестру не убили, сидит у очага, разговаривает с Гуннаром, который со времени их последней встречи стал еще долговязее и нескладнее и к Гесту относится как к ровеснику, и с младшим его братом, Свейном, который, обуреваемый безграничным детским восторгом, жаждет увидеть орудие убийства и очень разочарован, что на нем нет крови.