День начинается всегда одинаково. Я стою в ванной: напротив зеркала, с набранным стаканом воды. Первая таблетка отправляется в рот. Запиваю. Вторая. Запиваю. Третья. Пью. Четвёртая — достаю её предельно аккуратно; блистер неудобный, капсула может выпасти из него. Несколькими днями ранее это и произошло: таблетка упала в раковину. Я не успела поймать её; прокатилась по мраморной поверхности и отправилась в водопровод. Признаваться в том, что у меня из рук выпало дражайшее лекарство, не хотелось (придётся подавать документ, ведь каждая капсула под счёт), посему я сделала вид, будто ничего не произошло. Но произошло. Сопоставить легко. Я не приняла таблетку лишь раз и в тот же день — точнее вечер — заснула раньше комендантского часа и наблюдала беспокойные сны. Я тонула. Произносила речь про Создателей и тонула. Здоровые люди не наблюдают снов, абстрактное мышление есть отклонение. Вчера я выпила полагающуюся по графику таблетку, и ночь была спокойной. Правильной. Умеренной. Я не видела сны, я отдыхала в самом деле: восстанавливалась, набиралась сил к новому прекрасному дню в Новом прекрасном Мире. Я так рада, что наша медицина совершена и продолжает совершенствоваться. Теперь я знаю, чем чреват пропуск хоть одной выписанной мне таблетки. Запиваю. Итого четыре. Какой странный привкус у воды. Она сегодня горчит, отчего? Или всегда?
Миринда подаёт хлопья из отрубей. Ворошу их пальцами, не притрагиваюсь.
— Вам подать молока, мисс Голдман? — спрашивает служащая. Напрасно, потому что знает ответ. И я не отвечаю.
Терпеть не могу молоко и заказываем мы его только для того, чтобы мать в этом молоке отмокала. На сегодняшний день в Восточном районе на искусственном пастбище пасётся не больше дюжины коров, посему натуральный и органический напиток не поставляется; только его аналог, создаваемый на заменителе. В Академии показывали фильм об этом, а — после — проводили экскурсию: учащихся возили по фабрикам и заводам, демонстрировали их работу, напутственно обращались: «скоро это будет в вашей власти — внемлите». Немного интересно, но грязно — предпочту вечно сидеть в пыльном офисе и смотреть на затянутое облаками небо. Кажется, Палата Производства точно не для меня.
Поднимаюсь в спальню, чтобы одеться: выбираю наряд, примеряю юбку и рубашку. В Академии установлена форма, введён официальный дресс-код. Девушкам Академии одобрены несколько комплектов: рубашка и юбка с короткими гольфами, платье и длинные гольфы, рубашка и брюки. Всё тёмно-синего цвета — под цвет герба Академии. Юношам Академии также подобраны три комплекта: брючный костюм с рубашкой и пиджаком, отдельно брюки и рубашка, и рубашка с жилеткой. Мне нравится, когда Ромео в костюме с пиджаком, эта представительность его красит. Он становится похож на заседающего в Палате. Я же чередую наряды по дням недели и добавляю множество аксессуаров; Голдман требует отличаться. Вот и сейчас — подкалываю волосы крупным крабом, а на запястья добавляю браслеты. Ромео нравятся мои браслеты. Нравятся запястья. Нравятся гольфы. Так он говорит.
Затем спускаюсь вниз и сталкиваюсь на лестнице с Золото. Не здороваемся. Мы никогда не здороваемся и особо не разговариваем. Миринда подаёт пальто и желает хорошего дня. Креплю дыхательную маску и плавным прикосновением ладони открываю дверь — чип щекочет; иду к посадочному месту, где ожидает водитель. Янтарные глаза говорят:
— Доброго дня, мисс Голдман. Садитесь. Сегодня вы задумчивы.
Он вновь позабыл, что меня раздражают пустые разговоры?
Дверь отъезжает в сторону: заползаю в авто, и мы поднимаемся в воздух. Смотрю на оставшийся по другую сторону окна сад. Гиблый. Точнее — загубленный. Желаю извести его вовсе, стереть с лица Нового Мира, втоптать в плиты, уничтожить. В мыслях моих деревья — перегнившие, с паразитами — валятся, голые ветви стегают друг друга, маленькие детские качели взвинчиваются в воздух и со звуком ломающейся древесины приземляются подле. Я качала их. Я помню их.
