«Неужели он готов отказаться от участия в таком выгодном для себя процессе? — подумал Алекс. — Что, интересно, ему за это пообещали?»
— Значит, вы не верите в успех? В то, что сможете защитить меня на суде? — сделал он неутешительный вывод.
— Нет, вы неправильно меня поняли. Я просто предлагаю не рисковать.
— И вы не относитесь к тем силам, которые истину хотят отделить от лжи? — не спросил, а скорее констатировал Алекс. — Жаль.
— Я вас не понимаю, мистер Шеллен.
— Я порой сам себя не понимаю. И все же сейчас я уяснил мои альтернативы — жизнь ценой отречения (прямо Галилей какой-то) или смерть. Во втором случае на моем надгробии высекут что-то вроде: «Он стал пробным камнем истины, за что и повешен».
— У казненного за государственную измену не бывает надгробного камня, — сухо произнес Скеррит.
— Не сердитесь, сэр, я всего лишь хотел разобраться, и вы мне в этом помогли. Я принял решение…
— Вас никто не торопит, — поспешно вставил адвокат, уже догадываясь, о каком решении идет речь.— Подумайте, посоветуйтесь с родными.
— Сказать по правде, это решение я принял еще в Германии, когда на меня впервые надели наручники и посмотрели как на мерзавца и висельника. Я благодарен вам за готовность искать компромисс, но для себя считаю невозможным идти на сделку. Смерть или годы тюрьмы — между ними не столь уж большая разница. Нет, я не признаю за собой вины и всеми силами буду обосновывать это на процессе. Пускай это будет борьба не столько за мою жизнь, сколько за мою честь. А если слово «честь» здесь неуместно, то я хотя бы постараюсь объяснить мои мотивы. Думаю, мне найдется что сказать, и не только в мое оправдание.
— Что вы имеете в виду? — насторожился Скеррит.
— То, что я стану обвинять, — решительно пояснил Алекс. — Спросите кого? Многих! Невзирая на ранги и титулы. Я — летчик-истребитель, и атака — лучший способ не быть сбитым самому. Хотите мне в этом помочь?
Скеррит с минуту о чем-то размышлял, потом приподнял над столом лист бумаги.
— Это ваше твердое намерение? — спросил он.
— Да. Родных у меня не осталось, так что советоваться не с кем.
Адвокат медленно, глядя в глаза Алекса, одной рукой скомкал листок и затем отбросил его в корзину для мусора:
— Прошу вас считать, что я ничего не предлагал.
— Я уже забыл об этом.
5 января Большое жюри рассмотрело материалы досудебного расследования по делу об измене королю британского летчика Алекса Шеллена. Слушания состоялись в магистратском суде Лондона на Боу-стрит без кандидата в подсудимые и без представителей защиты. Здесь членам Большого жюри на основании принятой в британском праве максимы «Actus non facit reus nisi mens sit rea»[35] предстояло ответить на два вопроса. На вопрос об actus reus — имели ли место преступные деяния со стороны военнослужащего и подданного Британской Короны Шеллена — ответ был единогласным и утвердительным. На второй необходимый вопрос о mens rea, то есть о виновной воле, ответить с ходу было сложнее, и судья прибегнул к его дифференциации.
— Действия рассматриваемого лица — это: намерение, неосторожность или небрежность?
— Безусловно — намерение.
— Рассматриваемое лицо осознавало преступность своих действий?
— Безусловно — осознавало.
— Рассматриваемое лицо действовало по чьему-то приказу или принуждению?
— Материалы следствия, а также собственноручного признания умалчивают как о первом, так и втором.
— Душевное состояние рассматриваемого лица могло подтолкнуть его к совершению инкриминируемых деяний с той степенью силы, которой он психически не мог противостоять?
Ответ на этот вопрос вызвал споры, однако речь председательствующего о том, что перед ними не новобранец и не кисейная барышня, а офицер, у которого за плечами не один год войны, убедила присяжных исключить возможность переквалификации содеянного как произведенного в условиях «аномалии сознания». Большое жюри выработало окончательный вердикт: заслуживает предания уголовному суду по делу о фелонии. При этом жюри сформулировало обвинительный акт из трех пунктов: измена королю (со всеми стандартными формулировками); разглашение военной тайны; дезертирство. Этот документ был предъявлен Алексу на следующий день.
— Под разглашением военной тайны подразумевается ваше предоставление противнику сведений о деталях плана воздушного налета на город Хемниц, — пояснил Скеррит. — Что же касается обвинения в дезертирстве, то его нам также будет трудно оспорить, поскольку имеется в виду ваше добровольное полугодовое пребывание в шведских лагерях под чужим именем, да еще и под чужим знаменем. Если в течение первого месяца, когда Британия еще находилась в состоянии войны с Германией, вы, что так, что этак, были бы интернированы, то после 8 мая, когда всех британцев, русских, французов и прочих военнослужащих из стана победителей шведы начали репатриировать на родину, ваше дальнейшее пребывание в их стране под именем офицера, пускай и капитулировавшей на тот момент, но все же вражеской, армии расценено как дезертирство. За одно это военно-полевой суд мог приговорить вас к расстрелу, ведь Великобритания официально вышла из войны только 2 сентября прошлого года после капитуляции Японии.
