Карамель - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 7

События седьмого дня

Я просыпаюсь.

Как долго я спала? Всё, что было до этого — обвинения, беседы, озарения — мне приснилось? Надеюсь, что приснилось. Надеюсь, сегодня понедельник и день обещает быть хорошим. Обычным. Привычны. Правильным.

— Открывай глаза, Карамель Голдман, — зудит голос от изголовья кровати.

Какого?

— А ты что тут делаешь? — восклицаю я, глядя на отца.

Кажется, сегодня не понедельник и произошедшее — не сон.

— С добрым утром, — кивает отец и — что удивительно — достаёт из уха наушник. Всё настолько серьёзно, что он согласен пропасть из сети и побеседовать со мной без присутствия второй линии?

— Никогда не будил меня прежде.

Я привыкла к появлению служащей, будильнику или беспокойному нутру, которые повелевают открывать глаза. Но не к виду отца. Не к обеспокоенному виду отца.

— И никогда не занимался твоим просвещением в требующих то вопросах. Может, потому сейчас почти весь Новый Мир ненавидит тебя? — предполагает отец.

— Почти? — усмехаюсь я.

— На твоей стороне только твоя семья и Ромео. Не семья Ромео, он сам, — уточняет отец.

— Я могу с ним видеться?

— Тебя правда это интересует? — скептически бросает отец. — Для чего, Карамель?

Хмыкает и пожимает плечами. Продолжает:

— Ему запрещено. И тебе. Никакого контакта после официального разрыва, ясно? И вообще, Карамель, оставь это. Оставь мальчишку. Поняла?

Показательно вздыхаю.

— Или он тебе нравится? Зачем цепляешься за него?

Отец знает, как привести в чувства. Заговорить о них. Знает, как дисциплинировать парой фраз. Более отрезвляюще работает лишь обрубок имени… «Кара». До имени «Кара» отец никогда не опускался.

— Нет, не нравится, — спокойно отвечаю я. — И ни за кого я не держусь, ибо самостоятельна и полноценна. Просто…

— Будь добра объяснить, — подстрекает отец.

— Просто других знакомых у меня нет. Нет друзей.

— А тебе что, Карамель, нужна поддержка? Друг для разговоров?

— Собеседник имеется. Паук.

— Мудрое решение. Если решишь доверить кому-либо свои секреты — доверяй животным. Они умеют хранить тайны и никогда не осуждают.

— Зачем разбудил?

— Празднование моего повышения в Палате Социума, — кисло отвечает отец. — Будь добра сделать то, что делают девочки, когда пытаются показать, будто у них всё в порядке, — без энтузиазма протягивает он. — Готовься, сколько потребуется.

— Серьёзно? С каких пор ты этим занимаешься?

— Следовало не прекращать работать над твоей репутацией и твоим имиджем, более весомого и ценного проекта в моей жизни не было.

Повторяю:

— Серьёзно? У тебя хватает наглости озвучивать этот факт?

Теперь отец так легко признаётся, что дочь — всего лишь проект…

— В юношеские годы я хотел не в Палату Социума, а в Палату Рекламы. Реклама синоним Голдман, тебе известно. Сегодня за нами будет — нет, не пристальное — навязчивое внимание со стороны прессы и охраны. Новости, Вестник, Патруль Безопасности — угодить следует каждому. Веди себя достойно, я-то знаю, что ты…нормальная.

Киваю. Комплимент? Странный.

— Собирайся. Выбирай гардероб в белом цвете, мы все одеваем белое. Будешь готова — зайди в кабинет. Приглашённые гости уже ожидают — встречаемся на Дамбе, в «Фалафели».

Отец хмурится, заминается. Словно думает: говорить ещё?

— Говори, — требую я.

— Это твой единственный и последний шанс, Карамель, — вслушиваюсь в наставления отца, — заявить о себе как о человеке, который может не просто управлять Новым Миром, а хотя бы достоин жизни на поверхности. Всё остальное разрулим.

Плечи отца расправляются, тонкие пальцы прыгают на дверную ручку. Уходит. Я недолго наблюдаю за пауком в террариуме и направляюсь в ванную комнату, однако сборы не отнимают много времени. Встречаюсь с Золото — та подпирает дверь её спальни. На девочке белое платье чуть ниже колен, с нелепой кружевной оборкой и рукавами-фонариками. Белые туфельки усыпаны камнями.

Хочу пустить шутку по поводу внешнего вида сестры, но сестра обращается ко мне раньше:

— Мы с тобой, Карамель.

В растерянности киваю и ухожу к себе. Пытаюсь не думать о сказанном. Как можно не думать о сказанном? Не желаю быть в платье, хотя отец ожидает его и не иначе; достаю комбинезон — белый. Цвет чистоты, цвет стерильности, цвет порядка, цвет уверенности. Белый цвет говорит: «смотрите, мне нечего скрывать, смотрите, я невинна». Отец знает, что делает. Отец знает, что делать. Отец продумывает образ — внешний вид, мимику, жесты, привычки, создаваемое впечатление, даже мысли, которые родятся в голове — до мелочей, дабы получить конкретную реакцию. Отцу можно доверять. Отцу можно доверять?

Где дядя? Почему он до сих пор не объявился? Почему никоим образом не прокомментировал участие Голдман в скандале? Да он первый — как однажды попавший в него — должен был набрать племянницу и расспросить о делах и самочувствии! Дяде можно доверять?

Всё бы отдала (и так отдала, Карамель!), чтобы увидеться с янтарными глазками и обсудить происходящее. Чем занимается Каин? И сейчас, и в жизни? Ныне его речи не кажутся столь безобразными и абсурдными, они обретают вес и форму. Едва удерживаюсь от смеха: в начале недели ни у меня, ни у кого-либо ещё не было представлений о вскоре случившемся. О том, что всё обрушится. Неспешно и пред взором тысяч.

Вызволяю из шкафа белые ботинки, а из шкатулки (той самой, подаренной Каином, за двумя запятыми-замками) — белые перчатки. Янтарные глазки были проницательны.

Мы — ваши Создатели.

Мы — ваши Создатели?

Велю служащей нести пальто — исполнительно припадает к дверям.

— Вы чудесно выглядите, мисс Голдман, — лепечет женщина, когда я принимаю верхнюю одежду из её рук.

— Чудесно означает чудаковато? — огрызаюсь я и теряюсь за дубовой дверью — щелчок замка отгораживает нас друг о друга и рвёт беседу на корню.

Подхожу к зеркалу и смотрю на себя. Соберись, Карамель. Нет ничего, с чем бы ты не справилась (или не справилась твоя семья) — шагай вперёд, даже если сейчас оно покрыто коркой неизвестного. Всё наладится и будет как прежде, покуда Патруль Безопасности не забрал тебя в Картель, а оснований к тому нет.

Или есть?

Все те жалобы, статьи из Вестника…это считается основанием? Академия уже выставила документ к моему обследованию. Неужели всё так серьёзно?

Поспешно накидываю пальто и выхожу из спальни. Отец сидит в кабинете — перелистывает почту на плавающем в воздухе экране. Мать сидит на столе, аккуратно покачивая ногой, переброшенной через другую ногу. Наверное, мне бы хотелось поговорить с ней, посоветоваться, оправдаться. Наверное, это было бы правильно. Но вместо того я молчу — молчит и она. Лицо матери — фарфоровая кукла — без эмоций. Руки лежат на бёдрах — управляющий марионеткой бросил игрушку. Пускай довольствуется той информацией, которую почерпнула из Вестника и от отца.

Оба родителя молчат. Говорю, что готова. Оба родителя молчат. Спускаемся в прихожую. Оба родителя молчат. К обету негласности присоединяется сестра. Крепим маски на лицах и выходим на посадочное место, садимся в приготовленный автомобиль. Отец за рулём сосредоточен, внимателен.

Небоскрёбы редеют и уменьшаются, переходят в небольшие дома, паутина над головой развязывается, распутывается, машины подле нас рассыпаются. Нас встречает всей своей красотой дамба.

Выглядываю «Фалафель» — там мы были с Ромео; здание липнет к иным зданиям. Ступаю из автомобиля, когда мы паркуемся, на посадочную платформу, тороплюсь переместиться с неё на подобие песка, рассыпанного по периметру дамбы: ноги вязнут в мельчайших крупицах. Песок похож на пыль. Я почти уверена, что это пыль. Имитация пляжа. Забавно. Но для чего? Никогда не задумывалась…

Наблюдаю — вдруг — десятки раскинутых по парковочным местам автомобилей. Сколько же здесь людей… И за каждого платит семья Голдман.

— Лучше бы мы были вчетвером, — говорю я. — К чему созывать всех знакомых и коллег?

— Лучше бы ты следила за собой, Карамель, — брыкается Золото. К ней возвращается чудовище, что терроризировало меня на протяжении двенадцати лет — с первого крика из колыбели. — Тогда бы не пришлось устраивать этот цирк и наряжаться как идиотам.

— Не говори сестре подобных вещей, — встревает отец. — Карамель помогла бы тебе. А моё повышение — отличная возможность собрать многих из управления и познакомить с тобой, — обращается ко мне, — лично.

Киваю. Не желаю того делать, но выбора нет. И Золото я бы не помогла. И они не спасают меня — спасают себя, спасая репутацию семьи, которую я пошатнула.

— Ты вообще видела тряпку на мне? — не сдаётся Золото. — Похоже, что я собралась на бал?! Почему тебя не заставили натянуть тупое платье? Даже сейчас, Карамель, ты долбаная выскочка, не смогла выбрать что-нибудь с юбкой. Это комбинезон будущего заключённого? Собираешься после своего веганского салата в Картель?

— Золото, закрой рот, — холодно отторгает мать, а младшая дочь — что удивительно — слушается.

Идём до ресторана. Близ воды ветер сильнее, настырнее — прокалывает, остро. В городе не так холодно. В городе — словно — и небо светлей, здесь же — ни раз упомянутый кусок старого картона. Ощущаю внутри себя глыбу льда, что, подтаивая, бежит по телу — вскоре капли эти замерзают и остаются внутри. Пытаюсь укутаться, но всё без толку.

Служащие распахивают перед нами двустворчатые двери — оказываемся внутри «Фалафели». Один единственный стол тянется вдоль всей залы: на нём — всевозможные яства, за ним — всевозможные люди. Присматриваюсь: запечённые сверчки и ведущие Новостей, блестящие синтетические стейки и руководители Палат. Знаю, что всё это представление необходимо: важно и для отца, и для меня. В первую очередь для меня. Но в последние дни открылось слишком многое, а потому я ни с кем не здороваюсь и безучастно тянусь шлейфом запахов за цокающей каблуками семьёй Голдман. На секунду меня поражает сожаление, и я подумываю остановиться. Ещё не поздно остановиться…

Еще не поздно?

— А вот и виновник торжества! — радостно объявляет голос дяди.

Дядя! Не могу поверить, он здесь!

Желаю броситься с объятиями — что?; держусь, молчу, отвожу взгляд. Где он был? Почему пропадал? Что происходило в его жизни? Когда я узнаю? Я могу узнать?

Дядя вываливает из-под стола крупный живот и утиной походкой бредёт к отцу. Мужчины хлопают друг друга по плечам, уместно шутят. Мы с Золото никогда не сможем так здороваться…

Дядя низкий и круглый, отец высокий и тощий. Дядя смотрит тепло, хоть и кровожадно, отец смотрит холодно, но и сострадательно. У дяди зеленые глаза, у отца — голубые. Дядя весь такой припухлый и активный, отец же — поджарый и скупой на действия.

Мать в стороне. Скидывает в руки служащей плащ и обращается к толпе, половина которой — та, что обладает накладными волосами или накладными ресницами — восхищается обтягивающим нарядом зелёного, почти болотного (вот же дядя позабавится!) цвета. У платья короткие рукава, глубокое декольте. Острые шпильки поднимают худое тело и делают его выше отца. Вычурная, броская, резкая…Самка богомола!

Золото снимает своё пальто — окружающие умиляются её красоте и — совсем ей несвойственно — позирует, но позирует как ребёнок. Сама себя она ощущает намного старше, отчёт в действиях отдаёт более зрелый, но сейчас сестра вынуждена притворяться.

Никто не обращает внимания на старшую дочь Голдман.

Кто ты, Карамель?

Кара?

Кто ты без фамилии «Голдман»?

Сбрасываю пальто — служащая не поспевает — на пол. А, может, я попросту более не нуждаюсь ни в ком из них? Никто мне не указ, не показатель, не пример. Не идеал. Ничего из трактуемых нами истин не существует, а потому я плюю под ноги каждому из присутствующих, каждому из присутствующих бросаю вызов и влеку наказание. Покажите, на что вы способны. Перешагиваю пальто и бреду за семьей на уготовленное мне место. Стул для казни? Замечаю мельтешение фотографов — они плавают вдоль стен и делают незаметные кадры: фото и видео. О званном приёме Голдман уже написали в Вестнике?

— Карамель, племянница! — Стены содрогаются от возгласа дяди — мужчина торопится, как ему кажется, спасти меня от навязчивого внимания. — Девочка моя! — продолжает мужчина. — Как дела в Академии? Слышал, у тебя самый высокий балл? Рассказывай.

Сказать ему, что меня отстраняли от занятий? Сказать, что Академия настаивает на медицинском обследовании? Вот только говорить не требуется — каждому здесь присутствующему то известно. Как возможно разрешить столь увесистую ситуацию, состоящую из десятков навалившихся обвинений и последующих проблем? Отец справится?

Почему я сомневаюсь в нём?

Я сомневаюсь в себе?

Сомневаюсь в Новом Мире?

Дядя вторит о чём-то ещё, но я не слышу. Не слышу ни единого слова из уст мужчины, находящегося в полуметре от меня, однако слышу бескрайний, разливающийся по углам заведения, шепот незнакомцев. Дядя продолжает интересоваться академической ерундой. Ответов он — как это забавно — не получает и даже не требует. Проводит до стола — мимо раздосадованного отца, рухнувшего на свой стул и пустым взглядом ударившегося о полную бутыль напротив.

— Юным девам, — вздыхает женщина подле меня, — полагается более утончённый стиль одежды. Брючные костюмы — как-то вульгарно.

— Вульгарно непрошенное мнение, не находите? — парирую я.

И это не брюки, пустая твоя, наполненная сверчками и сильногазированным лимонадом голова. Это комбинезон.

Отец бросает колкий взгляд — такой быстрый, что ни единый щелчок камеры не успевает зафиксировать его; только я ощущаю. Всегда ощущала.

— У Карамель прекрасный образ! — вспыхивает Золото, на что мать гневно дёргает её рукой под столом. Девочка отделывается от женщины и, пристав, восклицает: — Образ, вдохновлённый движением Нового Мира, его модернизацией, прогрессивностью.

Незнакомые люди в самом деле решили докопаться до одежды на мне? Они настолько напитались негативом и отвращением через статьи, что теперь выискивали, за что бы еще уцепиться? Вспоминаю однажды повстречавшуюся в магазине одну из Левиафан — как прозорливо выбирала платье для интервью и сама в себе искала изъяны, будучи уверенной, что если заметит она — иные заметят в каком-то увеличенном, расшатанном, не имеющим границ объёме.

— Твой стилист превзошёл сам себя! — следом восклицает Золото, а мать в очередной раз тянет её за руку под столом. Но ты не сможешь спасти утопающего, если он бездумно выпускает даваемый кислород.

— Спасибо, Золото, — хмыкаю в ответ, — но мой стилист — я сама.

Не позволю выставить осмысленный выбор за чужую ошибку.

В зале так мало света, что даже воздух становится тяжёлым, сжатым. Я не вижу неба Нового Мира, но даже в помещении ощущаю, как оно давит на плечи. Поверхность — идеальная, желаемая — вдавливает в свои искусственные «земли» — дороги, стилобаты, мосты. Настенные светильники бросают жёлтый свет, и тени — карикатурные, кукольные — являют преданных чревоугодию и сплетням людей. Смотрю на их выступление — кажется, приходит осознание, что из себя представляет каждый отыгрывающий роль в театре теней. Камеры запечатлевают сменяемые строгие лица и натянутые улыбки, вычурные манеры, податливые рефлексы, ужимки. Тени прыгают, дрожат, сменяются.

Гнилое — нет, перегнившее — общество с гнилыми — нет, перегнившими — представителями своей касты.

Я улыбаюсь.

Я всегда жила в притворстве и никогда этого не замечала.

Я улыбаюсь.

Свет камеры — напротив лица, едва не в плотную — ослепляет. Прячу взгляд и — вспышка вызывает головную боль — прихватываю переносицу. Камера запечатлевает и это.

Дядя ловит репортёра и тащит к себе, тень покрывает их, никто не видит и не слышит — вижу и слышу я, находящаяся близ. Иные камеры — будто бы знают, как им поступать — отворачиваются, занимаются иными гостями.

— Ещё раз так сделаешь, — сипло выдаёт дядя, — и я выколю глаза — тебе и камере. Понял?

— Понял, — отвечает репортёр и желает уйти.

Дядя притаскивает его обратно и говорит:

— Мне понравилась твоя камера, оставь.

— Не могу…

— Можешь, если желаешь и дальше нажимать на затвор, а не объясняться в жалобе, которую я могу оставить.

Поражаюсь и забавляюсь. Разница между дядей и отцом колоссальна даже в решении конфликтов. Дядя импульсивен, отец рассудителен, дядя раскован и недругам скалится в лицо, отец аккуратный и недругам отвечает в спину. Дядя злопамятен, отец обходителен. Дядя вспыльчив, решителен и монументален, отец уравновешен, пытлив и гибок. Дядя наносит сокрушительный удар сразу, отец же настигает постепенно и пилит медленно.

Голова гудит от разговоров с разных сторон. Отец с радостью отвечает на поступающие в его адрес вопросы, мать кладёт тощую руку ему на плечо и кивает всем подряд. Она всегда выступала красивым дополнением к Говарду Голдману. Интересно, она в самом деле считает, что фамилия Голдман — проклятье? Что дом Голдман — проклятье? Что принадлежность к семье Голдман — проклятье?

Вдруг отмечаю знакомые лица: женщина с глазами Тюльпан, а рядом мужчина с вздёрнутым — как у неё — носом. Родители! Здесь её родители! Пришла семья Винботтл.

— Я верю в нерушимость семейных уз, — рассказывает кому-то отец, но слова его вкушает каждый. — И это здоровая практика! Мы с братом всегда…

Перебиваю:

— Пойду подышать, здесь душно.

Душно в самом деле. И физически, и эмоционально.

Отец колеблется. Пропустить мои слова после его красивых речей было бы неправильно, а поощрять брошенным взглядом и ответом — более чем неприлично. И потому отец отвечает в воздух, что одобряет поступок. Позабыв пальто, направляюсь к распахнутым дверям — спиной ощущаю шаркающие следом взгляды. В последний момент — перед встречей с бессердечным Новым Миром — пристёгиваю дыхательную маску.

Холодный ветер сжимает в своих когтистых лапах, но это беспокоит меньше всего. Вот что ощущал Ромео, выйдя из здания Академии в тот день. В день, когда всё началось. В день, когда всё стало меняться и разваливаться.

Подхожу к дозволенному краю дамбы. Линия бежит вдоль платформы — где-то за неё выходит песок. Подталкиваю крупицы — летят к парапету. Смотрю на воду. Смотрю на пугающую и жрущую смыслы глубину, смотрю на сдерживающие её стены — серые, ровные, холодные. Дамба велика. Не могу разглядеть её край по ту сторону — голубая линия воды плавно переходит в белую линию неба. В центре дамбы вода тёмная, синяя, чёрная, страшная, зазывающая, поглощающая. Я боюсь дамбы. Нет, я не боюсь воды. Единственное, чего боюсь — глубины. С ней невозможно тягаться, с ней невозможно бороться. Помню картинки из старых журналов…помню захватившую города воду, помню — словно летающие — тела утопленников, помню не спрашивающие разрешения и не дающие возможности уйти волны.

Смотрю в сторону — аккуратно, ненавязчиво. Боковое зрение ловит снующую недалеко от парковки пару. Юноша — со смольными волосами и добрыми глазами, девушка — с бледной кожей и довольной улыбкой. Ловлю их мимолётное соприкосновение рук и восторгаюсь, ликую, тревожусь; всё вместе. Днём ранее, Карамель, ты бы подняла шум, а беспечным бы грозило наказание. Что случилось с твоими принципами? Очнись, Карамель. Люди не могут изменить то, что у тебя здесь…и я касаюсь виска, пристукивая пальцем. Здесь. Мои взгляды остались неизменны, мои взгляды остались моими, а они таковы — виноватых следует подчинить и наказать. Кто эта глупая пара? Я выжгу их с земель Нового Мира!

И вот я представляю на месте незнакомцев Ромео и Ирис. Почему? Та вышагивает подле и что-то восторженно бормочет, а он покорно следует за ней и ничего не отвечает. И будь так на самом деле…каждый заслуживает нормальную пару, перспективную пару, безопасную пару. Ведь так?