— Не сочтите за дерзость, — и водитель перебивает представляемое, — просто вы сегодня, мисс Голдман, смотрите сверх проницательно. Для молодой девушки — это настоящий дар. Думаю, вы им наделены, потому что Голдман.
Льстец.
Водитель, не получив от меня ответной реакции, продолжает:
— А, возможно, проницательность во взгляде особенно ярко прорисовывается из-за маски. Всё лицо сокрыто и потому внимание на глаза. Никогда не задумывались, что второе назначение этих масок — не выдавать эмоции?
— Защитные маски потому и называются защитными: они помогают органам дыхания при передвижении на улице, — перебиваю я. — Не додумывайте вторые смыслы, фантазия не есть хорошо.
— Когда на Золотом Кольце маршируют десятки и сотни обезличенных людей с сокрытыми лицами, что вы чувствуете?
— О подобной глупости не думаю. И вам не советую, ибо мне известно где и как пишутся жалобы.
— Вы когда-нибудь писали жалобу? — серьёзно спрашивает водитель. И добавляет с едва различимым смешком: — Хоть одну? Сдавали кого-нибудь?
— Обыкновенно окружающие меня адекватны и вменяемы: уважают правила Нового Мира и следуют им, не приходится составлять доносы.
— Значит, не писали, — подводит юноша. — Я тоже.
Мне всё равно.
— Нам ещё долго? — спрашиваю я.
— Забыл, что вы не любите бесед. Больше не потревожу.
Однако про оставшееся время не отвечает. Чтоб его…
Двигаемся в сторону Академии. И всё-таки этот пресловутый водитель посадил мысль в моей голове. Гнилую мысль, червивую. В самом деле: двигающиеся по улицам горожане теряют свою индивидуальность, скрываясь за масками одного цвета, покрывая почти всё лицо. Не видно эмоций (их не должно быть, Карамель), не видно разговаривающих (ты не должна смотреть на них), не видно улыбки (улыбка без причины — тревожный звоночек, Кара).
— Хорошей учёбы, мисс Голдман.
Закатываю от недовольства глаза и оставляю авто. Предыдущий водитель был возрастом отца, а потому не позволял таких раскосых вольностей и энтузиазма в разговорах; этот же — как мне кажется — в силу приближённых к моим лет считал дозволенным болтать с ровесницей. Но он ошибся. Мы разные по статусу, по уровню, по образованию, по уму. Мы разные.
Новый Мир такой холодный, особенно по утрам, и ветреный — из-за того, что город построен на высоте. Процент влажности никогда не превышает допустимого уровня (спасибо условному куполу и защитным стенам), норма осадков выпадает изо дня в день идентичная, в дневное время суток температура поднимается до шестидесяти по фаренгейту, в тёмное — опускается к стабильным тридцати пяти, улицы — как я уже рассказывала — ночью обволакивает туман. Нечто, словно бы не подчиняющееся Новому миру, смрад, что выходит из недр города, из его глубины, из пропасти, из самой смерти. Мрак, над которым мы пребывали, нёс в себе ужас, веял забвением и приправлял страхом. Из Острога доносились странные звуки — словно бы работающего механизма титанических размеров. Так стучало сердце нашего города, пока его граждане спокойно спали? Или так звучала жизнь изгнанников и предателей, что были отправлены в низовья?
Из-за химической катастрофы, следующей за описываемым Коллапсом и погубившей большую часть планеты, новым людям пришлось приспосабливаться, создавать свой, отныне контролируемый, микроклимат. Мы огородились защитной стеной. Мы спасли себя. Я называла это куполом, Ромео же — теплицей, вакуумом, клеткой…Неужели он скудоумен и дерзок? Неужели он ошибочен, девиантен?
Вот и сам Ромео. Угловатый силуэт юноши встречает меня в Академии. Ромео галантен и воспитан, а потому помогает снять пальто. Это мне нравится.
— Ты сегодня рано, — говорю я.
— Равно тебе.
Двигаемся к лифту.
— Если честно, — решает поделиться юноша (напрасно; не терплю этих откровений, после них — тошно), — сон был беспокойный, всю ночь переворачивался с бока на бок.
Говорю же. Тошно.
— А ты как спала?
— Равно тебе, — подыгрываю я.
Не расстройство ли у Ромео? А у меня?
Забудь, Карамель. Теперь всё хорошо. Ты приняла пропущенное лекарство и всё будет хорошо.