Алекс прочитал текст на бланке с печатями и многочисленными подписями. Слева от каждой подписи имелась короткая латинская надпись «bilta vera» — правильный акт.
— Что от меня требуется? — спросил он.
Джон Скеррит откинулся на спинку стула и некоторое время рассматривал какую-то бумагу. Затем он извлек из кармана вечное перо и снял колпачок.
— Если вон там внизу вы напишете: «Признаю себя виновным по первому пункту настоящего акта», поставите дату и подпись, генеральный атторней сэр Максвелл Файф, назначенный обвинителем по этому делу, будет готов не настаивать на двух других пунктах. Мы втроем — вы, я и он — встречаемся с окружным судьей, который должен удостовериться, что ваше признание добровольно, после чего он передаст материалы в жюри присяжных и спустя несколько дней вынесет приговор, не связанный с применением смертной казни.
— Благодарю за разъяснение, но своего решения я не изменил, — спокойно сказал Алекс, беря ручку.
— Тогда пишите: «По первому пункту данного акта виновным себя не признаю», дата, подпись.
— А по двум другим?
— А вот по двум другим в этом случае советую признать. Иначе вас сочтут неадекватным упрямцем, настроившимся отрицать все, вплоть до очевидных вещей. Лорды и присяжные расценят это как неуважение к суду, что не принесет вам дивидендов.
Алекс согласно кивнул.
10 января в семь часов утра Алекса разбудил дежурный надзиратель. Заключенному дали пятнадцать минут на совершение утреннего туалета, после чего сопроводили к тюремному брадобрею. Затем в камеру принесли завтрак и велели к половине десятого быть одетым «по-парадному» — все необходимое было куплено помощниками Джона Скеррита еще накануне. Когда Алекса в черном костюме, сером драповом пальто и нелепой широкополой шляпе, которые он никогда не носил, вывели на тюремный двор, он увидел низкое серое небо и снег. Снег был белым, только что выпавшим. Он пах Рождеством, подмороженной прелой листвой и чем-то еще — холодным и далеким. «Неужели это мой последний снег?» — подумалось Алексу.
Подсудимого в компании с четырьмя полисменами, к одному из которых его пристегнули наручниками, усадили в тесный черный автобус, и они выехали из тюремных ворот на Хатфилд-роад.
Первоначально процесс над Алексом Шелленом собирались провести в здании лондонского магистратского суда на Боу-стрит, в котором состоялись предварительные слушания и в котором совсем недавно Большое жюри точно так же постановило предать суду изменника и нациста Уильяма Джойса. Однако командование Королевских военно-воздушных сил, являвшихся своего рода потерпевшей стороной и основной опорой обвинения, настаивало на проведении процесса в четвертом зале Королевских судов юстиции, напротив комплекса неоготических зданий которых, расположенных на Флит-стрит, находится церковь Святого Клемента — главная церковь Королевских ВВС. По мнению маршалов, символично судить пилота-изменника рядом с этим храмом, выгоревшим дотла 10 мая 1941 года после очередной бомбардировки. Но, поскольку речь шла о фелонии, то есть об уголовном преступлении, пожелание маршалов удовлетворено не было, ведь «Королевский судебный двор» предназначался для процессов по гражданским делам. Выбор пал на Олд Бейли — Центральный уголовный суд Англии и Уэльса, расположенный неподалеку от собора Святого Павла. Несмотря на тяжелые повреждения здания, полученные в 1941 году во время одного из налетов на Лондон, оно уже частично функционировало.
Ехали долго. Из юго-западного Лондона в Сохо, с правого берега Темзы на левый. Проезжая белокаменные арки и башни Королевских судов на Флит-стрит, автобус миновал сначала почерневшую и все еще не восстановленную после пожара церковь Святого Клемента, а затем небольшой монумент в виде покрытого барельефами четырехгранного столба, на котором сверху стоял черный дракон с распростертыми перепончатыми крыльями. Словно средневековая химера, слетевшая на этот столб с каменных балюстрад парижской Нотр-Дам, это чудище всего лишь обозначало границу Сити и Вестминстера.
Проехав по Гилтспур-стрит — улице «золотых шпор», — автобус остановился у центрального входа в помпезное тяжеловесное здание, облицованное темным портландским известняком. Величественный фасад в стиле неоампир венчала башня, окруженная круговой колоннадой, над куполом которой возвышалась двенадцатифутовая богиня правосудия. Впрочем, отсюда снизу, из узкого колодца улицы невозможно было разглядеть скульптуру из сияющего листового золота с мечом и весами в широко раскинутых руках, у которой, вопреки общепринятым традициям, на глазах не имелось повязки. Британское правосудие было зрячим.