Юноша замирает и оглядывается. Смотрит в ответ, смотрит в глаза, и потому всё внутри меня переворачивается. Я наблюдаю Ромео. Нет того мальчишки — только мой. Мой Ромео. Ирис что-то шепчет ему близ лица: прыскает ядом, отводит моего-не моего Ромео за припаркованные машины. Злая женская ухмылка режет неказистое лицо, и я с горечью во рту отворачиваюсь.

А, может, всё это привиделось.

Я скучаю по нему.

Я скучаю по нему?

Нет, абсурд. Скучать по кому-то равно проявлять чувства, а чувствовать нельзя, чувствовать невозможно. Мы Боги. Мы не можем быть уязвимы, чувства же таковыми делают.

Смотрю на воду. Представляю, какого оказаться там. Волнительно ли потерять равновесие на мостах Нового Мира и отправится в урбанистическое сердце града? Не так волнительно, как потерять равновесие и оказаться за ограждением дамбы — вода сожрёт, глубина сожрёт.

— Ваш идеальный мир потонет в вашей же идеальной крови, — слышится мужской голос за спиной.

Кровь — не вода, я согласна.

Узнаю его обладателя. Дрожь рассыпается по телу: от макушки до кончиков пальцев. Я готова и убить тебя, и боготворить, чёртов ты…

— Таков был глас Остроговцев, когда их оторвали от Нового Мира.

Бред. Острог никогда не принадлежал к Новому Миру.

Не оборачиваюсь. Жду, когда пришедший поравняется со мной. Так и происходит. Мальчишка с янтарными глазами спрашивает:

— Научилась антирекламе у Говарда Голдмана, конфетка?

Что известно ему, что неизвестно мне? Что известно всем людям, но неизвестно мне?

— Тебя за это — что очевидно — съедят, Карамель. Косточку за косточкой.

Отвечаю спокойно:

— Я знаю, Каин.

— Отец учил не пилить ветку, на которой сидишь?

— Пришёл позлорадствовать?

— Это способ поддержки, конфетка. Такой уж у меня.

Каин ловит взгляд в ответ.

— Передо мной совсем другой человек, — говорит юноша и, приветственно склонив голову, отворачивается к воде. — Мне кажется, мы не виделись целую вечность.

Это обращение ко мне или к ускользающей вдаль поверхности воды?

— Мне тоже так кажется, — признаюсь я.

И тоже не ведаю — ему или водной глади.

— Какими судьбами, Каин? Чем занимаешься?

— Давай начнём с иного. Выбирай: плохая новость или хорошая.

— Плохая.

— Ты выбрала плохую, в самом деле? В скопище гнева и хлама, льющихся помоев и осуждающих взглядов ты выбрала плохую новость?

— Она меня априори опечалить не сможет.

— Тоже верно. Ладно. Может, это не моё дело, но я скажу только для того, чтобы ты не строила догадки и не беспокоилась понапрасну…

— Не томи.

— Твоего дружка записали на твою подружку. Он пройдёт медицинский осмотр и сразу же вступит в благоприятную пару.

Давлюсь собственными мыслями и языком. Держи себя, Карамель. Ответь непринуждённо, безучастно. Ну же, не тупи, ответь..!

— Окей.

И я спокойно пожимаю плечами.

— Окей? — переспрашивает Каин. — Это всё?

— А ты ожидал?

— Чего-то кроме каменного лица. Даже плечо поддержки приготовил, можешь плакать сюда.

И он прихлопывает по твёрдому плечику пальто.

Восклицаю:

— Ты забыл, с кем разговариваешь?

— Такое забыть невозможно.

О, ну почему Ирис, Ромео? Почему?

— Если тебя интересно…

Режу на корню:

— Нисколько.

— Если интересно, — стойко продолжает Каин, — знай. Его родители подытожили обратиться к дочери двух управляющих, что обнаружила болезнь своей подруги и вовремя обратилась в Администрацию с доносом, предотвратив беду. Вины твоего дружка нет.

— Не называй его так, во-первых. Во-вторых, он мог не соглашаться.

— Ты знаешь, что не мог. Тебе говорят — ты исполняешь. Если хочешь оставаться на поверхности. Если не хочешь нарушать идиллию мира. Если не желаешь прослыть девиантным в самом деле, а затем быть изгнанным.

— Да, знаю. — В момент успокаиваюсь и обращаюсь к воде. — Как же я зла на него.

Зачем признаюсь? Для чего? Я в самом деле ощущаю это? Глупая. Есть вещи, которые должны уйти в крематорий вместе с тобой. Есть слова, которые не смеют покидать уста, каким бы настроением не пережёвывало нутро.

— Тебе не кажется, что всё происходящее — здесь сейчас и в городе вообще — фальшивка? — спрашивает Каин.

— В каком смысле фальшивка?

— Ну да, — соглашается он, — ты сама фальшивка, а потому не можешь разглядеть её в окружении.

— Не говори так.

— Иначе?

— Не говори.

— Тебе даже сказать нечего, потому что это правда. Ты, Карамель Голдман, ничуть не отличаешься от всех этих картонных людей, что снуют по улицам и совершают однотипные действия, говоря фразами-скриптами. Ты — фальшивка, Карамель Голдман.

Когда Каин сказал это, я ощутила невообразимую тягу доказать, что он ошибается. Я — часть города, но я — индивидуальность. Он не пошатнул веру в саму себя, но вложил желание продемонстрировать обратное сказанному.

— Ты не видела жизни, конфетка, только слышала о ней, — продолжает юноша. — И всё, что ты слышала, всё, что впитывала в себя — провокация и обман.

— Провокация сейчас в твоём голосе, янтарные глазки.

— У меня тоже есть прозвище, конфетка?

— Какая хорошая новость? Может, уже скажешь?

Не даю нападать дальше.

Каин улыбается. И говорит:

— У тебя появилась возможность свинтить от твоей токсичной семейки. Семейки, что пытается оправдать и исковеркать осмысленные поступки дочери, а, значит, не уважает в ней личность. Ты и так понимаешь…

— Иди ты, — говорю я. — Решил, надавить на моё раздутое эго, чтобы я предала семью?

— Спорим, они уже выслали за тобой Патруль?

— Иди ты, — повторяю я.

— Беги, конфетка.

От него или от семьи?

— Пошёл ты, Каин.

— А глазки у тебя забегали, конфетка, — с горечью улыбается парень. — Ты прикинула, да? Какого это, когда за тобой высылают чёртов Патруль, когда за тобой гонятся безликие в униформе и в масках.

Решаю съязвить:

— Не понаслышке знаешь, верно?

— Я — в отличие от тебя, Карамель — свободный человек, которого за иные, отличительные от государственных, мыслей не накажут — даже не привлекут. Меня не существует для Нового Мира, забыла?

И Каин приподнимает руку, чтобы я посмотрела на лишённую чипа ладонь, однако ладонь покрыта тканью перчатки. До сих пор не верится, что у него нет идентификационной микросхемы…

— Свободный человек, — усмехаюсь я, — но прячешь знак отличия, которым так гордишься, чтобы никто не узнал о твоей свободе, потому что это не свобода, а глупость породивших вне города родителей.

— Думай, что говоришь, Голдман, — кивает юноша.

— Именно этим я всегда занимаюсь, — брыкаюсь в ответ. — Тебя задело упоминание семьи? Сочувствую. А, может, и нет.

— Счастливо оставаться, Карамель. Возвращайся в зал к своей фиктивной семье и мнимым друзьям, которые будут ожидать ареста самой популярной девочки Нового Мира. Эту статью в Вестнике даже я прочитаю.

Каин отступает.

— Буду в машине. Люблю смотреть на дамбу, вид воды успокаивает.

Мерзость.

— Не уходи, — велю я и быстро оглядываюсь. Не положено. Глубокий вздох — возвращаюсь в исходное положение. — Мы не закончили беседу.

Каин — вот же предатель! — останавливается и смотрит на меня по-доброму, хотя я прижгла его, очевидно, самым больным. Упоминанием о семье. Смотрит по-доброму, отчего же? Все бросают отравляющие и негодующие взгляды, позволяют неотёсанные и провокационные речи, а он награждает сердечным взором. Отчего? Сравнивает с иными грешниками, покинувшими поверхность Нового Мира?

— Я хочу спасти тебя, конфетка, — ласково проговаривает Каин. Хочу увезти. Не прошу помощи, не прошу помогать. Хочу спасти от того, что готовится.

Как же холодно, ткань комбинезона пробивает поток ветра.

— А что готовится? — уточняю я.

— Из-за последних событий и властвующих лиц рассыпаются семьи, что говорить о самом государстве? Ты разожгла ещё больше пламени: люди с поверхности не идеальны, а апогей их страстей, их мотивирующая фигура ныне под прицелом. Понимаешь? Они думают: «если сами Голдман подверглась болезни, что говорить о нас…».

— Но я не больна!

Рвусь доказать и потому с отчаянием ловлю согревающий взгляд Каина.

— В этом городе болен каждый, и болезнь эта называется «Новый Мир». Ты — их Бог, их Создатель, но уродство вашего общего мира поглощает тебя и портит твою красоту. Что же оно сотворит с иными? Люди боятся. И люди радуются.

— Я не понимаю…

— Ты способна понять, но отказываешься это делать. Навязанная правда тебе милей.

— Что я сделала не так?

— Позволила всем этим людям принять тебя богом.

— И опять не понимаю…

— Ваш идеальный мир потонет в вашей же идеальной крови, — повторяет Каин ту фразу, с которой начался наш разговор.

Ветер усиливается — пощечины обрастают румянцем. Вода буйствует, и, мне кажется, меж тёмных вод ползёт тонкая красная струйка. Просто кажется.

Обращаюсь к своему собеседнику и поражают одним вопросом за другим.

— Скоро, — говорит Каин, — всё станет явью, всё обнажится и предастся суровому взору народа. Они увидят истину, тогда как ныне пытаются лишь создать иллюзию порядка. Они — говорит он, — делают вид, будто всё под контролем, но под контролем лишь граничащие с нами беспорядки — стабильные и однообразные, буйные и спокойные воедино. Они, — говорит он, — отвлекают внимание большинства от главного, они бросают пыль в разгневанные и неудовлетворённые лица. Вот и тебя, — заключает Каин, — под обстрел пустили. А причём здесь обнявшаяся с кем-то разок школьница, если фабрики закрываются, люди исчезают, и вины, как и принадлежности к тому, твоей нет? Они дают людям возможность мусолить самую сладкую кость, но столкновение с ледяной глыбой неизбежно.

Все его слова…они пугают.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.

— Беги, пока можешь. Беги, пока Новый Мир не отсёк тебе ноги и не отнял разум. Просто беги. Иногда спастись бегством не равно принять поражение.

Наставления эти впитываются в кожу и остаются со мной навсегда.

Сообщаю:

— Я не из трусливых.

— Дело не в трусости, конфетка. От наставленного пистолетного дула тоже следует увернуться, хотя бы попытаться. Знаешь, где сейчас спокойно и где никто не будет искать?

Боюсь предположить. Однако предполагаю:

— Острог? Ну нет. Никогда.

— Я хочу спасти тебя, конфетка, всего-то.

Каин вдруг начинает торопиться и говорить очень спутанно. Едва поспеваю за его речью, за его мыслью.

— Я знаю, в это сложно поверить и звучит это дико: за пределами Нового Мира есть ещё один регион, ещё один пригодный к жизни участок — пятый район. Он особенный. Подобный элизию. Истинный рай…Он близок и далёк одновременно, он находится за чертой города, за Дамбой — на острове. Из-за густых деревьев, покрывающих землю, обитающие там поселения невидно. Это община. Я не предлагаю Острог, потому что ощущаю твои негативные установки в отношении моего дома, но я могу подыскать место и возможность попасть в пятый район, который строился для блаженного существования избранной элиты — той самой, что вообразила правила иным, но сама по ним жить не захотела.

— Отец ничего не говорил о пятом районе.

— Может, потому что ему неизвестно о нём? Говорю же…место для избранных.

— Мы — влиятельнейшая семьи современности…

— Одна из, — поправляет Каин. — Снова эта песня, ты её обожаешь. Влиятельная не есть избранная. Подумай, кто изобрёл Новый Мир и его законы?

— Мы сами.

— Вам так показалось. Вам донесли эту информацию.

— Глупость — твоя история про пятый район. Глупая детская сказка. Или собираешься добраться туда вплавь?

Вода под напряжением (так говорили) — свалишься и сгинешь. Тебя разорвёт током. А, может, и это глупая детская сказка, байка от старших младшим.

— По воздуху, Карамель, всё по воздуху, — рассказывает Каин. — Думаешь, высшая власть не знает о существовании пятого района? Она сама его создала и дала название — «Авалон», а потом как единственное не погубленное под своей эгидой дитя вскармливает, прижимая к материнской груди, и поставляет на грузовых вертолёт припасы. Там нет заводов, нет машин. Люди ходят по земле, живут в низких домах и прячутся от солнца под деревьями.

— Не может быть.

Даже звучит дико.

— Знаешь, почему в жилых домах Нового Мира нет ни единого окна, смотрящего в сторону Дамбы? Иначе бы люди увидели поставки и — не в силах сопротивляться природному любопытству — начали задавать вопросы. То недопустимо.

— Откуда известно тебе?

— И многим из Острога. Мы видели всё своими глазами — за наше молчание нам дозволено подниматься в Новый Мир. Одна из причин.

Весь Мир — красивый и лоснящийся — на самом деле в заплатках и с необработанными швами. Не верю. Или верю? Всё сходится…или не сходится, не понимаю.

— Поэтому ты на поверхности? — поспешно спрашиваю я.

— Нет, у меня причина иная. Более важная.

Каин ласково смотрит на меня. Причина носит имя «Карамели Голдман»?

— Мне следует спасти золотую наследницу, но это не указ свыше — моё предпочтение, моё желание. Тебя обманывали годами, вскармливая ложными истинами, и теперь ты вынуждена в одночасье принимать новые (реальные) правила в сложной политической игре. Для чего это молодой, едва начавшей жить, деве?

— Ты был в пятом районе?

— Сам — нет.

— Откуда тебе известно, что он есть?

— Другие были. Те, чьим словам я доверяю. Те, за кого приму любой удар и пожертвую собой.

— Я могу побеседовать хоть с кем-нибудь из этих людей?

— Разумеется.

Пожимаю плечами. Если удастся — так и поступлю.

— Значит, ты согласна?

Нельзя задавать такие вопросы. И беседовать обо всё этом было нельзя…не знаю, отчего захлестнуло безрассудством и интересом.

— Я понимаю твою нерешительность, — спокойно рассуждает Каин. — Я бы также склонялся то к одной чаше весов, то к другой. Сложно принять в момент случившееся крушение идеалов, прости, конфетка.

— Откуда ты всё это знаешь? Кто ты такой, чёрт возьми?

Каин, тяжело вздыхая, отвечает, что ещё не время. Придёт час — он всё расскажет. А пока — ему действительно пора. Так просто оставит? Со всем сказанным? Со всеми этими словами, истинами, со всей информацией — просто оставит на набережной дамбы? Тяжесть мыслей в голове может перевесить…

Прощаюсь и возвращаюсь в ресторан. Как же холодно… Зал шумит, гудит — коридор к нему пустует, но отдалённые беседы гостей пружинят от чёрных стен. Бегло оглядываюсь и хочу зайти под прицел камер, но тучный силуэт накрывает и, прихватив за руку, волочит в сторону. Не издаю ни звука — дядя! — и спокойно следую: замираем у гардины. Дядя гудит:

— Вся в свою мать, что за поведение?

Не поняла.

— Так мы с тобой договаривались, Карамель? Вспомни, кто ты!

Что значит «вся в свою мать»? Не поверю, что самка богомола была бунтаркой и провокаторшей. Или таковой она и была, а потому девиантное поведение перешло по генам? Не верю!

— Слышишь меня, Карамель? — восклицает дядя. — Скажи хоть слово, слышишь?

Повторяю за ним:

— Вспомнить, кто я.

— Будь добра.

Дядя кивает и отпускает, велит следовать в зал.

— Но я не знаю, кто я, — кидаю в спину.

Мужчина оборачивается:

— Чего?

— Не уверена.

— В том, что ты Голдман?

— В том, кто я такая. Я запуталась, дядя.

— Нет, тебе кажется. Здесь душно, оттого мысли вьются друг с другом подобно мостам в Новом Мире, верно? На самом деле всё тебе известно, Голдман.

Подобно мостам…Зачем он сказал про мосты? Чтобы я сосредоточилась, наверняка.

— Верь только семье, Карамель.

Спорю:

— Но семья ни мне, ни в меня не верит.

— Пускай сбросится с крыши любого дома тот, кто это сказал.

— Отчего ты решил, что эта чья-то мысль, а не моя?

— Я знаю свою племянницу, знаю дочь моего брата, знаю её родителей, знаю её воспитание, знаю её нутро, потому что проходил через то же самое. И это не твоя мысль, Карамель. Любое влияние извне пагубно, сохраняй тишину на сердце.

— Кто такая Сара? — выпаливаю я.

Дядя теряется. Пугается, волнуется, спешит собраться. Эмоции волной накатывают на него, затем теряются — впервой наблюдаю такую реакцию. Не даёт повторить вопрос, швыряет вполголоса:

— Ни одна камера не должна записать это, Карамель.

— Ответь, или я сбегу.

— Возьми себя в руки, так нельзя говорить.

— Отвечай. Иначе я развернусь и оставлю вас здесь.

Дядя быстро хмурится.

— Действуй умно, — говорит он, — и рационально подобно родовому имени «Голдман». Не совершай ошибок, Голдман.

— Вся неделя в ошибках…

— Из-за кого?

— Из-за меня.

— Ты никогда мне не врала.

— И ты от меня ничего не скрывал. Но что-то поменялось, верно?

— Я расскажу, когда смогу.

— Неубедительно. Говоришь так, чтобы я не сбегала…

— Я могу вас познакомить вас с Сарой.

— Значит, тоже её знаешь…И отец.

Задумываюсь. Пугаюсь сама. Восклицаю:

— Как же познакомишь, если она бегает внутри стен психиатрического отделения Картеля? Отправишь к ней?

— Успокойся, Карамель, у тебя глаза на мокром месте.

— Все от меня что-то скрывают, это выматывает.

— Взаимно, не замечала?

Прижимаю кулак к переносице, растираю её, дабы убежать от головной боли.

— Сколько таблеток полагается пить по утрам?

— Ты серьёзно, девочка?

— Похоже, что шучу?

— Четыре.

— Я принимаю пять, почему?

— Не может быть.

— Пять таблеток подряд, от этого у меня мозги плывут?

— Нет, не от этого. — Качает головой. — А от того, что ты пытаешься расковырять старый гнойник.

— Почему их пять? Тебе известно, хоть сейчас не ври. Тебе известно, что я подопытный кролик отца? Зови меня испытуемый номер-идеальный-гражданин-Нового-Мира, слышал о таком? Тебе известно, что отец за кошелёк какого-то финансиста отдал меня в будущем в его жёны? А что Ромео требовался лишь для охраны, роднящейся с опекой?

— Иногда великая возможность проявить чувства — уберечь от правды. Мы всеми силами пытаемся выстраивать лучший мир вокруг тебя и для тебя, Карамель.

— Почему таблеток пять?

— Самка богомола отгрызёт мне голову, если я признаюсь, уж поверь. Спроси сама.

Вруны.

Шуты.

Предатели.

— Девочка моя, не плачь. Всё наладится, обещаю.

Перебиваю собственные накатывающие слёзы:

— За всё время, что в моей жизни начала происходить какая-то путаница и неразбериха, мы поговорили единожды, хотя ты знал: мне требуется твоя поддержка, дядя, твоя совет — как всегда. И ты пропал. Ты молчал. Не объявлялся. Даже в день рождения тебя не было…

— Об этом говори тише.

— Что за дела?

Молчит.

— Я найду, кому задать эти вопросы, чтобы получить реальные ответы.

— Не вздумай. Не распространяйся о семейном.

— На самом деле всем известно, какие мы сволочи, дядя. Под видом благочестия мы наполняем город пороком. Эта постановка, этот цирк, это представление — всё жалкое и тошнотворное.

— Я лично перережу глотку тому, кто донёс до тебя эту мысль, девочка.

— Ты сумасшедший.

— И ты. И каждый здесь, уже поняла. Но будь тише — возвращайся в зал, отыгрывай роль благочестия, а вечером мы поговорим. Я расскажу тебе всё, ничего не утаю. Договорились?

Даже в такой момент он пытается заключить сделку…

И вдруг я вижу объявившийся в зале Патруль Безопасности. Серая форма двигается за спинами гостей: все заминаются, успокаиваются — не отпускают бесед, но ведут их осторожней, осмотрительней, тише. Сердце колотится, едва не выпрыгивает. В голову — макушку — отдаёт температурный удар. Что это значит? Патруль Безопасности озирается и заискивает по сторонам. Отец — его отдалённая спина — беседует с одним из представителей Палаты Безопасности.