— Слышала о сегодняшнем элективе? — спрашивает Ромео и жмёт кнопку лифта, видит моё отрицание и продолжает: — Будут показывать фильм.
— О, интересно, — подхватываю я.
— Про Картель.
— Неинтересно.
Картель — место для заключённых: преступников и больных; для тех, кто по каким-либо причинам не сгинул в Острог, не был обречён на вечные работы и чьи смерти ещё не разыграли на публике. Попасть в Картель? Лучше умереть! И зачем транслировать такую информацию? На прошлом курсе показывали фильм об этом месте. Я не из тех, кому следует повторять дважды. Я всё понимаю с первого раза.
— Не пойдёшь, значит, — констатирует Ромео.
— Всё равно никогда не посещаю элективы.
Моё присутствие там абсурдно.
— А завтра анонсировали скрещённую лекцию по географии и истории.
Прыскаю со смеху:
— Что можно рассказать по географии и истории нового? Всё уже изучено и поведано в первые годы Академии.
— А мне любопытно, — улыбается Ромео.
— Хочешь краткий экскурс? — парирую я. — В школьных учебниках пишут о том, что Землю погубила химическая катастрофа. Леса вырублены, источники воды высушены. Единственный обитаемый клок мира будущего — город, что река разделяет крестом на четыре района, но жители и того не смеют наблюдать, ибо живут в домах, построенных поверх былых высотных зданий. Машины способны передвигаться по воздуху, а всем детям дают странные имена. Доволен? Учись, десять секунд и ты просвещён.
Ромео неслышно смеётся.
— Хорошая аннотация, — говорит он. — Случайно не ты ведёшь лекцию?
— Очень смешно.
— Ладно, идём.
День в Академии прекрасен. Мне нравятся дисциплины по средам. Двухчасовая теория по судебным разбирательствам, лекция по психологии, на которой мы продолжили рассматривать организацию манипуляторских техник, перерыв и практикум по теории продаж. После — обед в компании Ромео.
— До встречи, сладкая девочка, — прощается Ромео и пропадает в тени моста.
Мы вновь договариваемся встретиться с Ирис на Золотом Кольце. Водитель доставляет меня до дома, чтобы я смыла пыль Академии и переоделась. Янтарные глаза изучают внимательно — тяжёлый взгляд продавливает через зеркало дальнего вида. Поправляю скучно-серую маску и отворачиваюсь.
— Я буду ждать вас, мисс Голдман, — подаёт голос водитель. — Наверняка вы решили прогуляться через час или меньше со своей подругой.
Для всех мои дела так очевидны? Весь Новый Мир смеет наблюдать за мной не глядя?
Киваю и покидаю авто. Миринда встречает со свойственным ей спокойным радушием. Принимает пальто и исчезает в гардеробной. Я же — как хотела — захожу в ванную комнату: включаю воду — шумит, нашёптывает; канализация смеет болтать? или болтают находящиеся под нами изгои? Прислушиваюсь, склоняюсь к раковине. Нет, в самом деле шёпот. Слова. Едва различимые, но делимые на слоги. Слова.
«Карамель».
За спиной.
Поднимаю глаза и через зеркало вижу — Бес: сидит на кромке ванны, покачивая ногами. Улыбается. Дабы не взвизгнуть, хватаюсь за рот и резко оборачиваюсь. Никакого Беса нет. Нет и не было, уж как много лет. Твою же мать…всего одна пропущенная таблетка. До сих пор она? Или дело в другом? Вода странно пахнет. Набираю её в стакан для питья и принюхиваюсь. Сладко. Это не просто так. Остроговцы травят нас, сводят с ума? Безумное предположение — озвучить его равно подписать себе приговор в Зале Суда. Паранойя есть отклонение. А если это не отклонение? Если не паранойя? Если нас в самом деле морят? Может, Острог имеет доступ к дамбе, находящейся за периметром города? Огромные трубы и канализации ведут её в Новый Мир, многочисленные фильтры и очистительные конструкции избавляют от зараз. Но что, если к ним приложил руку Острог? Что если изгои нашли способ воздействовать на нас? Вода — ценный ресурс. Вода — ценнейший ресурс. Вновь принюхиваюсь и от досады выливаю стакан в раковину.
Ладно, сначала избавлюсь от формы, а затем верну в излюбленную коллекцию отца книгу, которую дочитала сегодня в перерыве.
