Карамель - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 8

События восьмого дня

Просыпаюсь (всё-таки не в своей спальне, а произошедшее — реально) от гуляющего за дверью шума — кажется, резиденты двигаются по коридору, желая доброго утра и обсуждая планы грядущего дня. Стаскиваю себя с кровати и замираю у крохотного зеркала. Руки — привыкшие — желают после пробуждения дотянуться до положенных блистеров и банок с медикаментами, но живущие в Резиденции не принимают лекарств. Может, потому они девиантны? На них не хватает сдерживающих звериное нутро и успокаивающих скачущие гормоны средств. И всё же привычка (или дрессировка?) многих лет, заставляет думать, что я забыла о чём-то важном с утра — не хватает забравшихся в рот пилюль. Может, спросить у Каина могу ли я достать себе лекарств? Сомневаюсь, что безопасно отменять разом единый курс.

Из одежды Сара оставила мне несколько её вещей — обтягивающие джинсы, базовые футболки и плюшевые кофты поверх. Не мой стиль, но выбирать не приходится. В джинсах — кто придумал носить такую тяжёлую и грубую ткань? — ноги выглядят словно колесо со спицами; вот бы Золото посмеялась, выдумав схожую ассоциацию. Переодеваюсь и замираю у дверей: не желаю покидать комнату — выстраданную зону комфорта, зону безопасности. Шум притихает — должно быть, резиденты расходятся по делам. Выдыхаю и выхожу — застаю вмиг опустелый коридор, где ещё секундой ранее растекались беседы и шаги. Или мне показалось? Направляюсь в сторону ванной. Одна из оставшихся позади спальных дверей открывается — не обращаю внимания.

— Сара! Сара, — зовёт голос со спины, а его обладатель — высокий чёрный парень — пару раз хлопает меня по плечу. Пока разворачиваюсь (да почему же все они так и норовят потрогать друг друга…), слышу: — Что там с камерами на выходах из Южного? Почему не работают?

— Сара точно знает, — спокойно говорю я. — Но я — не она. Карамель, будем знакомы.

Парень смеётся и согласно кивает, извиняется и протягивает руку для пожатия:

— Август. Прости, со спины вы очень похожи.

— Её вещи.

Указываю на футболку, рукопожатие избегаю.

— Прости ещё раз. Северянка, все дела, — Август делает вид, что не хотел подавать руку, а почёсывает ей затылок. — Я знаю, что вы не особо тактильные ребята.

— А ты?

— Тактильный ли я? — забавляется парень. — В зависимости от обстановки, времени суток и степени близости.

На сальную шуточку спешу внести ремарку:

— Нет, с какого ты района.

— Ни с какого. Я с Острога — мои родители всю жизнь работали независимо от Нового Мира.

Август — видно — хочет продолжить повествование, однако видит кого-то дальше по коридору, прикусывает губу и говорит:

— Ладно, ещё поболтаем, поделимся историями. До встречи.

И уходит. За спиной выплывает азиатка Азуми. Надо было быстрей шагать к ванной, Карамель. Запомни это правило — не желаешь встречи с соседями: шевелись.

— Голдман! — восклицает она. — Так ты здесь! — Не успеваю ответить или удивиться. — А я думала, мы все словили массовую галлюцинацию и золотой наследницы никогда не было в Резиденции.

— Как оригинально, — равнодушно отвечаю я. — Твои предположения, какая ты по счёту, кто говорит мне подобное и ссылается на фамилию?

— Ты посмотри, золотая наследница умеет скалиться. Это в мать? Отец-то у тебя мягкотелый. Твоя породистость — проклятие, а не дар. Думаешь, все тебе неровня? Ну да, ты же Голдман.

— Отвали от неё, — вступается другая — появившаяся из соседней двери — девушка. Кажется, это Кармилла. На ней цветастое короткое платье, а в руках зубная щётка и паста. Ванная комната здесь общая, на весь этаж одна.

— Карми, — не успокаивается Азуми, — мы знакомы много лет, а с дочуркой Голдман ты не проронила больше двух слов. Несправедливо, не находишь? Может, она тебе нравится? Сказать об этом Фрейе?