— Лжец, — говорю я.

— Верь семье, девочка, — заключает дядя и наблюдает, как я отступаю назад.

Покидаю ресторанчик и несусь к парковочным местам. Каин — как и предупреждал — сидит в машине, наблюдает за водной гладью.

— Валим отсюда, чтоб тебя, — говорю я, заваливаясь на место подле водителя, хотя обычно езжу на пассажирских диванчиках. Обычно. Но вся неделя какая-то необычная. Понедельник был хорош, если бы не проклятое видение; после него всё пошло наперекосяк.

— Мисс Голдман, куда сегодня? — решает позабавиться Каин, а затем видит полные слёз глаза, извиняется и напряжённо поднимает автомобиль в воздух. — Прости, не думал…прости.

Задираю голову, чтобы слёзы закатились обратно, и спрашиваю:

— Хочешь услышать: «ты был прав»?

— В чём именно? — аккуратно подключается к беседе Каин. И следом выдаёт уверенное: — Хотя, наверное, прав я во всём и всегда.

— В гости пришёл Патруль Безопасности.

— Ты сбежала от Патруля? — восклицает юноша. — Конфетка, ты шутишь?

— Удивляешься, словно для тебя это ново.

— Я революционер, а не преступник! — оправдывается Каин.

— А есть разница?

— Для политического гласа — нет, на законодательном уровне — тоже нет. Но по факту — весомая. И ты сбежала — как преступница. А я соучастник?

— С добрым утром.

— Нас преследуют…Это машина твоего отца?

Панически вжимаюсь в кресло и тяжело дышу. Не желаю оборачиваться. Не желаю смотреть в зеркала дальнего вида. Не желаю видеть отца с его скулящим взглядом и застывшим на губах: «ты же Голдман, детка».

— И не только твой отец. Патруль подключился.

— Ускоряйся.

— Что?

— Ты хотел спасти богатенькую наследницу Голдман? Тебе представлена прекрасная возможность проявить себя, революционер из Острога.

— Если начнётся погоня, включат сирену — наш побег будет сопровождаться не только негодующими взглядами.

— Боишься быть арестованным, гражданин без чипа?

— Ты точно Голдман? — улыбается Каин и жмёт некую комбинацию на панели управления, после чего машина — словно рывком — ускоряется; дома и мосты проносятся слишком быстро, слишком бегло — не успеваю по обыкновению разглядывать их, окна в зданиях расплываются, собираются в мешанину цвета. Надеюсь, меня не стошнит…Не думала, что служебные авто (и вообще какие-либо машины в Новом Мире) способны передвигаться с такой скоростью. — Для начала оторвёмся, конфетка.

— И как? Новый Мир не особо велик, будем петлять по районам?

— Отправимся на Золотое Кольцо — всё, как нравится Карамель Голдман, не изменяя традициям.

— Если это шутка — отстойная.

— А где ещё прятаться, как не в самом людном месте?

— Много свидетелей.

— Одни побоятся поднять глаза, проявив излишнее любопытство, другие прикроют тебя спинами, завидев Патруль Безопасности. Мы не одни, Карамель. Ты не одна.

Хотелось бы верить.

— Во времена всеобщего хаоса спасает сплочённость. Во времена разрозненного индивидуализма требуется ощущать единство.

Перестраиваемся на другую воздушную полосу и проносимся под мостом. Улицы разрезают сигналы других машин, улицы разрезает гул Патруля Безопасности. Из открытых окон слышится скудная брань напуганных водителей; Каин бегло оглядывается на меня и — вижу сквозь уголки дыхательной маски — улыбается.

Оказываемся в Западном районе — летим около грузовых поездов, что стремглав несут товары из Восточного. Едва успеваем обогнать дрогнувший поезд — чуть не задевает нас; вздрагиваю и сильней вжимаюсь в сиденье.

— Всё будет хорошо, конфетка, — кивает юноша.

Некто выплывает над нами — мчащиеся автомобили, именуемые Патрулём и никогда ранее не видимые на улицах Нового Мира. Путаем след, проносясь между складов. Как только оторвёмся от явных преследователей — исполним задуманное: остановимся у Золотого Кольца.

Мчимся вдоль поездов, мчимся вдоль бесконечных запутавшихся мостов — возвращаемся к амфитеатру.

— Сейчас! — командует Каин и дёргает руль в сторону. Машина несётся к средним этажам Золотого Кольца, пренебрегая всеми правилами воздушного ориентирования. — Выходим!

Едва нависнув над посадочным местом, сбегаем. Автомобиль остаётся на платформе — косо, безобразно, девиантно. До лестницы, уводящей вниз, несколько десятков отделов. Быстро вклиниваемся в армию неузнанных, сокрытых масками, притирающихся плечами. Каин прихватывает меня за руку и тащит следом, велит не оборачиваться и замедлить шаг вместе с ним. Мы бежим — недолго. Вползаем в тучу людей, вползаем в кучу людей — те бредут в одном направлении, наученные запуганные взгляды борются с любопытством и смотрят исподтишка. Патруль Безопасности находит брошенную нами машину, но мы уже далеки от неё. Двигаемся с одного этажа на другой.

Спрашиваю, безопасно ли было оставлять автомобиль. Всё время и каждую поездку там велась запись с нашими беседами.

— Нет, записи не было, — и Каин спокойно пожимает плечами.

— В каком смысле? — уточняю я.

— В прямом. Мой человек помог, и мы вывели машину из системы: ни записей разговоров, ни видеосъемки, ни датчика отслеживания, ничего.

— Всё то время, что ты возил меня, и я была уверена в своей безопасности?

— Смешно, правда? Новый идеальный мир не смог обеспечить тебя этой безопасностью. Выбирай друзей лучше, пока у тебя плохо получается.

— Обидно…

— Нам бы сесть на поезд, спускаемся к станции, — спокойно говорит юноша.

— Ты ведь знаешь, что поезда циркулируют каждый по своему району? — спрашиваю я.

— Мы сядем на другой поезд на другой станции.

Закатываю глаза:

— Что ещё не написано в учебнике Академии?

— Терпения, конфетка.

— В Новом Мире всего четыре поезда — по числу районов. Других нет.

— А ещё нет преступности, нищеты, голода, революции, войн. Вот только это официальные государственные метки, не имеющие ничего общего с реальностью.

Мы спускаемся на несколько этажей. Как непривычно наблюдать над собой крышу — вздыхать через защитную маску грязный воздух улиц, но не видеть скрученные над головами мосты, слушать бесчисленные гудящие автомобили, но не встречаться взглядом с водителями на воздушных полосах. Как непривычно не ступать по верхней и единственной допустимой для северянки платформе.

— Потрясена? — спрашивает Каин.

— Немного.

— Впервые спустилась?

— Что очевидно.

— Как ты себя чувствуешь?

— Чувствую, — отвечаю я с нервным смешком. — Живее, чем неделю назад. Это плохо?

— Это адреналин, конфетка. К нему привыкаешь, даже подсаживаешься на него.

Допытываю, куда мы всё-таки идём. Тогда Каин рассказывает, что чуть ниже основных городских путей утаена дополнительная станция, отправляющая поезд, о котором мало кому известно.

— Среднестатистический гражданин идеального града, — говорит юноша, и в том слышится злорадство, — ни за что не окажется в подобном месте. Требуется покинуть поверхность.

Нырнуть в глубину.

И задышать.

— Этого точно не было в учебниках Академии, — говорю я.

— Заметила, что школьное образование и реальная жизнь разнятся по выдаваемым навыкам?

Этажи над нами поглощают свет. Кольца амфитеатра озаряются искусственными неоновыми нитями. Лица изредка двигающихся людей — то, очевидно, обслуживающий персонал и слуги управленцев — сокрыты тенью. Низовья Золотого Кольца мрачные и скучные, глаза ни за что не цепляются — окружение отталкивает. Вывески серые, витрины сменяются прилавками, товар выгружается на улицу. Люди двигаются, понурив головы, волоча за собой сплетённые нитями сумки.

— Не глазей, здесь не любят избалованных северянок, — едва слышно бросает Каин. — Здесь никого не любят и сами к себе питают отвращение; не провоцируй на конфликт. То, что люди не пожалуются на тебя Патрулю, не значит, что не захотят предать самосуду.

Опускаю глаза.

Про это говорил отец?

Что подобно поступает лишь недостойный жизни на поверхности.

Но я и не на поверхности…я значительно ниже. И спущусь ниже самих низовьев Нового Мира; если у дна можно пробить дно — я выполнила задачу.

Мы спускаемся в жерло Золотого Кольца: ноги забиваются от бесконечных платформ и лестниц, счёт ступеней переваливает за десятки, сотни и тысячи. Поднимаю голову — над нами сеть дорог и мостов; жмутся друг к другу, близко-близко. Высотные здания бросают тени и укутывают во мраке, тотемный вид столпов завораживает и пугает. Неба нет и не видно, а воздух слоёный, прелый и бедный. Если у бедности есть запах — он в низовьях Золотого Кольца. Интересно, по ночам низовья Нового Мира тоже накрывает туман или он поднимается к пятам наших домов?

Слышится отдалённый шум живого (хоть и мёртвого изнутри) города — автомобильный гул, скрежет мчащихся поездов, разговоры людей, сигналы для воздушного ориентирования и пешеходных, реклама на Здании Комитета Управляющих. Но всё это — где-то наверху. На поверхности. Словно боги беседуют и насмехаются над смертными.

— Мы — не чудовища из страшилок, Карамель, — говорит Каин. Идём бок о бок. — Мы не желаем навредить Новому Миру, покалечить его; мы — равная, хоть и не признанная таковой — ему часть. Не было ни единого дня, чтобы люди Острога пошли вразрез их убеждениям и применили силу по отношению к людям с поверхности. Мы не такие.

— А Великое Восстание? — припоминаю я. — Когда остроговцы подорвали жилые дома и завод? Были пострадавшие, как ты это объяснишь?

О Великим Восстании не говорят в Академии, но у всех на слуху печальная дата (обсуждали в Новостях, увеличивая общественный траур); родители поучают детей: ответственность за произошедшее и на их плечах — по крупицам неповиновения государственному гласу собралась группа людей, изрешетившая производственные и жилые отростки Нового Мира. То недопустимо.

Юноша бросает многозначительный взгляд и говорит:

— Это сделали не остроговцы. Разве ты не знаешь?

— А кто?

— Тебе известен принцип «бей своих, чтобы чужие боялись?»

— Не поняла…

— Поняла, Карамель, ты не дура. Жилые дома северного района и граничащий с ними завод из Западного подорвала Палата Безопасности для того, чтобы ещё больше разобщить людей, увеличив межклассовую борьбу и неравенство. Что ты чувствовала, когда читала про Великое Восстание? Когда видела в каждой строке, что это сделали люди Острога…Что ты чувствовала?

— Ненависть к ним.

— В этом дело, Карамель. Ненависть выедает изнутри, ненависть застилает глаза.

Палата Безопасности никогда бы так не поступила по отношению к своим гражданам. Деятельность Палаты Безопасности направлена на привлечение порядка, на…

или поступила?

Задираю голову, смотрю наверх. В этот момент на плечи приземляется тяжёлая ткань — Каин снял пальто и водрузил на меня. Желаю воспротивиться (чужая вещь, чужие руки, чужое всё), но юноша придерживает пальто и говорит:

— Отказ не принимается, здесь холодно — иначе простудишься.

До конца не понимаю, что ощущаю в этот миг. Следовало бы — ничего, но вибрации в теле присутствуют.

Бреду за Каином, всё ниже и ниже, всё глубже к сердцу города, к ядру Нового Мира. Вдруг — замираю! — Каин оставляет Золотое Кольцо и ступает на вертлявый мост в сторону.

— Ты чего, конфетка? Мы ещё не пришли.

Он порывается шагать дальше, но я не могу покинуть безопасную платформу, не могу даже приблизиться к ограничивающему парапету. Восклицаю:

— Ты не говорил, что придётся идти по мосту.

— А как еще спуститься в низовья Нового Мира?!

— Я не пойду!

— Ещё чего. Начали — заканчиваем.

— Не пойду по мосту, не хочу.

Чувствую, что начинаю задыхаться. Лёгкие сковывает; словно обдаёт ледяной жидкостью изнутри, при этом тело горит: руки горят, горло горит, голова горит.

Не пойду.

Не хочу.

— Что за капризы?

Если бы.

— Ты так просто сдашься? — удивляется Каин. — После всего, что сделала? Из-за идиотского моста?

Это не просто, если бы он знал.

Перечу:

— Я не сделала ничего. Слегка напортачила, да. Но я не могу идти по мосту, ясно?

— Почему?

Понимаю, что больше не могу сдерживаться. Не контролирую себя. Давлюсь слезами — те щекотливо закатываются под защитную маску и потому раздражают ещё больше.

— Скажи мне, чтобы я знал, как помочь, конфетка, — говорит Каин. — Смолчишь — не преодолеешь страх, даже не попытаешься побороть его. Я рядом, и мы справимся. Просто скажи.

Дышать нечем. Потому что мы ниже привычного уровня? Потому что спустились в низовья Золотого Кольца? Потому что покинули привычную для северян высоту Нового Мира?

Выплёвываю признание вместе с плачем:

— Бес погиб, когда мы шли по мосту. Я не досмотрела за ним, он погиб из-за меня, погиб из-за моста.

Каин замирает. Смотрит. Молчит. Даёт выговориться? Или не ожидает такого?

— Тебе известно, что я любила, верно? И не откажись я от водителя, он был бы жив. Но мне хотелось пройтись по долбанному мосту до Академии. Мне хотелось показать ему город, потому что нас впервые отправили вдвоём. Можно ли мне что-то доверить, Каин? Сомневаюсь. Только доверишь — я не усмотрю и разрушу это. Человек, вещь или идея — я всё уничтожу.

— Дай руку, я рядом, — спокойно — спокойный холод — говорит Каин и кандалами сковывает моё запястье, накрывая его ладонью. — Теперь я понимаю, какую боль ты носила всё это время, Карамель, понимаю и хочу помочь. Не смогу унять её, не смогу утешить тебя, но смогу быть опорой и проводником. Сейчас я рядом, и, пока мы держимся за руку, не случится ничего плохого, клянусь. Это не просто обещание, конфетка, это клятва. Я благодарен, что ты доверилась мне, это многое значит, это укрепляет нашу связь. Я буду аккуратен с твоим откровением, не потревожу воспоминания, но спасибо, что доверилась. Вместе мы справимся.

Не сразу замечаю, как мы продвигаемся вдоль моста. Под его убаюкивающие беседы, под успокаивающие речи, под отвлекающие слова. Он ведёт меня по мосту. Я сама иду по нему. Он краток, но долог. Столько лет я избегала связывающие дома конструкции, опасалась вида платформ и парапетов. Над нами нет более потолка — крышей становится небо. Растянутые поверх голов бесчисленные мосты бросают раскосые тени. Главное, не смотреть под ноги, не видеть готовую заглотить бездну. Потому что бездна наверняка скажет что-нибудь наперерез. Философское, назидательное. Абсурдное.

— Ты как? — спрашивают янтарные глазки и бегло смотрят; не удерживаются — стирают собравшиеся у моей защитной маски солёные капли: я же не успеваю увернуться.

— Не знаю. Непонятно.

— Сними — наконец — эту дрянь, — говорит Каин и резво срывает дыхательную маску с моего лица, — тебе известно, что толку от неё мало. — Не успеваю ничего воскликнуть — готовлюсь подавиться ядовитым воздухом, закашляться и помереть. То не происходит. Увы, было бы драматично. — Маски — психологическое оружие, конфетка, а не медицинское средство защиты. Если ты, конечно, не астматик, но астматика бы Новый Мир не принял в свои блаженные утопические земли, ибо неспособность фильтровать воздух в правильных порциях — девиантно.

— Звучит как сарказм.

— Он и есть. Милое личико, кстати, я ведь тебя только на фото и видео без маски видел.

Каин и сам освобождается от неё: делает глубокий вдох, улыбается. Вот как он улыбается…

Мы бредём к очередной платформе, лестницей переходящей в стилобат, который — в свою очередь — утаивает нас под навесным тентом. Оказываемся в помещении: глухие ступени и сопровождающий эхом стук каблуков ведут к запечатанной станции. Наблюдаем рельсы, что тянутся из одного туннеля и теряются в другом. Блеклый фонарь освещает расположившуюся на перроне пару. Ещё люди? Парень и девушка сидят подле друг друга и, прижавшись плечами, молчаливо ожидают поезд. Девушка оглядывается на меня, но, затаив дыхание, моментально прячет взгляд в плече молодого человека. Неужели она узнала меня?

Каин говорит, ждать недолго — поезд сейчас прибудет. Спешу поинтересоваться, в каком здании мы находимся и что здесь было раньше. Раньше — значит до Урбанистической Революции: до того, как дома стали строить на домах и сплетать их друг с другом паутиной дорог.

— В этой части города обычные здания из кирпичных блоков, — отвечает юноша. — Бывшие больницы, магазины — не стекло и хорошо.

— А как устроена дорога?

— В наше знакомство ты была менее любопытна, — прижигают янтарные глазки.

Нечто в стороне грохочет. Пара поднимается, девушка ещё раз смотрит на меня. Её вьющиеся волосы сбивает ветер, когда из туннеля вылетает поезд. Гудок вещает о прибытии — транспортное средство мгновенно замирает. Что нас ждёт? Двери поезда открываются — неспешно, с характерным звуком. Пара заходит первой — занимает парные кресла в конце вагона. Грязные парные кресла. Иду за Каином, однако — отличительно от него, рухнувшего на сиденье — замираю подле окна.

— Сядь, — и парень кивает на соседнюю часть потрёпанного дивана.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Не думай, просто сядь, — смеётся Каин. — Дорога долгая.

— Отчего же?

Отчего же долго спускаться? Не легче было перепрыгнуть парапет и долететь до Острога?

Очень смешно, Кара. Впредь такой глупости не повторяй.

Под назидательным взглядом падаю в кресло. Поезд трогается. Каин подмигивает, убеждает в сохранности и закрывает глаза. Пара, расположившаяся через несколько рядов, шепчется. Наблюдаю, как юноша склоняется к золотой девичьей гриве и губами врезается в покрытое тканью плечо. Охаю беспризорникам и отворачиваюсь. Уж что-что, а это осталось и останется неизменным в моей голове. Подобное — девиантно.

Поезд скользит плавно, его движение почти не ощущается. Только сменяющиеся за окном тени напоминают о нашем решении и пути. Мы так низко, что свет не доходит до беженцев — небо и город позабыли об их существовании. Пропадаем в туннелях. Каин предлагает отдохнуть, отдаётся сну. Я же смотрю в окно — на обшарпанные плиты и граффити с незнакомой символикой. Представляю удерживающие конструкции по ту сторону туннеля — плачевные и печальные, искалеченные временем балки, что держат блестящие рельсы. Ужасаясь собственным фантазиям, головой влетаю в твёрдую подушку кресла и закрываю глаза. Забудь, Карамель. Не думай. Потерпи. Перетерпи. Тебе не впервой терпеть.

Пара шепчется. Каин спит.

Пара целуется. Каин спит.

Где я могла видеть эту златокудрую деву? Может, мы вместе учимся? То есть учились…я вернусь в Академию? Исключено. Наверное. Что будет дальше? Я соткана из планирования, а теперь не ведаю происходящему в следующую секунду. Как я могла допустить подобное? Как подобное мог допустить Говард Голдман? Кормил бы и дальше своей проклятой ложью — я бы с радостью закрывала глаза (как и делала прежде) на не срастающиеся детали, ибо готова верить и Новому Миру, и отцу. Беспрекословно. Не требуя подтверждений.

Каин, бывает, вздрагивает; кажется, ничего и ничто не беспокоит этого бунтаря в Новом Мире — ни люди, ни правила, ни закон, ни управляющие, ни Свод; лишь собственная голова, дающая дурные видения. Для иных тюрьма — Картель; для него — черепная коробка. Каждый заключён в собственной темнице. Наблюдаю дрожащие веки и стаскиваю с себя мужское пальто, набрасываю нам на плечи пополам. И пытаюсь заснуть.

Спи, Карамель.

За окном мелькают холодные грозные тени. Мы спускаемся? Уже спустились? Наш путь окончен? Низовья Нового Мира — это конечная? Или только начало пути? Шёпот пары усиливается, обостряется: они обсуждают чувства и планы.

— Наверное, мы совершили глупость, — говорит златокудрая.

— Наверное. Но нам хорошо, остальное — неважно, — отвечает юноша.

Он выше её на две головы, поджарый, выправленный; служащий, я уверена — даже положение головы у него как у служащего. А дева…у неё лицо хорошенькой северянки. Хорошенькой, оступившейся и связавшей жизнь ни с тем человеком, северянки. Интересно, она узнала меня?