И возьму новую, ну конечно!
Поднимаюсь на второй этаж. Переодеваюсь у себя, после — обращаю внимание на распахнутую дверь в кабинет. То ей свойственно. В самом кабинете никого — свойственно тоже. Подрываю первую попавшуюся книжонку на стеллаже, хочу упрятать её в подготовленную и перекинутую через плечо сумку, как вдруг замечаю воспроизводимую картинку над рабочим столом. Кажется, отец забыл выключить экран. Подхожу ближе, дабы коснуться сенсора, но иллюстрируемое приковывает внимание. Не похоже на Вестник, не похоже на центральные Новости. Похоже на старые записи, какую-то хронику. Видео замыкается и повторяется вновь и вновь: среди больничных палат фигурирует девушка. Вглядываюсь в лицо незнакомки, одетой в подобие пижамы; девушка смотрит в снимающую её камеру — на меня — и плюёт.
Перед кабинетом объявляется Миринда — видит то же самое, роняет взгляд и медленно отступает. Спрашиваю:
— Зачем отец смотрел это, Миринда?
Служанка молчит.
Повторяю, но повторяю напрасно: она слышала, просто покрывает члена семьи.
— Желаешь соврать? — кидаю следом. — Или думаешь, тебя спасёт молчание?
— Кажется, я запамятовала выключить духовку, мисс Голдман, — отвечает служащая и быстро уходит. Наглость! Мерзавка! Она понимает, что я не кинусь следом; это не про меня; тем более сейчас основной интерес представляет позабытое отцом видео на рабочем столе. Смотрю.
Камера переключается на другую: демонстрирует выплывшую за поворотом охрану; двое мужчин желают схватить двигающуюся девушку. Она изворачивается и бежит дальше. Отмечаю номера палат, подносы на перекатных столах, тусклый свет. Действительно больница. Это Картель? Так выглядит Картель? Девушка кричит. Не могу разобрать её слова — пытаюсь читать по губам. Короткий слог, очень короткий. «Бес»? Нет, вряд ли! Такого не может быть, никакого беса она не зовёт. Самовнушение играет со мной злую шутку: я вижу то, что желаю увидеть. Или всё-таки «бес»? Запись чертыхается, искажается помехами, вновь показывает девушку. Кажется, позже. На ней другая пижама. И в руках добавляется оружие. Какого чёрта отец смотрел эту ахинею? Кто рассекает по коридорам Картеля? Слышимый вопль предвещает агонию: стреляет. Я вовремя отворачиваюсь. Какого чёрта?!
Огнестрельное и холодное оружие запрещены в обороте, использовании, хранении и ношении. Когда-то его можно было коллекционировать, но после неприятного инцидента из прошлого Палата Безопасности приняла закон о срочном изъятии и утилизации упомянутого. Ни у кого и в мыслях не было оставлять запрещённые предметы и нарушать общественную безопасность. Разумеется. Это бы назвали преступлением против своего народа, изменой Новому Миру; и в миг отправили на Суд, потому что нельзя сомневаться в действиях и решениях Комитета Управляющих. Мы сами создаём свою реальность и понимаем, что может негативно отразиться на идеально-вымеренном, хоть и искусственно-созданном обществе. Откуда в руках у сумасшедшей пистолет — спорный вопрос. Мы — предельно цивилизованное и развитое общество, мы не используем физическую силу — словно дикие звери или остроговцы — в качестве расправы. Даже Патруль Безопасности (о нём как-нибудь позже) не применяет захват или угрозу при задержании; мы разумны и потому слушаемся слов. Однажды я стала свидетельницей задержания: прямо на Золотом Кольце. Серая форма — не выбивающаяся из реалии Нового Мира — патрульных приблизилась к человеку, что-то шепнула на ухо, и они вместе уехали, сев в патрульную машину серого цвета.
А эта дикарка…вновь смотрю на экран: бежит по коридору с оружием в руках и что-то кричит. Помехи перебивают. Видео начинается вновь, запись идёт по кругу. Бред…и для чего он отцу? Бью по сенсору — картинка пропадает. В моём сознании преобладает мысль о совершенстве Нового Мира. Новый Мир не даст слабину из-за мелких уродливых заусениц; они добавляют дискомфорт, да, но от них легко избавиться. Нарушителей следует наказывать. Всегда. И с максимальной силой. В максимальной степени обрушать на них гнев богов, которых они смели раздосадовать. Совершенство — это стабильность. Новый Мир совершенен и стабилен.