Все пространство улицы возле массивной арки подъезда заполнила поджидавшая Шеллена толпа журналистов, активистов каких-то движений, просто любопытствующих и полицейских. Несколько человек держали в руках плакаты, но Алекс не успел прочесть ни слова из того, что на них было написано. Он схватил взглядом лишь рисунок на одном из них: пикирующий четырехмоторный бомбардировщик, на котором сверху восседает Смерть в образе скелета с оскалившимся черепом, горящими огнем впадинами глаз и окровавленной косой в костлявой руке. Нечто подобное Алекс видел в Германии на небольшом плакате на стене одного из бомбоубежищ Хемница.
Два десятка полицейских в черных шинелях и черных фетровых шлемах с серебряными звездами принялись освобождать проход. Алексу вспомнились шведские полицейские, но у этих не было в руках даже дубинок.
Осыпаемый блицами фотовспышек, он прошел под аркой портала, под незрячим взглядом восседающего наверху каменного ангела-Регистратора, по обеим сторонам от которого возлежали Истина и Справедливость. Алекса провели в вестибюль, где у широкой лестницы из белого сицилийского мрамора его поджидали старший судебный пристав и адвокат Скеррит. Полиция оттеснила ввалившуюся следом толпу. Ашер[36] расписался в протянутом полицейским сержантом блокноте, после чего с руки подсудимого был снят браслет наручника и сержант остался стоять внизу.
Все трое: Алекс, ашер и адвокат, — минуя живописные полотна с изображениями Мудрости, Правды, Труда и Искусства, поднялись на окружающую вестибюль галерею и направились к одному из наиболее уцелевших залов для судебных заседаний. Но сначала Шеллен и Скеррит зашли в адвокатскую комнату, оставив пристава дожидаться снаружи.
— Ну, как настроение? — спросил Скеррит. — Снимайте пальто. У нас еще двадцать пять минут, так что присаживайтесь, — он снял трубку телефона и попросил принести кофе. — Как ваше самочувствие?… Вам, насколько я знаю, не доводилось бывать в суде, и уж тем более в суде пэров (при этих словах Алекс вспомнил нацистский суд над Каспером Уолбергом, и его невольно передернуло). Тогда постараюсь ввести вас в курс дела.
Итак, как я уже говорил, обвинителем назначен генеральный атторней Великобритании Дэвид Максвелл Файф, занимающий этот пост с сорок второго года. Ему сорок пять лет, учился в Эдинбурге, затем в Оксфорде в Баллиольском колледже. С тридцать пятого — член палаты общин от консерваторов. Известен своими непримиримыми суждениями в отношении нацистов. В настоящее время помогает сэру Шоукроссу в Нюрнберге и в силу своей занятости собирается провести процесс над вами в течение двух, максимум трех, дней. По характеру он человек тщеславный, если не сказать хвастливый и надменный. Однако не упрямец, воспринимает доводы противной стороны, так что с ним можно работать. Теперь о судьях. Хотели назначить Хартлея Шоукросса, который совсем недавно доказал здесь, в Олд Бейли, что американец Уильям Джойс изменил именно Британской Короне, и так мастерски подвел его под петлю, что апелляционный суд палаты лордов не изменил приговор.
Но, к вашему счастью, барон Шоукросс сейчас слишком занят. Поэтому председательствует лорд Баксфилд. Это старый крючкотвор, способный завести налима за корягу, да так, что в результате запутывает не столько других, сколько себя самого. Он не терпит всяких вольностей и выкриков, особенно в адрес монаршей четы, так что постарайтесь вести себя корректно. Впрочем, у Баксфилда есть хорошая черта: спустя пару часов после начала заседания он тихо засыпает (правда, знающие люди считают, что только делает вид), передавая бразды правления своему помощнику. Сегодня — это лорд Гармон. Его я знаю мало. Выпускник Итона, лет пятнадцать проработавший в окружном суде на крайнем севере в Камбрии. На войне у него был тяжело ранен единственный сын, летчик, ставший фактически инвалидом, так что этот на вашем процессе заснет навряд ли. Далее — лорд-распорядитель, назначаемый индивидуально на каждый суд пэров. Нам выпал сэр Видалл, из ветеранов прошлой войны. Он может выгнать кого-нибудь из зала за нарушение порядка, не более. И, наконец, двое последних: лорды-судьи Грауэр и Лирсен. Оба — доктора права, почетные члены всяких университетов, одним словом, правоведы, чье мнение мало кто отважится оспорить. На процессе они не особенно заметны, этакие молчаливые серые кардиналы, но от них очень многое зависит при вынесении приговора. В зале также будет присутствовать помощник шерифа Лондона (у него чисто полицейские функции), старший пристав и несколько его помощников — констеблей.