Под улюлюканье пары засыпаю. Мельтешение за окном сливается в единую композицию-полотно; являются просветы, рябые пятна, рисунки.

Звук стрекочущего металла режет слух. Я просыпаюсь. Пара отсутствует, Каин дремлет, поезд стоит. Чувствую себя лучше, однако сгусток грязных мыслей беспокойно вяжется в голове. Что происходило в начале недели и что происходит сейчас? Как я допустила всё это? Или почему не допустила раньше? Сон всегда отрезвляет, даже короткий, даже впаянный в пару часов. Поэтому отец говорит, что с проблемой следует провести целую ночь — её решение явится само, из сотканных тобой в дрёме мыслей.

Каин переворачивается с бока на бок и утаскивает укрывающее нас пальто целиком, нашёптывает что-то и хмурится. Прошу повторить — спящий бесконтрольно тянет моё имя. Не желаю быть чьим-то сном, чьим-то безумием. Велю проснуться и толкаю в плечо.

— Хватит болтать, это ужасно! — восклицаю следом.

Каин вздрагивает и немедля вопрошает:

— Что происходит, конфетка?

Глаза его с трудом размыкаются, заспанные ресницы цепляются друг за друга.

— Ты говорил во сне! — объявляю я.

— Велико событие! — язвит он и медленно поднимается, пытается стряхнуть с себя сон. — Вот ведь, напугала. Я подумал, вдруг тебя пытаются схватить.

— Здесь могут?

— Патруль Безопасности — единственный, кто представляет непокрытую угрозу. Исходя из названия служба, ага.

Не цепляюсь за провокацию, говорю:

— Ты повторял моё имя во сне.

— Ничего такого. — Каин спокойно разводит плечами. — Мы многое пережили за последние дни, я много думал о тебе.

Упоминаю, что видения во сне есть расстройство (это девиантная черта, сродни бурной фантазии, следующая из-за недостатка контроля и заполненности иных сфер; так говорит Свод Правил).

— Для нормальных людей — нет, Карамель, — забавляется Каин.

Препираюсь с обидой:

— Что значит для нормальных?

— То и значит. Нормальные люди не принимают лекарства, сдерживающие сны, чувства и тем более способность самостоятельно мыслить.

— Прости?

— Не видел, чтобы люди с поверхности думали.

— Эй, я с поверхности, грубиян!

— Не сравнивай себя с ними. Ты особенная.

Настаиваю, что мы не принимаем и никогда не принимали лекарства от мыслей, а Каин восклицает обратное. Он вспыхивает и, яростно жестикулируя, объясняет, что вся медицина Нового Мира искусно сплетается со Сводом Правил, который велит не чувствовать, не действовать и не думать — обо всём перечисленном заботится государство.

— Лучше скажи, отчего поезд стоит, — говорю я.

— Мы на конечной, можем идти.

— А когда поедет этот поезд?

— Они меняются с какой-то определенностью, точно не знаю. Пока из Нового Мира пребывают иные.

— Значит, поездов много.

— Целое депо.

— Насколько много?

— Очень.

— А точнее?

— Ты, Карамель Голдман, та ещё зануда. Мне неизвестно количество поездов, ясно? Но количество путей помогает с выводами. Поезда ездят сами, на автопилоте. К чему знать их количество? Достаточно знать об их наличии.

— Для чего множество поездов или путей, если путников здесь немного?

— Зануда. Иди за мной, сама всё поймёшь.

Каин поднимается и, быстро накинув пальто, идёт к распахнутым дверям. Наша обувь глухо вибрирует, и эта вибрация эхом гуляет вдоль стен заброшенной станции. Каин скрывается в густой пелене мрачных теней — с ускорением пускаюсь следом. Куда-то идём, куда-то сворачиваем. Узкое пространство сдавливает эмоционально, низкий потолок — словно бы — давит на плечи. Нечто громыхает. Каин открывает двери — те едут в сторону — и по коридору рассыпается мягкий свет. Я выхожу и с восхищением — во взгляде, теле, мыслях — замираю.

— Что это? — спрашиваю я, уже зная ответ. — Никогда не видела его.

Плетённая арка (дикие розы опоясывают основание и вздымаются ввысь, обнимаясь и целуясь с приятелями) находится на вершине холма; по центру её бьёт солнце. Светит — так ярко и сильно; облепляет тело, не скрываясь за картонным небом и не прячась за густыми облаками. Улыбается. Улыбаюсь в ответ.

— Добро пожаловать в Острог, девочка с поверхности! — рукоплещет Каин и спешит провести меня на возвышенность. — Добро пожаловать домой, Карамель Голдман.

Поднимаемся по каменной плитке (каждая из плиток погружена в твёрдую почву, не может быть!) — я с трудом волочу ноги. Буря эмоций, шквал неясных чувств: от опасения до эйфории; прижимаются ко мне и гроздьями — словно зелень на арке — ползут по телу. Не вижу, что находится за холмом и потому боязливо-влюблённая шагаю за покровителем. Оказываемся на каменных блоках, высеченных в различные геометрические фигуры, поднимаем взгляды и стрелами пускаем их в солнце, что сводит с ума своей красотой.

Не понимаю…где дома? Где высотные здания Нового Мира, где конструкции, построенные на былых небоскрёбах, где стягивающая их паутина дорог? Над нами чистейшее небо — выкрашенное в лазурный полотно.

Оборачиваюсь. Вижу. Вдалеке. Тотемы, собранные из серых плит — где-то вдалеке! Не может быть! А мосты — тонкие нити. И — нет, этого точно не может быть! следует проснуться! — Здания Комитета Управляющих я также не вижу; оно сокрыто, утаено за знакомыми монументами — лишь острый пик прокалывает небо.

— Мы по другую сторону защитной стены? — спрашиваю я. Кажется, голова кружится. Мир больше, чем я представляла. От одного неба — оно высокое — можно сойти с ума.

— В её пределах. Очень близко, — отвечает Каин. — Академия не врала: защитная стена спасает от зараз, паразитов и засух, окруживших клок мира, на котором нам дозволено жить. Но Академия наврала в следующем: мир вне Нового Мира существует — и мы сейчас здесь. Острог, во всей его красе. Мы стоим на земле, мы ощущаем запах почвы, мы наблюдаем открытое небо и солнце. Пасмурная погода сосредоточена над Новым Миром, тягучий туман ползёт по высотным домам. Здесь же — земля.

— Но разве Острог не в основании домов? Сколько раз я ловила себя на мысли, что под нашими ногами отлученные и изгнанные остроговцы.

— Говорят, город под Новым Миром тоже есть, но это не более, чем легенды. В любом случае, мне неизвестно, как туда попасть, ибо моя родина — Острог. Я родился в Остроге. Острог — это резервация прибитых к земле. Острог находится в нескольких часах пути по навесным мостам.

Размышляю, известно ли то отцу.

Или он — подобно мне — считает остроговцев запрятанными под пятами.

Известно ли дяде.

Известно ли матери.

Известно ли тем, кто сегодня прибыл на Дамбу в «Фалафель» вместо того, чтобы заседать в душных кабинетах Здания Комитета Управляющих.

— Как Новый Мир допустил ваше существование?

— Ресурсы есть и у нас, — улыбается Каин. — В Новом Мире главный ресурс — человек, служащий, раб. В Остроге — земля и почва. На одних заводах и фабриках — увы — Новый Мир не потянул бы благосостояние населения, как бы не пытался контролировать численность. Мы его кормим. Большая часть исходных продуктов поставляется нами. Мы кормим Новый Мир, а нам дают существовать обособленно. Честная сделка.

— Что дают взамен? — уточняю я. — Помимо возможности «жить». Как-то по-варварски это.

— Так и есть, ничего больше. Нас не трогают, лишь угнетают в беседах.

— За это, — догадываюсь я, — вы и боритесь? За возможность жить без гнёта со стороны, за возможность просто существовать, не отдавая созданное и заработанное в качестве откупа за тишину над небом?

— Добро пожаловать в мой мир, Карамель Голдман.

Каин улыбается. Я же восклицаю:

— А иначе?

— Мы не пробовали, — отвечает юноша. — Взбунтуемся и прекратим поставки, кому хуже? Мы принимаем изгнанных и отрешённых, инакомыслящих и бунтующих. Мы спасаем людские души и — покуда Острог связан с Новым Миром мостами и поездами — будем продолжать это делать. Даже вопреки собственному удобству. Иначе что станет с людьми, которых отказывается принимать Новый Мир?

— Думаешь за тех, кого даже не знаешь?

Каин пожимает плечами.

— Получается, так.

— Расскажи больше.

— Некоторые товары мы меняем также на товары. Многие частные фабрики сотрудничают с нами — в итоге удобно всем.

— Моя семья связана с деятельностью Острога?

— Нет. — И юноша качает головой. — Говард Голдман держит фабрику овса и из личных убеждений отказывается от вмешательства производственных возможностей Острога. У нас много клиентов из сторонних фабрик, нуждающихся в крупе. Алмас Голдман занимается рыбным промыслом на территории дамбы, а — значит — не имеет к нашим ресурсам отношения.

— Тебе всё известно о моей семье? — вскользь вопрошаю я.

— Достаточно.

— «Достаточно» или «всё»?

— Вы же медийные личности, Карамель, не накручивай.

Смотрю на оплетающие арку розы — они смотрят в ответ. Я читала (в одной из книг отцовской библиотеки), что символ розы — популярнейший и при этом самый противоречивый: трактуется от невинности до страсти, от милосердия до мученичества. Я выбрала то значение, которое мне больше нравилось — для меня роза символизировала вечно меняющийся и открывающийся новыми гранями мир. Новый Мир также постоянно развивался, прогрессировал и становился лучше.

— Почему розы? — спрашиваю я.

— Хороший вопрос, — говорит Каин. — Сразу видно, что на земли Острога ступила образованная и начитанная северянка.

Препираюсь:

— Я хочу ответ, а не комплимент.

— И всё-таки северянка, — улыбается юноша. — Это связано с запредельно древней фразой, которая в переводе звучала как «под розой» и знаменовала, что всё происходящее в помещениях, усыпанных розами, останется там и не поддастся огласке. Именно конфиденциальности не хватает Новому Миру, ведь так? — Внимательно слушаю речь. — Чипы изучают вас вдоль и поперёк, знают все ваши предпочтения и пристрастия, желания и тайны. Считываемые покупки, передача данных, банковские операции, работа, учёба, личная жизнь — всё фиксируется в личных делах, всё фиксируется чипом. Для Острога роза есть символ молчания. Ты не найдёшь ни единого сенсора для считывания чипа — можешь позабыть про него, а ещё лучше — не снимай перчатки, старожилам необязательно видеть, что Новый Мир клеймил тебя подобно скоту на убой.

Как противоречиво…

Я всегда считала — и считаю, просто не нахожу сил (это усталость?) на споры — чипы величайшим творением Нового Мира (сразу после Здания Комитета Управляющих, идеи града на граде и летающих машин): чип служил и паспортом, и банковским счётом, и медицинской картой, и дневником учащегося, и личным делом работника, и даже ключом от дома. Никогда бы не подумала, что Новый Мир клеймит жителей.

— Ты подарил перчатки, потому что знал, что я окажусь в Остроге? — спрашиваю я. — Был уверен в моей девиантности?

— Я надеялся, что ты прислушаешься. Не ко мне, Карамель, к себе. К личным желаниям, к беспокойному нутру. Теперь твоему сердцу спокойно?

— Рано отвечать на такие вопросы.

— Прости за торопливость. Просто желаю показать тебе Острог таким, какой он есть — хочу, чтобы ты посмотрела на него моими глазами. А теперь — самое интересное, Карамель Голдман. Острог во всей его красе.

Чуть продвигаемся и, развернувшись, взираем с холма на необычайные конструкции, заключённые в многовековые деревья. Плиты словно бы срослись с корой или были впаяны в них. Новый Мир строил дома на других домах, а Острог — на деревьях.

— Как вы догадались? — спрашиваю я, проходя чуть вперёд.

Признаюсь, вид домов Острога настораживает и восхищает в один миг. Огромные деревья — великаны, титаны — держат жилые строения.

— Острог — часть Нового Мира, — повествует Каин. — До Урбанистической Революции мы жили вместе с городской паутиной, бок о бок. Существовали как братья.

До Революции. То есть больше трехсот лет назад. В Академии учат иному. Точнее — учат не знать и официально не признавать Острог, а сам город шепчет, что туда спущены недостойные, беженцы, изгои. Я рассказывала. А потому все эти речи не укладываются в моей голове. Зачем обманывать?

— Зачем обманывать? — повторяю собственную мысль вслух. — Почему Новый Мир скрывает наличие равного брата?

— Иногда обман осуществляется из благих намерений, Карамель, — говорит Каин. Бросаю острый взгляд — известно ли ему, как ловко меня дурила семья? Ну конечно… — Скрывают, дабы уберечь.

— Думаешь, у Нового Мира были благие намерения? Новый Мир — подобно своим гражданам — эгоистичен.

— Иногда, — соглашается юноша, — обманывают, потому что не могут признать совершенную ошибку.

И вновь думаю о семье.

— Вот основные здания, давай покажу, — говорит Каин и, вставая подле (как же близко…) указывает рукой на мохнатые лиственные дома. — Это самое большое — Резиденция: там живут повстанцы, непосредственно борющиеся с деспотизмом Нового Мира, обезличенным аппаратом городского правления. В Резиденции живу я и, если пожелаешь, будешь жить ты.

Резиденция в самом деле велика. Окна — нет, не спрятаны — утаены за наползающей кроной зрелого мудрого древа, его плотная листва начинает охватывать дом с самого основания, а сама конструкция в несколько этажей вплавлена в ствол на значительной высоте, до дома можно подняться по лестницам. Солнечный свет отражается в начищенных стёклах.

— Красота, — восхищённо протягиваю я, глядя на Острог.

— Верно, — соглашается Каин, глядя на меня. И тем смущает. Я в самом деле краснею? — Продолжим экскурсию, — смеётся юноша. — Дома чуть поодаль, ближе к полям — это дома старожилов Острога. Тех, кто когда-то приютил беженцев, кто истинно был оторван от Нового Мира и ещё помнит принадлежность к нему. Потомки этих семей — уже внуки с множеством «пра» — живут на месте праотцов и продолжают их дела. Мы знакомы с многими семьями, они хорошие люди, Карамель. Они не виноваты в том, что оказались отлучены от Нового Мира, не виноваты в том, что их имена предали забвению.

Виноваты их предки, думается мне, и в отсутствие причин к забвению я не верю — не бывает, как говорит отец, причин без следствий; повод найдётся. Всегда.

— Словно оправдываешь их, — говорю я. — Для чего?

— Поведать тебе правду. Рассказать об этих людях, чтобы ты дала им шанс. Они неплохие.

Но и нехорошие. Девиантность шагает через поколения, в этом убеждён Свод Правил.

Киваю:

— Что я, по-твоему, монстр?

Каин молчит.

Благодарю:

— Спасибо за прямоту.

— Я этого не говорил.

— Ну да. Отец учил, что отсутствие ответа есть ещё больший ответ.

— Ладно-ладно, но я не это имел в виду.

— Тогда что?

— Просто попытайся дать людям шанс.

А у меня есть выбор?

У меня он когда-нибудь был?

В Новом Мире велят одно, в Остроге — иное. Человек бывает свободен?

— Я познакомлю вас, — продолжает Каин.

— Любезно с твоей стороны, — соглашаюсь и переключаю внимание на интересующее. — Что за антенна? Не велика для пастухов и земледельцев?

— Пронизывающий ответы сарказм слышен за версту, Карамель Голдман. И да, это антенна. Она действующая, спасибо Новому Миру. У нас есть связь с внешним миром, почтовых голубей — в случае чего — отправлять не требуется.

Смотрю на тянущийся пик — крошечный в сравнении с антенной на Здании Комитета Управляющих. Но этот — диво — обвит ползущей зеленью, диким плющом. Металл и растение обнимаются — симбиоз.

Вглядываюсь в дома — похожи на частные в Северном районе, по два и три этажа; они уютно сидят на крепких ветвях, крона наползает на крыши и — словно бы — замещает черепицу.

— Электричество, — и Каин указывает в сторону старожилов Острога, — дают солнечные батареи, целое поле за теми домами. Вода из скважин, их рассыпано множество. Плантации и сельскохозяйственные угодья следом. Ты не обязана всё это видеть, изучать; знать — более чем достаточно. Кстати традиционные числовые названия улицам заменены именами деревьев — не удивляйся, если кто-нибудь отправит тебя на Гиперион или Титан, Синего Великана или Нави.

— Интересно.

Мы неспешно спускаемся с холма.

— Хочу тебя кое с кем познакомить, — говорит Каин, и от пристройки у основания древа-дома отходит женщина, кажущаяся сначала девушкой. Она шагает навстречу — я же нервно сглатываю, пересушенное горло дерёт. Предчувствие давит. Предчувствие? Нашу встречу окаймляет непривычный шелест массивной листвы и запрятавшихся птах — удивительно; и это не вплавленные в городскую инфраструктуру гудящие голуби, что несут какой-то отчаянный декоративный конструкт — эти щебечут на незнакомом языке, но языке мелодичном и приятном. Уханье сов — они не вымерли? — напоминает, как ограничил себя Новый Мир. Кажется, от обилия звуков и новых сигналов, которыми пытается общаться с человеком окружающее пространство, начинает болеть голова.

— Карамель Голдман! — восклицает женщина и сокращает меж нами дистанцию. — Дай же посмотреть на тебя!

— Будь терпимей, — шепотом бросает Каин и наблюдает, как незнакомка хватает меня за лицо и, сжимая под пальцами щёки, заглядывает в глаза. Едва не визжу, но не отталкиваюсь — испуганно замираю и смотрю на Каина. Затем на женщину. На Каина и на женщину. И отторгаю:

— Кажется, я нашла тебя сама, Сара из Острога.

Женщина пугается и роняет взгляд, в секунду справляется с одолевающими мыслительными процессами и пытается принять былой вид, спешит поднять глаза (может, вспоминает заведенную у новомировцев установку?), но былой прыти, былого энтузиазма нет.

Знакомство было заочным; что мне известно? Помимо того, что она устроила бойню в Картели посредством оружия, которое ей передал мой отец, Говард Голдман. Помню её пепельно-грязные волосы, скрученные в низкий хвост; помню подобие больничной пижамы, помню Патруль Безопасности, которому суждено пасть от выплюнутых пистолетом пуль. Помехи и крики людей, стоны и вопли, выстрелы. Патруль Безопасности гонится за девушкой, голос на этаже вещает о вооружённой цели. Дочь некогда успешного и влиятельного господина, что оказалась в психиатрическом отделении Картеля и устроила бойню.

— Так ты знаешь, кто я, — хило улыбается Сара.

— Не торопись, — перебиваю, — общаться со мной так, словно я владею всей информацией. Не владею. И не желаю.

Сара задумчиво кивает. Признаюсь, чтобы избежать неловких откровений:

— Я видела хронику с твоим участием и только.

— Не может быть, — растерянно улыбается женщина. — Все записи уничтожены.

— Все, кроме той, что отец хранит у себя в кабинете.

— Говард Голдман, — улыбается Сара — пространно, отстранённо; ей нравится, как звучит имя? — Не могу поверить.

— Я тоже.

Каин желает вступить в наш диалог, но женщина останавливает его мановением руки. Произносит спокойное:

— Рада встретиться с тобой, увидеть тебя, Карамель Голдман.

— Обычно люди говорят, что рады удостоенной чести.

— Слышится голос Саманты Голдман, — укалывает Сара — нежная на вид, и лукавая на естество. — Лицо у тебя Говарда, а вот характер — Саманты.

Беглянке — равно Каину — всё известно о моей семье?

— Мы не похожи с ней ничуть, — пускаюсь в спор. Слишком быстро и, наверное, откровенно. Необдуманно. Просто меня задевает сравнение с тем, с кем я неустанно борюсь изо дня в день.

— Извечный конфликт дочери и матери — он пройдёт, когда ты повзрослеешь, Карамель.

— Советует психопатка, что перестреляла кучу народу по воле чувств, которые не смогла сдержать, — парирую я. — «Сумасшедшая влюбленная», у хроники есть название. Так мне тебя называть?

Сара теряет дар речи.

— Всё-таки Острог — место изгоев, а не надежды. Решил меня, — обращаюсь к растерянному Каину, — привести к городской сумасшедшей? Это твой план?

— Ты не знаешь, через что ей пришлось пройти.

— Это не делает сумасшедшим в меньшей степени. И что за объятия? — вновь обращаюсь к женщине. — Демонстрируешь фирменный захват для удушья?

— Кара! — выплёвывает Каин и сердито смотрит на меня. Знает, как действует обрубок имени…знает, вот же.

Предатель.

— Предатель, — говорю я.

Ведь почти поверила, что более не услышу проклятого куска имени.