— Что ты здесь сделаешь, Карамель? — спрашивает голос со спины.
Оборачиваюсь. В кабинет заходит отец: плавно двигается к своему рабочему месту и занимает кресло. Зачем он вернулся? Сегодня полный рабочий день в офисе.
— Ты забыл выключить экран, — отвечаю я.
Отец перебивает:
— Вновь стащила книгу?
Нападает первым. Решаю напасть в ответ:
— И я видела, что ты смотрел. Для чего? Кто эта дикарка с оружием в руках и почему интересна тебе?
А ведь день так хорошо начинался…так хороша была учёба в Академии и обед с Ромео.
— Старая история, дочка, не обращай внимания, — говорит отец уже спокойно; мой пыл притупил его. — Может, вообще случайно включилось и мы говорим о разных видео, о разных репортажах?
Я настаиваю:
— За дурочку меня не держи. Кто она?
Отец молчит.
— Скажи сам или я узнаю у матери. Тебе известно: не люблю просить ответы у неё, но, кажется, придётся.
Тут же сдаётся:
— Матери ни слова, поняла? Ни при каких обстоятельствах — ни слова, ни намёка.
— Тогда скажи, кто эта психопатка.
— Любопытство, Карамель, есть плохая черта…
— И ты проявил его, заинтересовавшись тем видео, равно мне сейчас при твоём допросе. Один-один. Я смолчу, жалобу не подам.
Вздыхает.
— Просто богатенькая дочурка некогда влиятельного и успешного человека в Новом Мире. Она оказалась в психиатрическом отделении Картеля, где устроила бойню. Откуда она взяла оружие — осталось невыясненной деталью расследования. Это всё, что мне известно.
— Врёшь. Не всё.
— Её зовут Сара, но ты никогда и никому не скажешь этого. Просто запомни, что не все тайны следует предавать обнажению.
— Тебе она зачем?
— Не понимаю, Карамель.
— Понимаешь. В Новом Мире — говорит официальная статистика — не так много изгнанных: заключённых в Картель или отправленных в Острог. Чем тебя заинтересовала эта безумная?
— Я отвечу на последний задаваемый тобой вопрос. Хорошенько подумай, о чём в действительности хочешь спросить.
Десятки вопросов липнут к языку в один миг. Почему её направили не в низовья Нового Мира, а в Картель? Это была реабилитация? Для чего, если дефектный гражданин, признаваемый таковым, не может (и не имеет права; все права обнуляются) вернуться к жизни на поверхности? Наказание смягчили из-за влиятельной фамилии? Вот только отец фамилию не назвал, стоит ли уточнить её? Задавай умный вопрос, Карамель. Ты можешь выведать причину, по которой эта безумная заинтересовала Голдман. А можешь капнуть глубже. Где находится девушка сейчас? Приходится ли знакомой отцу? По какой причине устроила бойню? Что с ней случилось после? Рискни, Карамель. Подумай. И подумай над формулировкой сказанного отцом, присмотрись.
— Кто дал ей пистолет?
— Очень смешно, Карамель.
Зачем иначе он сказал: «откуда она взяла оружие — осталось невыясненной деталью расследования»? Отец — стратег. Отец умён. И отец любит подсказывать; речи его кратки, но хлёстки. Однажды он сказал: «будешь предан человеку — будешь предан». Умно? Умно.
— Это не ответ с твоей стороны, а комментарий, — говорю я. — Теперь будь добр…ответ. Кто дал ей пистолет?
— Я.
Что?
Как просто.
Отец учил задавать правильные вопросы — анализировать, что именно приведёт к желаемым к обретению знаниям и каким образом отсеять второстепенно идущие, ибо с ответом на главный обнажатся иные. Отец учил этому, наставлял. Научил на свою голову.
Вопрос, знакомы ли они, сразу отсекается. Очевидно. Кем приходится незнакомка? Кем-то очень близким, потому что достать и передать оружие — высочайшее правонарушение, за которое уже можно отправиться под Суд; значит, отец — как человек умный, а он чертовски умён и прагматичен — взвесил все риски и шёл на преступление осмысленно. Поверить не могу…он так идеален. Был идеален? Отец — уважаемый член общества, образцовый гражданин, показательный деятель. И — вдруг! — подобная грязь. Это неправильно…нет, неправильно.