— Не надо, Каин, — вступается сама Сара. — Я всё понимаю. Это заслуженно. Дам вам остыть, ребята, знаете, где меня искать.

И женщина поспешно уходит: прячется в тени строения, которое покинула ради беседы с нами. Каин глядит проницательно, я же — упёрто.

— Ты лучше, чем пытаешься казаться, — говорит юноша.

— А ты кажешься умней, чем есть на самом деле.

— Закончили? Обменялись взаимными упрёками и оскорблениями?

Закатываю глаза и взвываю:

— Предатель, перебежчик и чокнутая — чем не команда? Поверить не могу, что ввязалась в это!

— А я не могу поверить, что у тебя недостаток извилин, как у всех рождённых и накачанных лекарствами в Новом Мире.

— Кажется, я говорила, что лекарства не несут угрозы и во вред не работают? На то они и лекарства, деревенщина ты остроговская.

— О, посмотрите, наша вся из себя правильная девочка умеет ругаться? Папа разрешил? Или Зал Суда вынес добро? Разрешение письменное?

Не нахожу ответных слов: что есть силы замахиваюсь и бью Каина в грудь. Он препирается и хочет сжать запястья, но я — в ответ — вымахиваю хаотично в воздух. Уворачиваясь (пара шлепков всё-таки приходит по лицу и голове), юноша проклинает день, когда решил, что надутая эгоизмом, лицемерием и принципами северянка способна понять обездоленных и униженных.

— Вечные страдальцы, да вы заслужили, что с вами обращаются как с помойным ведром — вы не сделали ничего для уважения, ничего достойного! — говорю я.

— Если лебезить и причмокивать у управляющей задницы губами означает делать что-то достойное, то да, ты права.

Выкрикиваю:

— Ненавижу тебя, Каин из Острога! Я поверила и последовала, а ты точишь на меня зубы равно иным знакомым, ненавижу тебя! У меня не осталось дома, а в этом я не чувствую безопасности. Он красив, но пуст, ты испортил мне жизнь! Испортил жизнь!

— Давай, еще скажи, что идеальную, обманутая системой и семьей истеричка.

Порываюсь с новыми ударами.

— Ненавижу тебя! Предатель!

Каин отбивается, но, ступая назад, спотыкается и валится на землю. Заваливаюсь сверху и продолжаю сыпать шлепками и руганью.

— Несуразный выкидыш Нового Мира!

— Избалованная дура! — вопит Каин.

— Предатель!

— Трусиха!

— Ошибка бунтующих изгоев и отбросов!

— Плевок соцплана изувеченных системой шестерёнок.

— Драка! — выпаливает кто-то со стороны. Чудесное начало пребывания в Остроге. Просто наипрекраснейшее. В какой яме ты нашла себя, Карамель Голдман? К нам бегут, выпаливая на каждый мой новый выпад по голове Каина: — Дерутся, разнимай! Драка!

— Драка, — мгновение спустя объясняет Каин, — когда обе стороны выдают агрессию. Я же агрессию подавлял.

— Физически, — киваю. — А эмоционально — свежевал, не заметил? Никто не заметил?

— Это была защита.

— Нет, защищалась я! От твоих слов!

— Замолчите оба, — говорит разнявший нас мужчина. Он видит устало бредущую Сару и жалуется: — Твои птенцы громко щебечут, но это не прибавляет им толку к полёту.

Женщина благодарит за оказанную помощь и просит оставить нас с ней наедине — собравшиеся зеваки расползаются обратно по делам.

— У меня нет комментариев, — говорит Сара. — Вам следует побеседовать друг с другом, но серьёзно — без осуждения, но с предложением, не укоряя друг друга, а выискивая первопричину. Оставлю вас. Надеюсь, больше ни один старожил не пожалуется на шум. Повторюсь: дам вам остыть, ребята.

И это всё?

В Академии бы из-за такого исключили. Сразу после многочасовой исправительной беседы. И отправили на обследование. И выписали штраф. Академия не прощает ошибок, не делает исключения, не даёт вторых шансов. Как и Новый Мир.

— Прости меня, — говорит Каин, когда мы сидим у ствола дерева, подпирая спинами обитую металлом кору — для удобства сидящих и защиты основания (даже здесь есть подпорки домам). — Я не должен был говорить тех слов. Не считаю тебя истеричкой. Избалованной и эгоистичной — немного, но…не в плохом значении, не в том контексте, который выдал.

В ответ молчу. Хотя и мне есть за что просить прощения — я сказала достаточно грязи, которая без эмоций (чёрт возьми, может, таблеток с утра должно было быть пять?) неосновательна. Едва собираюсь перебороть себя (да, перебороть!) и открыть рот, Каин зудит наперерез:

— Извиняться ты не умеешь, Голдман?

— Закрой рот и прости.

— Прощаю.

— И я тебя.

Мы смотрим на выбритый газон, по которому снуют остроговцы-старожилы. Один из них здоровается с Каином: машет рукой и говорит о выходе в лес, группа людей собирается за дичью. Глупо было за руганью и спорами позабыть об окружающем пространстве, о дивном мире, о почве, о земле, о ласкающем солнце (глаза немного болят; оно — сквозь туманы и тучи Нового Мира — никогда не проглядывало так явно).

— Ты сожалеешь, что поверила мне и пошла со мной? — угрюмо спрашивает Каин.

— Не знаю, правда, — признаюсь я. — И да, и нет. Я знала свой мир полных шестнадцать лет и один день из семнадцатого года, а твой — лишь по рассказам, и не самых приятных. Мне тревожно.

— Я тебя понимаю. И сделаю всё, чтобы ты ощутила здесь комфорт, приближённый к дому. Даже если не сам «дом», то хотя бы близко к нему.

— Спасибо.

— И тебе.

— За то, что настучала по лицу?

— За то, что поверила.

Слабо улыбаемся друг другу. И вновь смотрим вперёд. Неспешный Острог отдаёт запахом трав и земли, от него кружится голова. Небо такое высокое, глубокое…на поверхности небо плоское и низкое, разве что не картонное. Тысячу раз, глядя на него, думала, что вот-вот дотронусь грязных туч пальцами. Здесь же — вытягиваю руки — редкие облака находятся очень далеко.

— Что ты делаешь? — спрашивает Каин, однако жест повторяет. — Это посвящение в друзья?

— Такое разное небо…здесь и там.

— Увы, но мы ходим под одним, конфетка.

— Ты понял, о чём я.

— Конечно.

Каин зажмуривает один глаз и приглядывается.

Только сейчас обращаю внимание, что высотных конструкций Нового Мира невидно вовсе — они остались за холмом. И от этого масштаба — пространство велико, окружение нелинейно, некамерно — кружится голова равно от новых запахов. Всё ново. Всё дивно. Теперь понятно, отчего я потеряла самообладание — воздух Острога отравляет ум.

Задираю голову — ствол дерева за нами тянется ввысь, крона — шапка — раскидывает мохнатые руки в разные стороны. Дома — очевидно — держатся крепко, благодаря людскому вмешательству и механическим конструкциям, но сама природа довольно припаяла некоторые части диким вьюном. Я смотрю на Резиденцию.

— Там есть площадка с шезлонгами, тебе понравится, — говорит Каин. — Она с другой стороны дома, выходит на южную сторону. Сара любит там отдыхать. Крыши нет, ночью будет прохладно, но погреться на солнце в обед — самое то.

Звучит дико. И увлекательно.

— Тебе ведь всё известно о моей семье, — говорю я. Да-да, совсем об ином. — Давай честный обмен. Расскажи о своих родителях.

Каин тревожится и признаётся:

— Честный обмен не получится, я сирота. Родителей не знаю, а воспитывала меня Сара. Она потеряла ребёнка, когда была в Картели, поэтому ухаживать за мной ей было особенно по нраву.

Потеряла ребёнка будучи беременной или уже родив? Не спрашиваю — не думаю, что молодому парню известны подробности. В любом случае, факт ужасен. Прискорбен и девиантен.

Единственное медицинское сооружение в Новом Мире, не несущее контекст девиантности — женские детородные залы, находящиеся в одобренной клинике. Осложнений не бывают, не случаются — дети вынашиваются строго канонично, перед запланированным зачатием проводят обследование, назначают поддерживающие медикаментозные и витаминные комплексы, к вопросу подходят серьёзно. Новый Мир ко всему подходит серьёзно, и только это удерживает на поверхности граждан. Серьёзный взгляд на серьёзные вещи — серьёзное отношение, они того заслуживают. Тогда всё будет правильно. Тогда всё будет безопасно. Если первые роды приводят к истощению (что случается редко, но всё-таки случается; об этом рассказывают на дисциплине по половому воспитанию), Зал Семьи не выдаст разрешение на второго ребёнка, наоборот — огреет документально подкреплённым запретом, и ослушаться ты не имеешь права.

Каким образом «хорошенькая северянка», как изъяснялся отец, могла из Нового Мира попасть в Картель будучи в положении? Кто-то из них врёт.

— Одно условие нахождение в Резиденции, конфетка, — изъясняется Каин. — Уважать каждого пребывающего здесь. Мы одна семья, скоро сама поймёшь. Мы всегда заступаемся друг за друга, а нападок хватает извне. Семья — это про защиту. Семья синонимична безопасности.

Вот как.

— Я бы предложил тебе прогуляться, но, думаю, ты хочешь переодеться, умыться, перекусить. Спуск — хоть и не совсем спуск — в Острог был волнительным. Пойдём в Резиденцию?

— Следую.

Следую в самом деле — оставляем наотмашь сколоченную лавку у ствола дерева и бредём к недалеко находящейся лестнице.

— Надеюсь к лестницам, — пытается отшутиться Каин, — у тебя нареканий нет.

— Ещё раз напомнишь про мосты — устрою вторую драку.

— Никто из новичков не устраивал две драки в день присоединения к Острогу. Что уж там. Одну также никто не устраивал — тебя запомнят, Голдман.

Почему он акцентирует внимание на фамилии? Меня запомнят как Голдман? Моё имя — без неё — не имеет веса и статуса вовсе? «Карамель» всегда звучит пафосно и насмешливо, аллегорично, «Кара» же — удушающе, агрессивно. Кто я? Кем бы я могла быть, если бы выбирала сама? Я представляю хоть что-нибудь из себя без родословной?

— О чём задумалась? — спрашивает парень, пока мы плавно вышагиваем по ступеням.

— Сколько лет этим деревьям? — отстранённо спрашиваю я. — Сотни?

— Думаю, тысячи. Ствол дерева Резиденции — однажды — отмеряли руками: двадцать человек держались друг за друга, представляешь? Иные не уступают. На самом деле, великая честь, что нам — свободолюбивым резидентам — остроговцы-старожилы позволили занять самое могучее древо. Если присмотришься, есть дома, сокрытые прямо в стволах, в основании, приближённо к корням.

Урбанистический Новый Мир изувечил природу, что пыталась изувечить его, а отлучённый Острог примирился и вступил в симбиоз. Признаться, здесь очень навязчивый воздух — сильный, свежий, пьянящий; высотные здания истончают иные ароматы — слушаешь их и думаешь, вот он град будущего, так пахнет будущее — заводами, копотью, металлом, выхлопными газами, формальдегидами, от остановок поезда и близ мостов пахнет креозотом, верхушка Золотого Кольца пахнет глифосатом, которым пытаются извести ползущие по плитам и колоннам вьюны, и дорогим парфюмом, обвёрнутым в кожу и чайное дерево, а нижние этажи пахнут выпаренным маслом, отчаянием и сероводородом. Острог — чудо — не пахнет ничем из перечисленного; он благоухает травой и влагой, роса прилипает к зелени и щиколоткам.

Вдали виднеются острые колья высоток Нового Мира — безжизненный серый град, преисполненный навязанными смыслами. Дома — нет, слишком тёплое слово; сооружениям Нового Мира больше подходит «здания» — выглядят искусственно, игрушечно, как брошенные, позабытые, оставленные; бездыханные, одинокие — они на расстоянии друг от друга протыкают небо, корни конструкций вязнут в тени.

— Из Острога нельзя разглядеть основания домов Нового Мира? — спрашиваю я.

— Нельзя, — соглашается Каин. — То есть не получится. Дело не сколько в рельефе земли, сколько в вечном тумане, покрывающим низовья Нового Мира. Как будто кто-то намеренно прячет его основания.

Предполагаю:

— Думаешь про Старый Город?

— Это только легенды. Оттого и появились — легенды всегда приходят к людям, когда люди не находят реальные ответы.

Мы замираем на крыльце — уличном балкончике, подвешенном в воздухе, откуда тянутся несколько лестниц и мостов к соседствующим пристройкам на дереве и откуда открывается вид на отгораживающий от станции холм, на плетённую арку из роз и на плотный лес, что выступает подобием защитной стены.

— Заходим? Добро пожаловать в Резиденцию.

Каин распахивает двери. Нос прижигает запах комнатных растений во взрыхлённом грунте, книжной пыли (её везде узнаю) и порошка (когда Миринда приносила из прачечной одежду, в воздухе танцевали ароматы гранул).

— Пахнет книгами, — говорю я.

— Вот это обоняние, — смеётся юноша. — У нас есть своя библиотека, собираем старую печать.

— Книги, говорит отец, есть разносчики мыслей — ужасное заболевание нынешнего века.

— Обыкновенно я не согласен с позицией Говарда Голдмана, но с этим сложно спорить.

Я рада оказаться в глухих стенах. Они придавливают и возвращают ощущение безопасности, голова перестаёт кружиться — пространство сужается в коробке-холле, мне нравится в нём находиться.

— Провожу тебя в жилое крыло, у нас есть пустующие комнаты. Предлагаю ту, что рядом со мной. Станет скучно или одиноко — просто постучи по стене.

— Великодушно с твоей стороны, — отвечаю я, хотя так совершенно не считаю. И всё сказанное — чуждо. Чтобы Карамель Голдман стало скучно или одиноко? И она в этом призналась? И постучала по стене, позвав кого-то? Никогда!

Мы двигаемся по коридорам, в которых я путаюсь — успеваю разглядеть красующиеся на стенах картины с различными пейзажами: лесов и океанов до Коллапса. Удивительно.

— Здесь общий зал для собраний, здесь прачечная, здесь столовая, здесь кухня, здесь гостиная… — перечисляет Каин, но я не придаю его словам значения. Словно, мне это не надо вовсе. Словно Резиденция Острога — перевалочный пункт. Или так и есть? — Библиотека в другом крыле, я покажу позже.

— Ты ведь понимаешь, — решаю обозначить свою позицию, — что я отправилась в Острог от нужды. Из-за острой необходимости.

— Все мы, — спокойно отвечает юноша.

— И на самом деле желаю нахождение не в Остроге.

Каин замирает. Поворачивается ко мне лицом, смотрит в глаза.

— Ты про пятый район, я тебя правильно понял?

— Правильно.

— Даже здесь — в пристанище беженцев и революционеров, отчуждённых и покинутых, в месте, что спасло тебя от Патруля Безопасности — ты стараешься стоять обособленно, каким-то особняком, всем своим видом показывая, что «ты не такая», здесь тебе не место, а люди рядом — не ровня.

Издеваюсь:

— Сам назвал меня особенной.

— Ты никому не даёшь шанса.

— И не должна. Я хочу увидеть своими глазами утопический пятый район, а не отлучённую от города часть с фермерами и изгнанными.

— Карамель, тебе только исполнилось семнадцать, а ты такая стерва. Что будет дальше?

— Я не соглашалась на Острог.

— Но он спас тебя от Патруля Безопасности.

— Ты соврал мне?

— Что? Нет! Пятый район существует, правда! — восклицает Каин. — Просто мне показалось уместным познакомить тебя с бытом Острога, рассказать правду о живущих здесь, обличить компрометирующий ложь Нового Мира.

Киваю:

— Тебе показалось.

— Прости, но ты ведёшь себя как стерва.

— Я уже слышала.

— Вот твоя комната.

Каин толкает дверь позади меня — склонившись к плечу и обдав дыханием; опускаю взгляд, чтобы не смущаться.

Спальня значительно меньше моей комнаты по улице Голдман, и вообще я променяла белоснежную мебель и россыпь зеркал на какое-то тошнотворное рыжее дерево и дешёвый пластик.

— Слушай, Карамель, я хотел кое-что сказать…Можно?

Я убеждена: если человек хочет сказать или спросить что-то нормальное — он не просит перед этим разрешения; если же просит — будь готов услышать дичь.

— Можно, говори.

— Я про твоё откровение на мосту, по поводу Беса…

— Нет, я меняю ответ.

— Послушай. Чёрт. Уже поздно, ясно? — Юноша теряется и — видно по лицу — волнуется. — Я долго собирался, поэтому слушай.

— Мне неприятно. Некомфортно это вспоминать.

Каин перебивает:

— Я благодарен за твоё доверие, вот. Мы можем не возвращаться к этой теме более, просто знай: я благодарен за твоё доверие во всём — от мыслей до жизни, ведь жизнь ты, получается, тоже доверила, спустившись с незнакомцем на станцию, ведущей в Острог. Сегодня мы успели несколько раз поругаться и примириться, понимаешь? Но мы всё равно вместе — узнаём друг друга, учимся чему-нибудь новому. Я открываю глаза тебе, а ты — мне. Это называется дружба.

Юноша аккуратно берёт меня за руки, поднимает их к лицу.

— Я бываю резок, — продолжает он, — или говорю, не подумав. Но ты должна знать, что всё равно дорога мне, важна. Вне зависимости от сказанного или сделанного. Понимаешь?

— Вроде.

— Даже если называю стервой, — вдруг выпаливает Каин.

— О, просто искал возможности ещё раз повторить это? Иди ты, деревенщина остроговская.

Пытаюсь вырвать руки, но юноша придерживает их и прислоняет тыльной стороной к своему лбу, что-то шепчет. Похоже на старое приветствие или старую благодарность. В растерянности принимаю жест.

— Прости, если смутил, — говорит Каин. — Деревенщина ведь, ничего не могу поделать. Ладно, оставлю тебя знакомиться с комнатой, мне надо отойти по делам. Встретимся чуть позже.

Мой друг поспешно исчезает, оставив наедине с тошнотворной рыжей комнатой. Осматриваю её — небольшая кровать, стол и стул, шкаф. Какая-то имитация зеркальной поверхности на пластике, пристёгнутой рядом с выходом — смотрю на себя, но тут же роняю глаза в пол; не выказывай уважение, Голдман, к тому, кто этого не заслуживает.

Скрип половиц проводит к задёрнутым шторам, которые пахнут старьём и пылью — отдёргиваю их и, наблюдая массивные ветви с огромными листьями, решаю оторвать вовсе. Тяжёлая ткань падает под ноги — я вплотную подхожу к окну, что представляет единственное достоинство отлучённого от Нового Мира Острога. Зелень качается по ветру — плавно, плавко.

— Приветики, чего не откроешь окно? — спрашивает голос из дверей.

Вздрагиваю, но пытаюсь не подавать вида — здороваюсь с нагрянувшей в гости Сарой. Женщина не без разрешения заходит и указывает на крепёж, который открывает окно. То есть…я могу запустить прохладу и свежий воздух?

— Не бойся, жми с усилием, — говорит Сара. — Я знаю, что во всех домах Нового Мира стоят вентиляции и кондиционеры с фильтрами, а окна запаянные, чтобы мнимое заражение не заглядывало к людям. Это и в моё юношество было. Здесь же максимум из того, что тебе грозит — заползёт паучишка. Боишься насекомых — не открывай, конечно.

Препираюсь:

— Я ничего не боюсь.

— Ну да, ты же Голдман.

Опять эта фраза.

— Вообще-то мне нравятся насекомые, в особенности — пауки. Отец подарил на день рождения паука. Птицееда.

— Сама просила? — уточняет Сара и наблюдает согласный кивок. — Ого, у тебя вкус. Тогда можешь просто выползать на ветку и спать там.

Женщина смеётся, но я её восторг не разделяю.

— Принесла тебе вещи.

Сара протягивает стопку разноцветных тканей.

— Мы с тобой, — говорит женщина, — одной комплектации и роста, поэтому я решила поделиться вещами. Твой комбинезон немного испачкан — я могу отнести его в прачечную, а ты пока оденься в свежее. Здесь футболки, топы, джинсы, несколько кофточек.

— Оставь на столе, — говорю я, а сама открываю окно — прохлада забирается в комнату, удивительно! Свежий порыв ветра наполняет лёгкие и ласкает лицо, слышу перешёптывание листвы и гул запрятавшихся тварей.

— Ладно, — неуверенно протягивает Сара и отступает. — Как у вас с Каином?

— Зачем ты спрашиваешь?

Оборачиваюсь на женщину.

— Что за любопытство? — уточняю я.

— Да нет… — Сара теряется и потирает голову, прикусывает губу и добавляет: — Это не любопытство, Карамель.

— Тогда что?

— Беспокойство о двух хороших людях.

— Есть повод?

— Вы подрались меньше часа назад. Да, беспокойство есть.

— Всё в порядке, — утверждаю я.

— Я тоже северянка, Карамель. В прошлом. Понимаю, что ты можешь искать какой-то подтекст в моих словах, думать, что я собираю на тебя или кого-то ещё информацию, но это не так. Люди просто болтают друг с другом, это нормально.

— Сотрясение воздуха без причины — ненормально. Его следует экономить, на поверхности и так мало кислорода — дурно сжёвывать дурными беседами.

— Но ты не на поверхности, — говорит Сара. Вот ведь…права. А я отвечала по привычке. — Это не укор, если что. Это факт. Неплохой, ведь я тоже здесь. И Каин, и ещё много ребят, и старожилы Нового Мира. Тебе придётся перебороть в себе старые привычки, чтобы комфортно жить в новом мире — в Остроге.

Решаю поделиться:

— Я здесь ненадолго.

— Вот как. Вернёшься на улицу Голдман?

— Каин рассказал о существовании пятого района, туда и отправимся. Тебе что-нибудь известно?

Сара заминается, думает.

— Мало…

— Мне хватит — говори.

— Элизий на земле, так его называют. Возведён на острове, что за дамбой, для элиты, что управляет Новым Миром на расстоянии.

— Каин сказал всё точно также. Но мне хочется узнать твоё мнение. Скажи собственное мнение, Сара.

— Я не смею мечтать о месте, которого недостойна даже самая достойнейшая элита Нового Мира. Остров велик — можно сбежать в его глубь и жить, не зная забот и не вспоминая о деспотичном режиме нашего града. И даже не встречаясь с иными жителями.

— Почему не улетишь туда?

— Потому что нужна здесь. Я чувствую ответственность перед другими резидентами, чувствую ответственность за Каина, которого знаю с младых лет. Я занимаюсь камерами (системной безопасности) Нового Мира, слежу за всеми, за всеми наблюдаю, при необходимости подчищаю данные. Или сливаю их. Я — глаза Острога. И не посмею даже мыслями оставить знакомых мне и близких незрячими.

В голове удерживается фраза «при необходимости подчищаю данные. Или сливаю их». Сара намеренно сказала это? Она причастна к тому, как в сеть — Вестник и Новости — просочились данные обо мне? Ещё и лицо Каина на некоторых кадрах искусно сокрыто, словно кто-то специально подбирал удобные и удачные ракурсы.

Не спрашиваю. Я не готова к ответу. Да и вне зависимости от ответа Сары, нельзя быть уверенной в её честности. Любые слова сойдут за ложь и за правду, пока не возжелаешь в них сам поверить.

— Ещё поговорим, позже, — заключает женщина и оставляет меня в былом одиночестве.

Разбираю вещи и слушаю ненавязчивую болтовню листьев — касаются друг друга, что-то нашёптывают. Едва становится холодно — сквозняк одаривает своим присутствием щиколотки — устремляюсь закрыть окно. Даётся с трудом — стекло вползает в раму и издаёт щелчок удерживающего механизма. Вдруг! Нечто бьётся в окно — крохотный и сильный удар! — и замертво падает. От испуга валюсь на пол, как по другую сторону окна валится…птица. Она умерла? Она разбилась? Почему она вообще летела в сторону дома?

— Ты чего разлеглась? — спрашивает голос из коридора. — Всё в порядке?

Дверь распахнута, а потому за мной наблюдает идущая мимо девушка. Только зачем она проходит мимо, если дверь в мою спальню — крайняя в коридоре?

— Потеряла равновесие, — говорю я.

— Может, поешь? Ты же новенькая, да? С дороги ещё не ела.

— Всё в порядке.

Встаю и отряхиваюсь.

— Иду курить, ты со мной?

— Я… — несколько теряюсь, — не курю.

Девушка недолго ждёт. Кивает и переспрашивает:

— Так идёшь или нет? Ты не ответила. То, что не куришь, я поняла, но, может, со мной хочешь сходить. Мы выбираемся курить на крышу, но только когда Каина нет в Резиденции, он против прогулок по черепице: боится, что свалимся, и с приветственной дорожки придётся соскребать мозги. Надеюсь, ему наш секрет не разболтаешь, а то придётся тебя убить.

Растерянно смотрю на собеседницу.

— Я шучу, — говорит она и заливисто смеётся. — Кажется, ты северянка, раз не поняла шутку.

— А давай, — поспешно отвечаю я. — Сходим вместе.

Признаться, меня подстёгивает очередное упоминание Северного района.

— Вы — северяне — какие-то отмороженные, без обид, — говорит девушка, когда я следую за ней. — Оправдываете локацию, с которой спустились. Конечно, климатически районы Нового Мира никак не отличаются, но — возможно — это национальная память, типа коллективного бессознательного.

Я в самом деле отмороженная? Веду себя так? Просто кажусь?

— Как тебя зовут? — спрашивает незнакомка.

Мы оставляем комнату.

— Карамель.

— Голдман?

Как я устала отвечать на этот вопрос, устала слышать идущую следом фамилию, словно меня без неё не существует вовсе. Утомительно…

— Она самая, — отвечаю я.

Значит, ей всё известно…начиная от провозглашаемых политических взглядов и отношения к южанам до истории присоединения к Острогу. Незнакомка спешит разуверить в мыслях, бросая лаконичное:

— Моя подруга, Тюльпан Винботтл, рассказывала о тебе. Извини, за Новостями не слежу и Вестник не читаю, это мой принцип. Но посплетничать с друзьями с поверхности могу. Она говорила, ты «безэмоциональный кусок плоти, снятый с политического плаката, словно тебя вырвали со страниц Свода Правил». Но, раз ты здесь, она ошиблась. Или не успела понять тебя, познакомиться ближе.

Что. Мать. Его. Происходит.

Спрашиваю:

— Тюльпан Винботтл — твоя подруга? Северянка и ученица Академии, дочь семейства Винботтл, одного из влиятельнейших кланов в Новом Мире?

Пора признать хотя бы самой себе, что не Голдман на вершине всех и вся. Северным районом руководят несколько фамилий. Левиафан, Винботтл и Первые стоят вместе с Голдман.

— Да, конечно, — говорит девушка. — Что тебя смущает?

Замираем у огромного окна в конце коридора — незнакомка ловко подцепляет края рамы.

— Как же вы подружились?

— Достаю ей травку. Курить любят даже детишки с поверхности.

Девушка распахивает окно и выползает на скат крыши.

— О, что за лицо, Карамель Голдман? Ты в шоке? Очередное крушение идеалов?

Неспешно киваю.

— Дай руку, пока мистер-злой-босс не вернулся и не увидел нас. Скорей!

— Я сама.

Следую.

— Ладно, но мозги твои, в случае чего, собирать не буду.

Мистер-злой-босс, серьёзно? Мне Каин кажется добрейшим созданием на свете. Иногда он не думает о том, что говорит, но лишь потому говорит искренне, откровенно.

Оставляем Резиденцию по ту сторону окна и крадёмся по скату, переползаем карниз и взбираемся выше, через фронтон, на поверхность мансардной крыши. Преследующие ветки кусают кожу, царапаются. На уготовленной площадке брошены ковры, оставлены пепельницы, забыты бутыли.

— А тебя как зовут?

— Белена, Цуката, Вёх, Цербера, Мак. У меня много имен — для каждого своё, — лукавит девушка и садится на ковер, достаёт утаенный в нагрудном кармане свёрсток и прижигает его.

— Как тебя называет Каин?

— Называет: «девчонка из рода Каннабис». У моей семьи плантации конопли и несколько фабрик и складских помещений для возделывания иных одурманивающих культур.

Собеседница затягивается и с удовольствием завывает. Я уточняю:

— Хочешь сказать, вы делаете наркотики для Острога?

— Хочу сказать, что мы делаем их для Нового Мира.

— Не может быть.

— Конечно, нет, — молниеносно соглашается девушка и, смеясь, затягивается. — Я тебя обманываю, чтобы выставить идеальный град будущего в плохом свете.

— Опять шутишь?

— Уже быстрей соображаешь, северяночка. На, пробуй.

Мне в лицо смотрит вонючий свёрток.

— Не хочу.

— Мне же больше достанется. Ладно, садись.

Припадаю рядом.

Девушка рассказывает, если забраться на крышу ещё выше (что опасно, и Каин после этого будет пускать молнии), получится разглядеть конопляные поля дальше по горизонту. Обычно запрещёнными (я, право, думала их попросту нет в Новом Мире — остались на страницах учебников как напоминание о людской глупости и человеческом скудоумии) в обороте товарами балуются представители среднего класса — северяне, что не задействованы в управлении и выполняют роль важных исполнителей (а ещё они думают, что повторяют за теми, кто выше, но — на самом деле — истинные управленцы не хотят портить выстроенную годами репутацию и находят расслабление в ином). У южан попросту не хватит денег.

— Что я делаю в Резиденции? — уточняет собеседница и в который раз затягивается. — Да, я из старожилов Острога, но Каин разрешает мне бывать здесь, чтобы иметь выход на рынок Золотого Кольца. Я постоянно поднимаюсь в Новый Мир, он забавный.

Я считаю Новый Мир великолепным: умным, красивым, прогрессирующим, удивительным, грамотным. Кто-то считает его просто забавным.

Девушка — развороченная куревом и щипающими темами — продолжает:

— Знаешь, что есть зло? Таблетки. Вот эти психотропные таблетки, химозные, которые делают из хлама, а сами они вытворяют с человеком дичь. Растения же — добро. Курили наши предки, предки предков, курили шаманы и прочие — для очищения, для прозрения, понимаешь? Всё, что выращено на земле — добро, а в пробирке — зло. Я так думаю. Если тебе предложат наркоту в пилюле — беги от этого человека прочь (тем более их делают наши конкуренты). А выкурить или сделать ингаляцию — дружи.

— Ты интересная, девчонка из рода Каннабис.

— Рандомный факт: в несколько таблеток, что обязательны для каждодневного приёма гражданами Нового Мира, добавляют мной упомянутую химозную наркотическую дрянь. Для расслабления. Чтобы человек терял волю и интерес. С ума сойти, по улицам ходят напрочь обдолбанные десятилетиями люди.

Что?!

Кара, ты слышала?

— О, ты не знала! У тебя такое лицо…ты не знала, да?

Девушка прикусывает губу. Я же молчу.

— Скажи хоть что-нибудь, — просит курящая. — Сильно тебя этой новостью огрело, верно? Прости…

Признаюсь:

— Каин пытался мне это сказать, но я не верила.

— Ну что же…в следующий раз будешь открыта новым знаниям.

— Что ещё говорила Тюльпан? — отвлечённо спрашиваю я.

Девчонка из рода Каннабис улыбается:

— В последнюю нашу встречу она рассказала, что ты подстегнула своего до одури влюблённого парня написать жалобу на её имя, потому что завидуешь влиянию семьи Винботтл.

— Это не так.

— Правда?

— Совсем не так.

— Расскажи.

— Разве ты не будешь верить подруге?

— Друзья, бывают, тоже привирают, это нормально. В любом случае правда не однобока, у неё много граней — я послушаю обе стороны и сделаю выводы для себя.

Повествую, как было на самом деле. Про Ромео, который едва не оступился, про его откровение об увиденном, про просьбу самой Тюльпан не выказывать жалобу и про едкое замечание её парня.

— Он сказал, — делюсь я (не знаю, отчего с незнакомцами так легко беседовать; и как сложно подбирать слова в беседах с близкими), — что «ледышка Голдман так и останется для тебя недосягаемой высотой».

— И оказался прав.

— Прости?

— Твой парень тебя так и не добился, иначе бы он был здесь. Рядом. Но ты с Каином.

— Мы не пара с Каином.

— Каину вообще никто не пара кроме мыслей о революции.

— А нашу пару с Ромео расторгли официально.

— Никогда не пойму некоторых законов Нового Мира. Ты так спокойно и лояльно говоришь о разрыве с партнёром и — вообще дикость! — за вас решает какая-то кабинетная крыса.

Киваю:

— Несколько.

— О, это всё в корне меняет!

Девушка смеётся и докуривает.

— Знаешь, — говорит она, — моя сестрица (наверное, родители, делая её, не очень старались, иначе, куда дели мозги?) хотела поступить в Академию. Взятка там знатного размера, но у кого, как у не наркобаронов есть на это средства, верно? Дело не в сумме, не в количестве нулей на счету (к слову, родители впаяли себе эти чёртовы чипы, чтобы пользоваться транспортным средством, заходить в общественные места, оплачивать бесконтактно), а в том, что это бредовая идея. Заковать себя в кандалы — осознанно. Понимаешь, да?

— Чем сейчас занимается твоя сестра?

— Эта дура сорвалась с моста, так что… — впервые задорный голос собеседницы нервно подпрыгивает; она быстро приходит в себя, успокаивается и продолжает: — Валяется где-то в низовьях Нового Мира, разобранная на запчасти, потому что лететь там — долго. И хорошо. Иначе бы родители не огребли проблем от этой фиктивной северянки.

Удивительно, как просто она рассказала о подобном эпизоде из жизни.

— Я — старшая из сестёр. Сейчас старшая, когда-то не была таковой. Самая старшая сестра тоже погибла, на одной из доставок — клиент оказался невменяем. Важный человек, в управлении. Наверное, до сих пор задницу греет в кабинете. Знаешь, Голдман, у меня есть все причины ненавидеть этих выскочек в галстуках, но я этого не делаю. Я выше. И ты будь выше. Если окунулась (или окунули) в дерьмо — вытрись и вымойся, а не продолжай нюхать себя и причитать.

— Высокая философия, — соглашаюсь я.

— Поболтать со мной — как послушать подкаст о психологии, только круче. А если ещё выкурить…у тебя есть братья и сёстры?

— Сестра, младшая. Зовут Золото.

Девушка безудержно хохочет. Ожидаю окончания истерики и выслушиваю:

— У всех северян фетиш на странные имена?! Карамель, Золото, Тюльпан. У меня есть знакомые девица «Голубка» и юноша «Вепрь». Это у вас от таблеток, я почти уверена.

Девушка вновь хохочет. Укалываю поперёк:

— При этом сама называешься ядовитыми цветами.

— Повторяю за вами, ребята. Ладно, не подумай, что я злорадствую или ещё чего. Просто удивляюсь некоторым — обыкновенным для вас и диким для нас — вещам. Тюльпан не часто делится происходящим в Новом Мире. Только непосредственно связанным с ней. А так — слушает мои рассказы: мне кажется, они её отвлекают. Ну, знаешь, чтобы мозги не поплыли от загнанности в рамки. Больше всего ей нравятся беседы о деревьях Острога, но она — сама сказала — не рискнёт увидеть их воочию: ставки слишком высоки, родители в неё много вложили.

Тюльпан Винботтл нравятся беседы о деревьях Острога…значит, Тюльпан Винботтл известно, где находится это место и что из себя представляет. Правда была так близко. И, что удивляет больше, она не утаивается — любой может прознать об Остроге, но не каждый спустится. Всего-то. Тогда тем более не понимаю, для чего управляющей рукояти скрывать по официальным данным наличие пригодного для жизни пространства подле высоток на высотках. Они могли пустить пропаганду, чтобы удержать достойных в Новом Мире. Сейчас же в моих глазах попросту потеряли доверие.

— Ты не расскажешь Тюльпан, что познакомилась со мной? — уточняю я.

— Если попросишь не делать этого — не расскажу.

— Попрошу.

— Без проблем, Голдман, я — могила.

— Спасибо.

Девушка продолжает:

— Значит, у тебя есть сестра Золото. И ты старшая. Подавать пример целому граду легче, нежели служить примером для младшей сестры, уж я-то знаю. Ты всегда будешь «не такой» или «недостаточно хорошей/правильной/славной/подчеркни нужное». Не понимаю, как это работает, но — увы — работает: у меня очень много братьев и сестёр, а ещё больше кузин и кузенов; такой кисель разрозненности в головах. Хорошо, хоть более никто не рвётся стать шестерёнкой в колесе Нового Мира, мы работаем на общее дело, на благо семьи. Каннабис — правда фамилия моей семьи. Больше не скажу. А как, говоришь, фамилия твоего парня? Может, я и ему угощение приносила.

Девушка подмигивает и щелчком отправляет оставшийся кусочек от выкуренного свёртка под ноги.

— Дьюсбери, — отвечаю я.

— Приносила. Но не парню. Мужчине. Парня видела — высокий такой, худой, темнокожий. А его отец — белый и гадкий, лучше бы он вывалился в окно.

Не прошу повторить сказанное, хотя воскликнуть от удивления готова. Вот причина, по которой Ромео никогда не знакомил с родителями (даже не делился рассказами о них), не приглашал домой (и всячески избегал слов о доме). Ромео — внебрачный ребёнок, сомнений быть не может. Его мать встречалась мне на собрании в Академии. Темнее ночи, статная, знатная. А отец…Вторичные браки возбраняются, даже при смерти одного из опекунов, а разводы давным-давно отменены Залом Семьи благодаря Палате Социума, потому что развод означает экспрессию чувств, в то время как Новый Мир от этой проказы избавился. Зачем разводиться, если ничего — кроме обязательств перед государством — не ощущаешь по отношению к избранному для брака человеку?

— Скучаешь по Ромео? Хотела бы видеть его здесь?

Задумываюсь.

— Хотела бы показать деревья, — отвечаю я. И смотрю на листву — крыша утоплена в кроне, мы прячемся там же.

Девушка улыбается:

— Кажется, это и есть чувства.

Хочу воспротивиться, однако нашу беседу обрывает крик Каина.

— Конопляная принцесса, сползай! Твои мозги на плитке не нужны! Видела новенькую?

Переглядываемся.

— Он будет зол, — говорит девушка. — Даже не так: он будет в ярости. Узнает, что ты тут — и расколет небо пополам.

— По-моему, Каин не такой.

Серьёзный тон выдаёт:

— Нет, конечно, я же его нисколько не знаю.

— …снова шуточки.

— Твои северные мозги почти оттаяли.

— Карамель! Голдман!

Девушка смеётся:

— Скажешь ему что-нибудь? А то побежит на станцию, ловить тебя на поезде — вдруг, сбежала обратно.

— Куда? К Патрулю Безопасности? — насмехаюсь я. И, кажется, жалею об этом.

— Ты улизнула из-под носа Патруля? Чтоб тебя, Голдман, да ты веселее, чем думается.

— Я оторву тебе голову, наркопринцесса, — разносится голос близ — оборачиваемся на фронтон, через который перелезали; с части мансардной крыши выглядывает Каин. — Куда затащила новенькую? Привлекаешь новую клиентуру?

— Ах ты неблагодарный поганец, — бросает девушка.

— Всерьёз думаешь, что меня может кто-то куда-то затащить без личной инициативы? — спрашиваю я у торчащей головы.

— Спускайтесь, красавицы, — лаконично отвечает Каин и пропадает. — Аккуратно!

Продвигаюсь по крыше — новая знакомая остаётся сидеть на коврике: достаёт очередной свёрток пахучих трав.

— Идёшь? — спрашиваю я.

— Рада была познакомиться и поболтать, Карамель Голдман. Поздоровайся от меня с Каином.

Исчерпывающий ответ. Киваю и повторяю путь назад. Каин подаёт руку — без помощи переползаю оконную раму и оказываюсь в коридоре. Юноша недолго смотрит, но решает не продолжать тему — отвлечённо говорит о своих завершённых делах и желании перекусить. И вот мгновение спустя мы сидим на кухонных столах для готовки, вокруг сваленной посуды, и едим найденные в контейнере орехи. Очень по-вегански, я довольна.

— У меня для тебя сюрприз на этот вечер, никаких других дел не планируй.

Во-первых, не терплю сюрпризы. Во-вторых…а какие дела я могу спланировать? Возвращение в Новый Мир? Катание на поезде до неизученной и ранее неизвестной станции? О, теперь могу посидеть на крыше Резиденции и повздыхать оставленные тлеющие самокрутки.

Расстаёмся с Каином до вечера — пребываю в комнате: разбираю вещи, меняю одежду на свежую, дышу в окно. Он же бродит по Резиденции и раздаёт указания, обсуждает какие-то дела. Вскоре Резиденция затихает — слышатся лишь отдалённые смешки и шаги нового друга. Каин заглядывает в спальню и подзывает — следую. Мы останавливаемся у двустворчатых дверей, ведущих в общую гостиную.

— Готова? — восклицает Каин.

Готова? К чему?

— К чему? — уточняю я.

К захвату Здания Комитета Управляющих?

— К знакомству с командой, — добавляет парень.

Уж лучше бы к захвату Здания Комитета Управляющих.

За дверью слышатся рассыпающиеся по гостиной беседы: множества голосов. Ну разумеется я не готова! Как к такому можно подготовиться? Там не безликая толпа безликого города — не шестеренки Нового Мира, а реальные люди со своими сложными историями. И все они — наверняка — не терпят богатеньких северян. Меня лишь осудят за побег из идеальных условий идеального мира.