Хочу убежать. Не знаю отчего, но к горлу движется ком горечи, а на глазах проступают слёзы.
— Что такое, детка? — спрашивает отец. По-доброму, правда. — Обида от крушения идеалов?
— Не говори так, я тебе не верю! — выкрикиваю в ответ и оставляю кабинет позади. — Ты выдумал эту историю, эту глупую ложь! Сиди с ней сам, я тебе не верю!
Набрасывая пальто, выбегаю из дома. Маска не застёгнута — приходится держать её; водитель ждёт на парковочном месте.
— Золотое Кольцо, — бросаю я и поспешно застёгиваю маску.
— Да, мисс Голдман, мне известно, — говорит юноша. — Традиционная встреча с вашей подругой после учёбы.
— Не комментируй, держи руль.
— Вы немного грустны.
Янтарные глаза смотрят на меня через зеркало.
— А вы говорливы, но я же не тычу этой информацией вам в лицо, правда?
Какой странный тип. Сегодня же — едва остыв от беседы с отцом — спрошу у него про этого водителя. Неужели никого приличней на замену не нашлось? Кто вообще определял замену? Какой рейтинг у этого болтуна?
Ощущаю вмиг навалившуюся усталость. Придавливает плечи — приходится стараться, чтобы не сутулиться. Мгновение спустя оказываюсь в собственном отделе. Среда хороша — по всему залу рассыпаны девы.
А я смотрю на крутящуюся перед зеркалом Ирис и рассуждаю, что будни ничем не отличаются друг от друга, а потому я не понимаю причину извечной усталости. Учёба, работа, магазины — разве мы обременены? Всё своё время житель поверхности тратит на то, чтобы доказать окружающим и самому себе, что достоин жизни на поверхности. У нас нет кумиров и идеалов, мы сами для себя кумиры и идеалы. Мы Боги.
— Я сяду с вами? — разносится мужской — приятный, бархатный — голос со стороны. Такой убаюкивающий, мне нравится.
Оборачиваюсь и — приходится задрать голову, так он высок — убеждаюсь, что обладающий им не приятен и не бархатен. Высоко забранный хвост пускает волосы до поясницы, они скручены подобием кос; на лице привычная гражданам Нового Мира серая защитная маска, сквозь которую прорисовывается длинный орлиный нос; глаза карие, глубокие, обрамлены тяжёлыми бровями.
— Садитесь, — заворожённо отвечаю я и двигаюсь, подбирая пакеты подруги.
— Благодарю.
Мужчина приземляется подле. Какой…большой. Шкаф. Не он ли нагрубил мне днём ранее, едва не столкнувшись на улице? Вина — правда — была за мной, но всё же…Пытаюсь не пялиться и потому отворачиваюсь, проявляю фиктивный интерес к подруге. Соседнюю примерочную покидает находящаяся там девушка — тоже высокая.
— Люци, — кивает она. — Ты пришёл, удивительно.
— У меня был выбор? — спокойно отвечает мужчина. — Покрутись, хорошее платье.
Исполняет.
Должно быть, пара. Или супруги.
Хорошее платье, я отметила. Добавлю к заказу на производстве.
Девушка отворачивается к зеркалу и поправляет обтягивающую широкие бёдра ткань. Наблюдаю за ней. Красивая. И нос такой же — орлиный. Глаза такие же — карие. Это брат и сестра. Неужели братья и сёстры бывают дружны?
Ты же знаешь, Карамель, что бывают.
— Лилу, скорбь моя, можешь выбирать скорей? — язвит мужчина и стучит по наручным часам. — Ты вызвала меня из офиса.
Офиса? Значит, заседает в Здании Комитета Управляющих. Интересно, из какой он Палаты?
Стоп, почему интересно? Карамель, прекрати. Разглядываешь незнакомцев, будто до них есть дело, строишь гипотезы, предполагаешь, кто они друг другу и кем работают…для чего? Не больна ли ты, Карамель?
— Эй, модница.
В этот раз обращение приходит к Ирис. Она примеряет схожее платье; оборачивается, смотрит. И, едва не потеряв сознание, с придыханием выдаёт:
— Это же вы…
— Мы, — перебивает девушка. — Модница, куда пойдёшь в таком наряде?