С чего вдруг Каин вообще решил знакомить меня с названной командой? Для чего? Захотел сообщить всей резиденции, что привёл саму Голдман?

— Желаешь похвастаться принесённым трофеем? — остро спрашиваю я.

— Я тебя не приносил, Карамель Голдман, ты пришла своими ногами, — усмехается в ответ юноша. — Или мне следует поднять тебя на руки?

— Воздержись.

— Забыла, что никто и никуда не может увести тебя без личной инициативы? Сама говорила.

Каин наблюдает недовольство. Или волнение. Скорее всего — второе. Неужели мне трусливо явиться перед дюжиной незнакомцев, если когда-то я обращалась к гуще — сотням и тысячам — людей?

— Они не желают зла, Карамель, — говорит Каин. Понимает меня. Понимает как никто другой.

— Я чужая, — перечу в ответ.

— Все мы друг другу были чужими.

— И я северянка.

— Город один.

— Всем известно, сколько помоев я выливала на южан.

— Ты поменяла мнение о своих речах?

— Мы не об этом говорим.

Каин кивает. И добавляет:

— Просто не бери в голову. Всё, что было до твоего появления в Остроге — там и остаётся. Мы не осуждаем. Не обсуждаем. Не критикуем. И ты придерживайся тех же правил.

Соглашаюсь.

Тогда мой друг припоминает Сару:

— Следовало объяснить тебе раньше, предупредить. Ты могла обидеть Сару своими высказываниями, но не имела на них права. Никто никого не осуждает, повторюсь. Все мы делали что-то, что привело нас в Острог и свело друг с другом. Теперь мы беженцы, остроговцы, революционеры. Мы свободны. Выбирай понравившееся.

Всё это — до сей поры — звучит дико, отдалённо, немыслимо, нереально. Я в самом деле здесь, а не сплю в своей комнате? Вот-вот Миринда разбудит меня и скажет, что пора собираться в Академию. «Завтрак ожидает вас, мисс Голдман. Форма выглажена. Отец оставил сообщение в кабинете. Доброго утра, мисс Голдман». Если я закрою глаза и представлю это, мой прежний мир вернётся?

Однако я не пробую.

— Не бойся, буду рядом, — улыбается Каин. — Моя поддержка не потребуется, но — знай! — она будет. Просто поприветствуй ребят.

Шёпотом отбрасываю:

— Сделай это за меня. Скажи, что я немая или Патруль отсёк мне язык.

Каин распахивает двери гостиной: к нам обращаются десятки пар глаз. Сам же Каин обращается к ним со следующим:

— Вашему вниманию — Карамель Голдман! Давайте представим, что она немая и Патруль отсёк ей язык — тогда не придётся краснеть от неловкого знакомства.

— Да уж, лучше краснеть от твоих идиотских шуток, Ка, — в ту же секунду подхватывает девушка с подносом в руках; петляет бёдрами ко мне и предлагает напиток. — Шампанское (правда, не детское), но ты угощайся.

Я попала в кружок клоунов?

— Никому не расскажем, — хихикает девушка и игриво подмигивает.

У нее узкие глаза, тонкий нос, худые губы и россыпь веснушек на щеках. Девушка одета в джинсовый комбинезон; под ним — крохотный топ.

— Привет, Карамель! — подхватывает некто из толпы.

— Добро пожаловать домой, Карамель!

Замечаю Сару — киваю ей. Она шагает навстречу и берёт за руки (только не визжи, Карамель), приветствует и спрашивает о делах.

— Ещё одна Ка — моя любимая буква, — улыбается джинсовый комбинезон и пытается перехватить мои руки. Как же они любят друг друга касаться, просто жуть… — Представлюсь сама, иначе от нашего мальчика не дождёшься, а ты сама по себе скромняга — отличительно от транслируемого образа. Меня зовут Азуми, но ты можешь звать меня куда и когда захочешь. Не подумай, что я по девочкам, у меня такая манера общения. По девочкам у нас Кармилла, но, советую, на неё не заглядываться, Фрейя — её соседка по комнате — сейчас смывает сажу автомастерской и будет раздосадована появлению конкурентки. Хотя зачем я это рассказываю? Ты по девочкам или по мальчикам?

— У меня есть парень, — быстро отвечаю я. Затем поправляюсь. — То есть был.

— Умер?

— Что? Нет! Он…мы расстались.

Выдаю как-то бегло и сжато.

— О, прости. Кажется, ты всё ещё его любишь, если первым делом упомянула о нём.

«Любишь»?

— Каин, спаси, — хмыкаю в сторону парня и, подняв бокал, заливаю шампанское в рот.

Азуми хохочет и говорит, что я ей нравлюсь. Удивительно. Или глупо. Что я тут делаю? Как я здесь оказалась? Азуми пьяна, иначе как объяснить этот льющийся словесный водопад.

— У тебя интересное имя, — говорю я.

— Означает «защищающая от опасности», так говорит Лоло — предсказательница местного помола. Она и тебя сейчас изучает, оглядывает и анализируется — с ног до головы.

Пытаюсь казаться спокойной и отталкиваю равнодушное:

— Не верю в мистику.

— Как и все мы. Как и все, кто пережил Коллапс, Урбанистическую Революцию и Свод правил. Нам известна только наука, мы ведаем только рационализм. Но отчего-то видения Лоло сбываются и пугают нас. Я думаю, она хороший психолог. И просто внимательна. Она где-то в толпе — вы найдётесь и поздороваетесь, не сомневайся.

Азуми подмигивает и отпивает из своего бокала. Люди — что радует — не сосредоточены на мне или нас; беседуют друг с другом, советуются, смеются. Замечаю блондинистую макушку. Девочка — как же похожа на Золото — сидит отстранённо от пьющих и празднующих: на диване, с блокнотом в руках; рисует, пишет. Азуми называет её вундеркиндом, не окончившим Школу Южного Района, потому что технический ум не требовался Новому Миру, зато требуется повстанцем.

— Она соберёт гранату с закрытыми глазами из скрепки и сахарницы, я серьёзно, — и Азуми пожимает плечами. — Как начнёт говорить, ни слова не понятно. Пришла со старшим братом, он тоже где-то в толпе; оба — технари-гении.

Девочка, что похожа на Золото, смотрит на меня. И улыбается. Улыбаюсь в ответ.

— Добро пожаловать в семью, Карамель, — говорит некто проходящий за спиной и похлопывает меня по плечу. — Рад тебя видеть.

Поспешно благодарю, даже не вникая, кто это был.

Потому что взглядом цепляюсь за темнокожего парня (может, я правда скучаю по Ромео?), который пальцем разрезает воздух: чертит неясные схемы, а окружающие его понимают и подхватывают обсуждение.

— Ты засмотрелась Августом, — посмеивается Азуми. — Значит, тебе нравится не девочки, а большие чёрные парни? Или…о, ты же Голдман. Значит, рассталась с…как же его зовут…Ромео? Не понравилась книжка, которую он для тебя достал?

Что.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.

— Мир — сколько бы народу в нём не было — тесен, запомни.

— Это не ответ.

— Это ответ.

Каин замечает появившееся между нами напряжение. И вклинивается в беседу:

— Как ты могла заметить, — интонацией усталости протягивает Каин, — Азуми — главная сплетница всея Нового Мира.

— Кстати я в самом деле работала в СМИ, писала для Вестника, — между делом хвастается девушка. — А потом за неудачную (в моём понимании она была блестящей, но мнение с государственным не сошлось) статью оказалась отстранена. Теперь делаю татуировки на нижнем этаже Золотого Кольца, впариваю академическим детишкам старую печать и зависаю с мистером-революцией.

Азуми отклоняет в сторону Каина почти пустой бокал. Должно быть, девушка пьяна. Я надеюсь, что она пьяна и обычно себя так не ведёт.

Разговариваю, перетекая из одной компании в другую.

Наблюдаю, как Азуми находит Каина: сталкивается с ним, прихватывает за бедра и смеётся в лицо. Каин уворачивается и пытается избежать контакта, Азуми спрашивает:

— У меня к тебе вопрос, позволишь?

Её руки задерживаются у него на рубашке.

— Какой же? — холодно отвечает парень и сбрасывает женские прикосновения. Не понимаю…они пара? Или она так откровенно навязывается из-за бурлящего в сосудах градуса?

— Личный, — улыбается Азуми.

Фи.

— Я прорицательница, девочка с поверхности, — разносится голос за спиной. Оборачиваюсь — напротив замирает тучная женщина с глубоким взглядом. У неё длинная седая коса, смольные брови и цветастый сарафан. — Меня зовут Лоло, будем знакомы.

— Не верю, — отвечаю я, ничуть не боясь обидеть Лоло.

— Дай руку, — требует женщина и вытягивает собственную ладонь. Кладу руку поверх; думает, струшу и не соглашусь? Пускай демонстрирует свои умения. Точнее их отсутствие.

Лоло сжимает пальцы и закрывает глаза, нашёптывает (её голос почти неслышен на фоне галдящих остроговцев и звенящих в их руках бокалах) и лихо скидывает проступившую испарину на лбу.

— Я вижу воду, — говорит женщина, — мутную воду, похожую на кисель.

Замечаю ухмылку. Ответить тем же не могу.

— Ты говоришь, что ничего не боишься, но глубина тебя пугает, верно? Равно преследующий тебя мальчик…

Вырываю руку из рук и восклицаю:

— Много ума не надо, чтобы читать вшивые статейки из Вестника. Уверена, там такого добра предостаточно.

Каин замечает меня и оставляет Азуми, несётся навстречу.

— Ты потонешь в грязи этого города, тебе известно, — говорит женщина.

— Лоло, довольно, это не смешно! — восклицает Каин. Он заступается за меня и, подойдя, укрывает от женского взгляда. — Мы со всем справимся, не нагнетай, ладно?

— Место городской сумасшедшей уже отдано мне, Лоло, — звенит задорный голос появившейся из ниоткуда Сары. — Не пытайся занять его и не обижай мою девочку, договорились?

Лоло пожимает плечами и отступает. Замечаю явное напряжение между говорящими. Под предлогом обсуждения грядущих планов рука об руку уходим. Сара поглаживает Каина по плечу и прощается: говорит, что проверит камеры и компьютеры и — после — отправится спать. Мы ещё недолго беседуем с другими находящимися в зале — те знакомятся и радостно приветствуют в команде, обещают защиту и кров, говорят о Резиденции только хорошее — и осушаем наполняющиеся бокалы. После нескольких — чувствую — разум покрывается коркой, тускнеет. Янтарные глазки объявляют, что, несмотря на радость присоединения к остроговцам самой Карамель Голдман, не стоит забывать о завтрашних делах.

— Отбой, ребята, до утра! — подытоживает Каин и стучит по полой бутыли шампанского. — Спасибо, что встретили Карамель. Не забывайте, что она немая и не будет лично толкать благодарственную речь о своих чувствах, но знайте — вижу по её счастливым (или подвыпившим?) глазкам — она вами довольна.

Речь подхватывает заливистый смех. Почти уверена, что вновь покраснела от стыда.

— Мы одна команда, ребята! — выкрикивает Каин — остальные подхватывают его вопль своим улюлюканьем и поднимают бокалы. — За Карамель Голдман! За новый символ революции! За идеальный, лишённый деспотизма, Новый Мир!

И вновь поддержка толпы.

В этот самый момент я ощущаю себя чужой. Лишней. Я ощущаю, что меня здесь быть не должно и это не мой мир, не моя правда. Моя истина — тёплая постель в доме по улице Голдман, веганский завтрак, принесённый служащей в чёрно-белой форме горничной, выглаженные юбка и пиджак к Академии, назидательные речи отца, подковыривающий голос матери, издевательское отношение сестры, встречаемый во снах и видениях брат, улыбающийся при встрече в аудитории Ромео, шипящая на уроках Ирис, прогулки по верхнему (единственному, доступному для благоразумной и истинной северянки) этажу Золотого Кольца, звон поступающих платежей, когда касаешься ладонью встроенным банковским чипом, рокот летающих над головой автомобилей, завывание ветра между высотками. И даже увиденное солнце не стоило этого риска.

Празднование подходит к завершению — люди рассыпаются по коридорам, уходят в спальни. Шумливость бесед следует за ними. Пустые бутыли лежат на столах, пустые бокалы — подле них. Тучный силуэт прорицательницы-Лоло двигается и собирает разбросанные кем-то навеселе вещи. Она служащая? Служащая требуется даже здесь? Это немного разнится с остроговской позицией равенства представителей различных районов. Намеренно расцепляю пальцы, что держат запотевший бокал — тот приземляется со звоном. Осколки разлетаются по полу и пятам, колются (кожу), режут (паркет). Прорицательница-Лоло обращает свой взгляд на меня.

— Я уберу, девочка с поверхности, — говорит женщина.

— Не сомневаюсь, — отвечаю резко и делаю шаг назад, позволив приблизиться.

Лоло желает высказаться ещё, но её перебивает Каин. Говорит, что проводит меня в комнату, ибо день был насыщен на события, знакомства и эмоции, и я — наверняка — устала. Благодарю друга и следую за ним. Рассекаем коридор.

— Чем занимается прорицательница-Лоло? — между делом спрашиваю я.

— Помимо запугивания новичков?

Соглашаюсь:

— Помимо.

— Она помогает с обслуживанием Резиденции.

— Типа служанки?

— Служить и помогать — различно, конфетка. Лоло обхаживает целый дом, содержит его в чистоте, контролирует порядок.

— И нагнетает атмосферу, — подхватываю я.

— Может быть, — улыбается Каин.

Замираем у находящейся в глубине коридора двери. Каин желает хорошего отдыха — завтра нас ждёт не менее насыщенный день, но обо всём я узнаю после проведённой в объятиях одеяла ночи. Улыбаюсь и говорю:

— Спасибо за вечер, Каин. Спасибо за всё.

Замираю в дверном проёме — распахнутая дверь отделяет меня от бесед с янтарными глазками и крепким сном на дешёвой перине. Юноша кивает и облокачивается руками подле моей головы: взгляд его затуманен, а на губы прилипает непреданный огласке вопрос. Неужели хочет поцеловать? Ромео — однажды — выглядел также…

Опускаю глаза. Не поймает их — не совершит задуманное.

— Карамель Голдман не учили манерам в Академии? — смеётся Каин.

Добивается взгляда, получает его. Вновь улыбается.

— Тебе спасибо, конфетка. За то, что поверила. За то, что последовала. За то, что дала шанс. Ты не пожалеешь.

Пожимаю плечами:

— По крайней мере, не сейчас.

— Прости, я немного пьян и плохо соображаю.

— Пойду спать.

— Доброй ночи.

Каин закусывает губу и пытается склониться ко мне — лицом к лицу; слегка прижигает дыханием, но я подхватываю его пожелание спокойных снов, ныряю в комнату и плавно закрываю дверь. Никаких поцелуев. Нечто из убеждений осталось со мной. Все они остались! Лишь несколько адаптировались под новую правду.

Заваливаюсь на кровать, думая о желаемой отдыхе, но отчего-то засыпаю с трудом. Смотрю на царапающую окно ветку, слышу её вой, наблюдаю силуэт маленького Беса. Спрашиваю:

— Когда ты оставишь меня?

Ответ не наступает. Силуэт обретает очертания, обрастает тенями — это сваленные на спинку стула вещи. Всё-таки не Бес. Резиденция молчит, но в ней нет места тишине — сквозь тонкие стены различаю шёпот бесед; что они обсуждают? северянку Голдман, которая не должна была ступать на земли Острога?

Стук в дверь — думаю, показалось. Продолжаю наблюдать за веткой (как же она напоминает о саде по лице Голдман), но стук повторяется. Резво поднимаюсь и собираюсь высказать янтарным глазкам недовольство — пускай найдёт для поцелуев кого-нибудь другого, для меня на сегодня впечатлений хватит. Распахиваю дверь и…

— Прости, что разбудила, — говорит Сара. Она выглядит заспанной, едва-едва отряхнувшейся от дрёмы. — Я и сама спала, но потом решила, что должна тебе кое-что показать. Возьми одеяло и следуй за мной.

— Одеяло? — переспрашиваю я.

Может, всё-таки сплю? Может, Сара явилась во сне?

— Быстрей.

Карамель Голдман из начала недели мало того, что не оказалась бы попросту в такой ситуации, окажись в ней — спокойно закрыла дверь и заползла в постель. Но Карамель Голдман из окончания недели с распираемым духом авантюризма взяла одеяло и последовала за отдаляющимся силуэтом Сары. Женщина проводила меня к главному входу Резиденции и попросила выполнения двух условий:

— Первое — ты закрываешь глаза. Второе — берёшь меня за руку. Надеюсь, от последнего тебя не стошнит.

На мой преисполненный скептицизма взгляд Сара уверенно кивает и повторяет озвученное.

— Если так надо, — соглашаюсь я и протягиваю руку.

— Не пожалеешь, — уверяет Сара.

— Почему мы у дверей? Сейчас комендантский час, выходить нельзя.

И женщина объясняет, что правила Нового Мира действуют исключительно на территории Нового Мира. Острог же знает истину — скрываться в домах не имеет смысла. Тумана нет, россыпи ледяных капель, прилипающих по утру к окнам и автомобилям нет, странного гудения из недр мира нет. Этот метод приструнения здесь не работает и даже не требуется — да, ночью холодней, но расщепляющей тебя на клочки заразы или сковывающей дыхание за секунду влаги не существует.

Сара берёт меня за руку — я закрываю глаза — и открывает входную дверь (приятная, забежавшая в дом прохлада морозит щиколотки).

— Всё ещё не могу свыкнуться, что дыхательная маска здесь не требуется, — говорю я, ведомая за женщиной. Ступаем по плитке, затем — по камням, затем — по траве. Трава щекочет и оставляет на коже влагу. У меня нет желания открывать глаза раньше времени. — Но без неё лучше.

— Что касается масок, — слышится голос Сары, — завтра будет шествие безликих. Хочешь принять в нём участие? — Не дожидаясь ответа или уточняющего вопроса, женщина смеётся: — Хотя на Золотом Кольце каждый день шествие безликих, но не имеющих лица и глаз истинно. Мы же — наоборот — будем выделяться, приковывать взгляды. И чем больше взглядов прилипнет к остроговцам, тем больше мы посадим зёрен сомнения к деспотической системе в умах обычных людей.

— Ты пригласила меня на вечернюю прогулку, чтобы прорекламировать повстанческое шествие?

— Нет, это я вспомнила между делом. Каин не приглашал тебя? Наверное, боится перегрузить — на тебя и так много свалилось в за это время. Последние сутки вообще не примиряются с устойчивыми взглядами хорошенькой северянки, верно? Я и сама так думала…

Дочка некогда влиятельного управленца — держу эту мысль в голове. Мы так похожи? Не хочу стать второй Сарой…

— Ещё долго? — уточняю я.

— А ты торопишься?

Боги, это что, мой отец, Говард Голдман, в женском обличье? Голдман-версия в юбке? Я потрясена их сходству характеров, хотя сначала Сара казалась мне слабой, отрешённой, незадействованной, плывущей по течению. В ней есть запал — определённо; притуплённый некоторыми обстоятельствами, но готовый вырваться повсеместно охватывающий всё и вся пламенем.

Идём ещё немного, а после Сара велит:

— Открывай глаза.

Слушаюсь.

Мы стоим на пьяцце. Осевшая влага блестит в начищенных шезлонгах, роса кропится на постриженной траве, ветер заставляет дрожать ножки парасолей. Но самое удивительное — в небе. Перед глазами рассыпаны десятки (нет, даже сотни) звёзд — крупных и мелких, ярких и блёклых, важных и выступающих второстепенно. Мириада светил, обрекающих людей под безучастным взглядом. Туманы Нового Мира скрывали звёзды, утаивали — сам град в одиночку смаковал их вид; пасмурные дни, скрепившиеся в пасмурные годы и десятилетия не позволяли существовавшим небесным самоцветам явиться к нуждающимся в них. Может, видя звёзды на небе, люди были бы чуточку счастливее?

Сара усаживает меня на шезлонг и помогает подвернуть одеяло, дабы утаиться от ночной прохлады и гуляющего по пьяцце ветра. Садится на соседствующий шезлонг и признаётся в тайном месте силы, обращается к звёздам и насыщается. Даже аромат в воздухе особый — наэлектризованный, пышущий энергией, жизнью, будущим.

— Одеяла требовались для этого, — говорит женщина и поправляет своё. — Наслаждайся, Карамель.

Я смотрю на звёзды, которые видела лишь в проекции. И ощущаю проступившие слёзы. Эй, что такое? Быстро стираю их, припечатывая к щекам, и отворачиваюсь, дабы женщина ничего не увидела. Увидела. Наверняка заметила.

Сара спрашивает:

— Ты потрясена красотой звёзд или они навеяли воспоминания?

Решаю признаться, ударившись в несвойственную (или покрытую коркой льда и нелюдимости?) сентиментальность, ибо Сара из Острога не имеет никакого отношения к Новому Миру и управляющему аппарату идеального града.

— Дядя подарил мне проектор звёздного неба, сказав, что все эти звёзды — для меня; загадывай желания, Карамель, но не на падающие светила, а на крепко держащиеся в полотне мрака, ибо даже если они давным-давно потухли — их свет ещё доходит до нас, напоминая о значимости и величии.

— Очень чувственный подарок, — улыбается Сара. — Хочешь поговорить? Содержание происходящих в ночи бесед там же и остаётся — никто не выносит их на рассмотрение после взошедшего солнца, это негласное правило всех существующих и существовавших когда-либо на Земле.

— Давай, — соглашаюсь я.

— Как тебе Острог? Атмосфера в целом и команда Резиденции.

— Привыкну.

— Лаконично, — посмеивается Сара и откланяется, руками впиваясь в холодный шезлонг. — Ещё никто не был более краток и при этом насыщен. Я понимаю тебя: все эти люди кажутся чужими, а их смыслы — девиантными.

Обращаю взгляд на женщину. Она умело подцепляет меня последним словом.

— Но лишь в Остроге, — продолжает она, — ты разубедишься в девиантности, позволишь себе мыслить критически и допускать любые, даже разнящиеся с твоими и заявленными государством как политически верные, ценности.

Мы недолго молчим. Вспоминаю прошедший вечер, вспоминаю пробежавшее (или закоптившееся в уме, Карамель?) предположение, что Каин и Азуми приходятся друг другу кем-то больше, чем соседями по дому и революции. Уже не пытаюсь анализировать, почему меня это интересует (возможно, шампанское дало о себе знать) — лишь представляю нависшую над юношей деву и разбираюсь в обстоятельствах.

— Азуми и Каин — пара? — любопытствую я.

— Из всего тебя беспокоит действительно это? — парирует женщина. И наблюдает моё недовольное лицо. — Что за взгляд, Карамель?

— Осаждаешь словно мой отец. Он всегда знает, что сказать, дабы привести в чувства и усмирить.

— Чему-то мы друг у друга, явно, могли научиться, — улыбается Сара. И это раздражает. — В Остроге нет жестко регулируемой системы и вступать в отношения и связь с кем-либо допускается без назидательного взгляда управляющего, разрешения и комментария. Хотя и в Новом Мире официальный статус пары — лишь формальность, ты уже поняла. У тебя есть мальчик?

— Был. Новый Мир решил разорвать пару из-за последних событий.

— И ты легко согласилась?

Было ли это легко? Могу себя убедить, что да. Настоять и поверить — в этом особенность человеческого мозга.

Отвечаю:

— Согласие даётся трудно, если испытываешь чувства и не можешь примириться с их отторжением. Я же не испытывала ничего. Ромео — хороший парень. Наверное, слишком хороший для меня, потому что хотел дать многое и сделать многое, а я всегда его отвергала, ссылаясь на Свод Правил и общепринятые нормы.

— Не любила его?

— Я — Карамель Голдман, вот ответ. Северянка, дочь управляющих Нового Мира, Создатель, и я не признаю чувств. Об этом пестрят все интервью, статьи и обращения. Чувства есть слабость, есть уязвимость, а человек, построивший град на граде, без пяти минут бог, не может быть слаб и уязвим.

Сара ведёт бровью и легко улыбается. Как это понимать? Затем спрашивает:

— Что отец думал о Ромео?

— Он был не сильно доволен моим выбором. Но разрешил нам стать парой, хотя — как я узнала позже — самостоятельно подыскал перспективного и богатого жениха. Мы бы всё равно расстались с Ромео.

— Это на него похоже, — отзывается Сара. Словно о давнем знакомом, и это не может не раздражать. — Всё-таки ты легко соглашаешься с расставанием…

— Потому что так правильно.

— Правильно для кого?

— Свод Правил не врёт.

— Твой отец поспорил бы.

Наберись сил, Карамель Голдман, и задай вопрос. Женщина явно провоцирует на него, подводит, хочет поведать. Почему не начнёт беседу сама? На это сложно ответить.

— Откуда мой отец, Говард Голдман, знает тебя, Сара из Острога? — воспользовавшись моментом, спрашиваю я. Обстановка к искренней беседе располагающая. Может, сейчас я узнаю ответы на интересующие вопросы?

— Если твой отец не рассказал об этом, на то были причины, — увиливает женщина. — Уважай его позицию.

— Я уважаю, поэтому не докучаю расспросами его, — говорю я. — Однако твоя позиция может быть отличительна. Откуда ты знаешь, Сара из Острога, моего отца, Говарда Голдмана?

Женщина увесисто молчит.

— Откуда тебя знает мой дядя, Алмас Голдман?

— От тоже не смог сохранить тайну нашего знакомства? — почти смеётся Сара. — Всегда любила Алмаса, но — о, прошу, не делай такое лицо и не смотри на меня так — любовью дружеской, почти братской. Из всех Голдман он питал ответные дружеские чувства, оберегал и защищал. Ему тяжело далось наше прощание. Не тяжелей, чем Говарду, но всё же.

Легче не стало. Понятней — тоже.

— Говард Голдман сказал, что ты — дочка некогда уважаемого управленца, однако твоя фамилия мне неизвестна. Вы были в одних кругах, прежде чем ты влюбилась и всё пошло наперекосяк? Поэтому знакомы?

— Ты умная девочка, Карамель Голдман, легко сопоставляешь. Мои ответы не нужны, сама видишь.

— Для чего отец дал тебе пистолет?

— Очевидно, нет?

— Чтобы ты сбежала из Картеля, — предполагаю я. — Но не понимаю причин: как он пошёл на такой риск, как ты приняла его жертву? Ты сама сбежала из Картеля, верно? И нашла Острог?

Сначала Сара не отвечает, затем же — выплёвывает резко, резво, с граничащим фанатизмом:

— Я его основала, Карамель Голдман. Повстанческое движение на плодовитых землях. Здесь были обхаживаемые южанами поля, но Резиденция и революционные мысли отсутствовали. Острог, милая моя, значит тюрьма, и здесь заключены все те, кому не хватило сил и ума соответствовать политическому режиму во имя безопасной и красивой жизни.

— Не понимаю… — спешно признаю я, — тебе не мил Острог? Я думала, каждый здесь отдаёт ему всего себя.

— Как донесёшь мысль — так о ней будут отзываться. Все, кто попадает сюда, питают искренние чувства: восхищение к этому месту, потребность в нём. Потому что людям дают дела и задачи, дают смысл жизни, нагромождают потерянную жизнь новой истиной. Мне ближе республика, демократия. Они здесь имеются. Нет тоталитарного режима, нет деспотизма. Каждый самостоятельно взаимодействует с Новым Миром и его представителями (фабриками, управляющими, южанами), выбивая право на возможность жизни у почвы — продают ресурсы, поставляют товар, снабжают продуктами. Никто не следит и не контролирует этот процесс, он отдан людям, остроговцам. Однако ты напрасно думаешь, что в Резиденции нет главного. У любой революции есть направляющая рука, что заносит топор. Ты заметила, как Каин ведёт за собой толпы, обращает внимание людей? Заметила, как люди избегают тяжёлых речей Лоло? Заметила, как снисходительно относятся к моей компании, не ведая, что всё построено моими силами и слезами? Каждый наделён своей функцией, каждый выполняет свою работу. Моё дело — продавать революцию и нести её идеи в массы посредством созданного образа.

Каждый, значит, продаёт свой образ? И за пределами Нового Мира — тоже. Ситуация неизменна.

— Я символ повстанческого движения, Карамель. Мне следует говорить о любви, быть дружелюбной и помогать в сплочении команды. Думается, Каин видит в тебе новый — нет, обновлённый — символ революции. Что даже чистокровная северянка, создатель идеального града, дочка влиятельнейшей семьи современности оказалась не согласна с деспотичным режимом, который почти двадцать лет спустя лишь больше стиснул находящихся под его гнётом людей, и регулированием всех сфер жизни.

— Я просто обделалась, это другое.

— Тебе не близка оппозиция?

Отмалчиваюсь. Потому что, во-первых, не знаю, что говорить: для только семнадцатого года жизни — достаточно сложный вопрос, а во-вторых, не смогу, скорее всего, сказать ничего хорошего или ожидаемого. Я всё ещё Голдман. Буду Голдман всегда.

— Если хочешь получать ответы на свои вопросы, не поскупись на ответы к чужим вопросам, Карамель, — лукаво улыбается женщина. При свете дня она казалась нежным цветком, но под закатное солнце (либо же, потому что иные из повстанцев не наблюдали выстроенному образу) являла суть — остроту шипов, ползущих по стеблю.

— Дядя подарил мне, — вдруг решаю признаться, хотя тему звёзд мы уже опустили (но в мыслях она резонирует до сей поры), — целое небо, усыпанное звёздами, а самую яркую его представительницу, ночник в форме пятиконечной — Бесу Голдману.

Почему я это говорю?

Почему ты это говоришь, Карамель?

Кара.

Почему в обмен на её секреты ты решила поделиться именно этим?

— Бесу? — переспрашивает Сара.

Мне казалось, каждый в Новом Мире в своё время успел переживать эту историю на устах, раздробить на крохотные кусочки сплетен, догадок и осуждений и бросить к дверям дома по улице Голдман; неужели она не читала Вестник? …к слову, официальные каналы обошлись без комментариев.

Сара из Острога, не делай вид, что не понимаешь, о чём я, хочется воскликнуть и оставить женщину. Она вытягивает из меня признания? Хочет обрушить глыбы прошлого? Хочет полоснуть моим же раскаянием?

— Если ты не готова об этом говорить — не говори, я не вынуждаю, — говорит — вдруг! — женщина и спокойно пожимает плечами, вновь обращаясь к звёздам. Кажется, она в самом деле не ведает одну из тайн нашего дома. С чего я решила, что всем известны печальные пункты из биографии Голдман? С чего я решила, что покинувшей Новый Мир беженке любопытен хоть грамм новостей из обвинившего её града? С чего я решила, что именно моя семья представляет для неё интерес?

— Моему брату, — уточняю я. Как бы тяжело не давалось это признание.

— У Говарда есть сын? — искренне удивляется Сара и смотрит на меня. — Я думала, у вас в семье две дочки.

Отвечаю:

— Сейчас — да. Бес погиб, едва ему исполнилось шесть. — Слова даются с трудом, выскребаются из горла. Мерзко. Словно песок в рот набрала — вяжет. — Подрыв моста, ведущего в Академию, — спотыкаюсь; горло сухое, чтоб его, а глаза влажные, — Мы шли на подготовительные занятия, но Бес убежал вперёд, а я отвлеклась. — Перевожу дыхание и, глядя на звёздное небо, представляю, что где-то среди них — Бес (то больная фантазия из-за пропущенных таблеток, Кара, ибо на самом деле Бес кремирован и находится в усыпальнице Голдман). — Погиб на месте.

— Сочувствую твоей утрате, Карамель — говорит Сара.

В тот день я потеряла брата и обрела себя. Тот самый транслируемый образ, который налип к хрупкому лицу. Отец говорил, что Свод Правил обезопасит меня, обезопасит нас, обезопасит семью. Если следовать ему, слушаться, нести в массы, действовать согласно обозначенным истинам, транслировать правильные и удобные законы, нас никто не потревожит и не тронет. Мы будем сильны и будем выстраивать идеальный мир вокруг нас. Идеальный Новый Мир. Совершенствовать град будущего, делать его лучше каждый день.

В разговоре с Каином в авто — на мой день рождения — он сказал, что я просто травмированный ребёнок. Не могу избавиться от этой мысли. Он всегда знал про Беса.

— Мне кажется, — предполагаю я, — Каину известно об этом пункте в биографии Голдман.

— Отчего тебе так кажется? — кивает Сара и поправляет на мне одеяло: прикрывает грудь, чтобы ночная прохлада на забралась под одежду и не стянула лёгкие.

Рассказываю. Женщина хмурится. Затем бросает:

— Ляпнул по глупости, вот и всё. Не думаю, что он знает больше меня, а я знаю много, Карамель.

Каин точно знал.

Делюсь мыслями:

— Подрывы в Новом Мире случаются не так часто, а если случаются — у всех на слуху. Но про Беса все словно забыли.

— Разве Свод Правил не регулирует заинтересованность людей в постороннем? — вопрошает Сара. — Палата Социума — во главе с Говардом Голдманом — сама же обложилась законами, чтобы её представителей никто не трогал, а если смутные мысли и посещали головы людей — там же перегнивали.

— Мы — и отец больше всех — создавали лучший мир.

— Получилось? — с едва различимым ехидством выдаёт Сара.

— Получилось, только я подвела.

Не позволю ей порочить имя отца, обесценивать его труды и заслуги, принижать таланты. Не позволю. Я Голдман. Вне зависимости от происходящего вокруг, от отягощающих обстоятельств и мнения иных. Я — Голдман.

— Ты поступила так, как хотела, не вини себя, — говорит Сара. — Я — нарушившая законы — спустилась в Острог по необходимости, ты же — правдоборец, северянка, идеальный гражданин Нового Мира — спустилась в Острог по своему желанию. Кто обладает большей смелостью и решительностью?

Звучит хорошо (даже красноречиво), но не уверена, что истинно. Сама ли я решила оставить Новый Мир? Встреча с янтарными глазками внесла свою лепту: наши беседы, его признания. Жалоба Ирис, хотя её — как и проклятые статейки в сплетнике, ещё не вышедшие на официальный канал, на внешние СМИ — можно было умять, отец бы справился. Точно ли я сама приняла решение спуститься в Острог? Оно не навязано? Не желаю ли я очутиться вновь на улице Голдман, зная, что личный водитель отвезёт меня на учёбу в Академию, где я встречусь с навязанной социальными нормами подругой и выбранным для отношений партнёром, после чего — в обеденный час — Золотое Кольцо одурманит блеском рекламных вывесок и бегущих строк, а на Здании Комитета Управляющих появится моё лицо, и наставляющий голос потребует послушания и следования Своду Правил. Понимаю, что плачу. Я бы отдала всё на свете, чтобы вернуться в идеальный (зная, что он не таков) Новый Мир. Я бы — чёрт с ним — вновь отдала Беса, чтобы увидеть наглое лицо сестры, услышать строгий голос матери, ощутить заботливый взгляд отца.

— О чём задумалась, Карамель? — спрашивает Сара.

— Предпочту оставить мысли при себе.

— Хочешь, поделюсь своими?

Согласно киваю.

— Сомневаться — нормально. И я была северянкой с роем сомнений в голове, когда оказалась…

Перебиваю:

— Сомнения, говорит отец, есть предатели неокрепшего ума, ибо они заведомо обрекают идеи и планы на провал, без возможности на реализацию.

— Он воспитал из тебя солдата, верно? — саркастически хмыкает женщина.

— Что?

— В твоём возрасте он позволял себе чувствовать, — настаивает она.

Выпаливаю резко:

— Закрой рот.

Сара удивляется. Откланяется и просит повториться. Объясняюсь:

— Не позволю плохо говорить о нём. Никому. Кем бы ты ему не была и кем бы он не стал, Говард Голдман — мой отец, и его мнение оспариванию не надлежит. Он — закон Нового Мира. Он — власть всех пребывающих в нём. То, что ты находишься за пределами Нового Мира, не даёт тебе права судить о нём плохо.

А Сара не сдерживается и выплёвывает то, что собиралась долго держать при себе, не обнажая ни мысли, ни воспоминания:

— Я любила Говарда Голдмана, и ты смеешь наблюдать воочию, куда эта любовь привела, поэтому у меня нет мотивации или тяги оскорбить его, Карамель.

Замолкаю и отворачиваюсь. Смотрю на звёзды, которыми с добрыми (я надеюсь) намерениями поделилась Сара из Острога.

— Не хочешь узнать обстоятельства? Не хочешь узнать о нашем прошлом? — любопытствует беженка.

— Отец говорит, не задавать вопросы, к ответам на которые не готов. Я не хочу слушать твои ответы, какие бы вопросы (и догадки) меня сейчас не терзали. Я жила без этой правды и без неё проживу, спасибо.

— Вот как… — спокойно протягивает женщина.

— Но знай: ему плевать на тебя, Сара из Острога. Сейчас — плевать. Моего отца волнует только его семья — жена и две дочери.

— Не сомневаюсь, — улыбается женщина. — Ты забыла упомянуть дядюшку.

— Я сказала, до кого в этой жизни отцу есть дело, и брат — как иные родственники — не входят в список близких. И ты в этот список не входишь, про тебя отец даже не рассказывал — старая тайна, нарост памяти, вот кто такая Сара из Острога.

— У секретов, милая моя, как и у лжи не бывает срока годности.

— Я обозначила свою позицию: твоя правда и твоя история мне не нужны. Когда я сунула от любопытства нос в хронику с именем «сумасшедшей влюблённой», нарастающие комом проблемы привели к нынешней — непоправимой — ситуации. Я ничего не могу изменить.

— Так ты хочешь домой? — на выдохе выдаёт Сара. Вопрос сменяется утверждением, хотя моё выражение лица не даёт ни намека на правду. — Ты хочешь домой, Карамель Голдман.

Молчу. Сара добавляет:

— В Новый Мир. Твоё сердце отдано этому городу, даже не спорь. Сидя под его пятами — оплёванная его же правилами — ты восхваляешь город. Ты хочешь домой.

— Мои желания более неважны.

— Вернись, — улыбается Сара.

Как просто.

Насмехаюсь:

— Сейчас, только наболтаюсь с тобой, вздену дыхательную маску и пойду.

— Нет, серьёзно, — подытоживает женщина, — вернись. Отец простит тебя, Новый Мир простит. Все будут рады возращению идеальной девочки Нового Мира, возвращению золотой наследницы Голдман. Революции не требуются жертвы семей, не требуешься ты.

— Каин говорит, я особенная.

— В этом он прав. Но жертва против воли — не жертвенность, а насилие.

— Теперь, мне кажется, моё место в Остроге.

— А моё в Палате Безопасности, как же, — язвит Сара.

— Одна моя новая знакомая сказала, что сомневаться — нормально.

— Но ты создана для Нового Мира.

— Он отказался от меня.

— Ты от него. Это разное.

Непонимающе смотрю в ответ.

— Ты можешь вернуться в любой момент. Уж кто-кто, а Говард Голдман — синоним рекламы — обыграет всё в лучшем виде: тебя зауважают ещё больше, тобой восхитятся ещё больше.

Перебиваю в который раз:

— Для скаута революции ты, Сара из Острога, отстойно справляешься со своими обязательствами.

Женщина смеётся.

— Всё-таки, — говорит она, — сходи завтра на шествие безликих, попроси Каина взять тебя с командой. Посмотри на Новый Мир ещё раз, но под другим углом. Посмотри на него так, как смотрят не живущие на улице с личным именем и не имеющие на чипе суммы с нулями.

— Мне нет дела до тех, кто не смог добиться аналогичных высот. Мало или плохо старались, я так считаю.

— Тогда не понимаю, что тебе нужно от революции, Карамель.

Дело в личной революции. Нутра. Характера. Роста.

— Мне бы хотелось вернуть веру в идеал. Создать или воссоздать этот идеал.

— В твоих силах на землях Острога возвести идеальный мир. Вопрос лишь в необходимости: действительно ли это нужно. Другим людям или тебе. Оппозиция будет всегда — это требование дуальности сознания. Давай отправимся спать — завтра трудный день, Карамель. Попрощайся со звёздами до следующего раза: с неба они никуда не денутся, покуда на горизонте высятся дома Нового Мира.

Разглядываю Сару под светом неяркой луны, под россыпью гигантских и крохотных звёзд; тени падают на красивое и уставшее лицо. Она всё ещё — как глупо, спустя столько лет! — питает чувства к Говарду Голдману, но в последнем я уверена: только семья, состоящая из жены и дочерей, имеют для него значение. А просмотр той хроники — как напоминание, куда отступление от правил может привести. Говард Голдман умён, это его отличительное качество. А Сара лишь обладает миловидной внешностью. Наверное, потому дядя критично относится к Саманте Голдман — он знает, что она заменила (и это мудрое отцовское решение: избрать постоянство Нового Мира вместо повстанческих безуспешных вибраций) Сару из Острога, став женой Говарда Голдмана и родив ему троих детей. Сара сказала, что они с Алмасом были в тёплых отношениях — теперь очевидна неприязнь дяди к матери; он желал видеть рядом с братом другую. Но решать не ему. В который раз убеждаюсь в силе отца. Он — отличительно от меня — заслуживает место в Новом Мире. Он есть Новый Мир — растянувшийся по мостам-паутинам паук.

Оставляю звёзды и слова Сары. Ухожу спать — с новой попыткой тепло постели забирает меня в сон в тот же миг.

Кажется, мне всё привиделось и никакого Острога нет. Нет высоких деревьев и встрявших в них домов. Я проснусь в своей спальне. Я проснусь в своей спальне?

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• »