Ирис теряется. Впервой наблюдаю рассеянную реакцию подруги. Ирис остра и быстра, Ирис тороплива и болтлива, Ирис ядовита. Так отчего глотает воздух ртом и молчит?
— Давай перефразирую, модница, — подытоживает незнакомка. — Куда бы ты надела его? В офис, на свидание или интервью для целого мира?
Я косо поглядываю на мужчину рядом со мной. Он косо поглядывает на меня. Кажется, выходки его сестры привычны…Однако сам он истончает энергию хаоса, что-то холодное и воинственное.
— На свидание, — выпаливает Ирис.
Смешная. Никогда на свиданиях не была (или была, но умолчала?), а платья соответствующие подобрать может.
— Ясно, — кивает незнакомка. — Значит, для интервью слишком вульгарно.
— Оно же закрыто, Лилу, — вздохнув, отвечает мужчина. — Снизу вверх, сбоку на бок, по всем углам и параметрам, оно закрыто, тут не к чему придраться.
— Модница вынесла свой вердикт. Вульгарно.
— Модница не была на свиданиях, чтобы судить, — встреваю я.
— Была, — скалится подруга.
— Вот тебе новости, не забудь рассказать детали. Твой отец в курсе?
— Вы что, — и девушка в платье бросает взгляд на меня, — несовершеннолетние?
— Подожди, достану учебник с гербом Академии, — отвечаю я.
Мужчина смеётся.
— Остроумно, — хмыкает девушка. И смотрит на брата: — Жди ещё, Люци. Это платье слишком обтягивающее, будь оно неладно, едва дышать могу. Кто его таким вообразил?
— Я.
Вновь встреваю в беседу.
— Прости? — «Лилу», смотря на меня через отражение, щурится.
— Это мой отдел.
— То-то от него разит малолетками и все вещи как с детской куклы. Мы идём в другое место, Люци!
Девушка теряется в примерочной.
— Талантливо вспугнуть клиента надо уметь, — забавляется мужчина.
— Спасибо, на этом список моих талантов касательно магазина одежды не оканчивается, — отвечаю я.
— Как вас зовут?
— Карамель Голдман.
— Голдман, — эхом подхватывает «Люци». — Рад был увидеться вживую, Голдман. Наши семьи наслышаны друг о друге.
— Кто вы?
Я никогда не спрашиваю имени в ответ. Почему же сейчас поступаю иначе?
— Люцифер Левиафан. За шторкой гневно снимает платье моя сестра — Лилит Левиафан.
Левиафаны…да, фамилия знакома мне. Понятно, отчего Ирис обомлела. Она молниеносно узнала их, потому что сплетник (то есть Вестник) читать ей нравилось — уверена, эти особы там каждый день. Левиафан придерживаются старых порядков и классических взглядов на мироустройство, но они очень влиятельны и богаты. Влиятельней и богаче Голдман? Ни за что! Мы — лучше и главней всех! Мы! Голдман! По крайней мере, так говорит отец.
Левиафаны пропадают, остаёмся с подругой наедине.
— Так что за свидание, Ирис? — спрашиваю я.
— Любопытство порочно, — отталкивает она и тоже пропадает в примерочной.
— Равно твоему признанию под глазом камеры в отношениях, о которых неизвестно твоей семье, — говорю я. — Осторожней со словами, Ирис. Меня не надо учить, где пишут жалобы.
Подруга наотмашь отвечает, что лишь желала не терять лица перед обожаемыми Новым Миром близнецами.
— Тщеславие порочно, — подхватываю я. — Ладно, бери платье и поехали, скоро стемнеет.
Подруга торопится. И вот, шурша пакетами, двигается по Золотому Кольцу. Иду чуть за ней, наблюдаю за змеиным силуэтом.
— Ты пешком или за тобой заедут? — спрашиваю я у отдаляющейся спины.
— Заедут, да, — не глядя в глаза отвечает Ирис.
Удивительно.
— Отец нашёл на тебя время?
— Его друг заберёт меня.
Опять?
— Славно.
Мы прощаемся. Ближе к лестнице, ведущей на нижний этаж, на парковочном месте ожидает мой водитель. Надеюсь, он исчерпал лимит болтливости и хотя бы сегодня помолчит.
— Мисс Голдман, доброго вечера, — здоровается юноша за рулём и открывает дверь — та плавно скользит в сторону.
Равно двери скольжу на диван и складываю в ноги несколько пакетов. Сегодня я решила одеть не только подругу, но и добавить что-то для настроения себе…Толку-то? Удовольствие от приобретения равно нескольким секундам. И ещё несколько секунд, когда в первые дни будешь с трепетом брать в руки ещё недавно желаемое.
— Шопинг выдался на славу, — кивает водитель.
— Открой дверь, — велю я, едва мы поднимаемся в воздух.
— Простите, мисс Голдман?
Водитель тут же меняется в лице.
Признаюсь:
— Такой ты душный, слов нет. Просто быть в одном авто невозможно — вся эта болтовня, все эти пустые слова, они съедают кислород — мне ничего остаётся. Ясно?
— Простите, мисс Голдман, я буду молчать.
Юноша говорит то, что я желаю услышать, однако в его взгляде раскаяния или испуга (должного окатить) нет. Янтарные глаза смотрят на меня — пристально — через зеркало дальнего вида. Изучают. Контролируют. Неприятное чувство…
— Улица Голдман, — объявляет в конце пути водитель и приземляется на парковочное место у дома. Смотрю на перчатки юноши. Он всё время в перчатках…
— Благодарю.
Поднимаю пакеты и поспешно выбираюсь, ловлю нетерпеливый и тягучий взгляд, вползаю в смолу и не удерживаюсь от остроты:
— Хотите сказать что-то ещё или подумаете?
— Кто вы, когда на вас никто не смотрит? — отвечает юноша и, улыбнувшись, закрывает дверь: машина поднимается в воздух.
Это уже ни в какие рамки…
Отец по обыкновению сидит в своём кабинете. Работа не отпускает даже вечером. Шелестит бумагами и смотрит в выведенное над столом изображение, быстро отвечает по сенсору и общается с кем-то через наушник. Не терплю этот наушник, никогда его не ношу. Как помню, всё моё взросление отец проходил в наушнике и большую часть времени разговаривал по работе, а не со мной. Не носить наушник — что-то вроде моего бунта. Мини-бунт, в силу своих лет, в силу личной дозволенности, безопасное несогласие. Да и не считаю необходимым носить этот наушник — созваниваться мне не с кем, утром я еду в Академию, после Академии — на Золотое Кольцо, следом — домой. И каждый день одинаков, по часам тоже всё совпадает. К чему мне быть на связи, если каждое моё действие известно наперёд? Даже мой водитель пребывает в одно и то же время и всегда может сообщить о моём передвижении. Кстати, о водителе…
— Как зовут моего нового водителя? — спрашиваю я.
Да, не совладав с любопытством. Просто янтарные глаза не дают покоя.
— Прости, нового кого? — восторгается отец и отключает парящую над столом картинку.
— Нового водителя, — повторяю я. — Уже второй день с ним езжу, а имени так и не спросила.
— Больше не езди с ним, Карамель, — не без волнения в голосе отталкивает отец.
— Что значит не ездить с ним? А с кем? Ты же сам поставил его на замену…
Отец перебивает:
— Я никого не нанимал, Карамель. Тебя должен возить твой водитель, что и всегда, на машине, что и всегда.
— Машина та же…
Теперь беспокоиться начинаю я.
— Уверена?
— Абсолютно. Номер не изменился, только водитель. Он сказал, ты его нанял…
Отец покидает рабочее место (он не часто это делает), подходит ко мне (тоже) и берёт за плечи (что происходит?). Слегка потряхивая, велит, чтобы я забыла о незнакомце и не смела более ездить с ним. Эй, для чего вся эта грубость?
— Кто он? — пугаюсь я.
— Ты видела его раньше?
— Нет.
— Не садись к нему в авто, поняла? Я сейчас же узнаю, куда делся водитель, которого я нанимал лично.
— Что мне делать завтра?
— Ты разговаривала с этим человеком?
Отец вновь потряхивает за плечи. Пальцы у него острые, колючие; впиваются, сжимают. Да для чего это всё?! Спрашивает:
— О чём вы разговаривали?
Спешит изменить формулировку:
— Вы о чём-нибудь говорили?
— Нет, — отвечаю спешно. — Я не терплю болтовни с обслуживающим персоналом, ты знаешь. Мы молчали каждую поездку.
Отец велит успокоиться (велел бы самому себе) и заверяет, что наберёт компанию, предоставляющую водителей, а завтра перед Академией проводит меня к посадочному месту.