— Кармилла, во-первых, — девушка не ведётся на провокацию — она спокойна и сдержана, но при этом резка и уверена в себе, — а, во-вторых, давай, скажи: но все и так понимают, что вопрос симпатии (кто кому нравится и не нравится) беспокоит исключительно тебя. Спрашивай с Каина, а от Карамель — отстань.

— Что ты вообще знаешь о нас?

— Я достаточно наблюдательна и умею делать выводы. — Кармилла оборачивается на меня и, загребая в объятия, волочит следом. — Пойдём, блонди, провожу тебя в ванную: смоешь остатки сна и этот тупой разговор.

Быстро двигаемся по коридору. Благодарю за спасение.

— Не за что, — подхватывает Кармилла. — Азуми не злая, ты не подумай. Просто её триггерит из-за Каина, но я не буду сплетничать. Захочешь — спросишь у него сама. Вообще мы дружелюбные, хоть иногда и спорим, и ругаемся. Не волнуйся и не бойся.

— Никогда.

— Ну да, ты же Голдман.

И снова эта фраза. Снова этой интонацией.

Ты же Голдман.

— Твоя девушка не будет ревновать? — спрашиваю я, когда Кармилла заводит меня в ванную и отпускает.

— Не будет, у неё всё в порядке с самооценкой. Умывайся, я постерегу. Азуми, конечно, не в край поехавшая, но мало ли у неё с утра какое настроение. Потом пойдём в столовую, на завтрак. Ладушки?

Подхватываю:

— Ладушки.

— Тебе идёт это слово. Ты похожа на Сару, тебе говорили? О, вот глаза вытаращила. Внешне, ясно? Я не говорю, что ты «сумасшедшая влюблённая» или что ещё, о чём могла подумать северянка.

— А ты северянка? — быстро спрашиваю я. — Как попала в Острог?

— Обычно такие вопросы не задают, блонди.

— Обычно, верно. Вы пытаетесь углядеть злой посыл, подтекст, но иногда вопрос означает сугубо вопрос.

— Ты мне нравишься, — выдыхает Кармилла. — Не как Фрейя, прекрати выпячивать глаза, а как хороший и просто непонятый иными человек. О тебе говорят всякое, но я привыкла верить лишь увиденному воочию или узнанному от объекта сплетен.

— Я думала, здесь не обсуждают прибывших в Резиденцию.

— А в Новом Мире все живут согласно Своду Правил, вот только официально заявленная версия разнится с реальными обстоятельствами, не так ли?

— Одно разочарование сменяется другим.

Кармилла смеётся. И говорит:

— Будь проще. Не в смысле будь простой, а относись ко многим вещам проще. Подавленные эмоции и истинное спокойствие имеют мало общего. Какая ты, Карамель Голдман?

— Пускай будет тайной, — протягиваю я.

— Значит, умная, — смеётся Кармилла.

На самом деле я просто не знаю. В начале этой недели я была уверена в том, кто я, что из себя представляю и что меня ждёт. Кусаюсь:

— Сара говорит, у тайн и у лжи нет срока годности.

— Ого, — восклицает девушка. — В самом деле так сказала? На неё непохоже…хотя, может, все мы знаем разную Сару. Она тёмная лошадка, ты и сама поняла.

— Скажешь ещё что-нибудь о ком-нибудь? Чтобы я была готова.

— К такому — увы — не подготовиться. Ты — Голдман и к прочему северянка, а потому привыкла действовать согласно инструкции, отвечать по написанным текстам, выступать перед прогретой толпой. Но жизнь не имеет ничего общего с государственным гласом или представлением ребят из Академии. Не думай, что я зануда или у меня есть стычки с академистами, моя сестра (у нас общий отец, но — шок! — разные матери) учится в Академии. Мне же — как незаконнорождённой — нашлось место в низовьях Золотого Кольца, не выше Южного Района так точно. Там я познакомилась с Фрейей, она занималась с машинами, и на неё — как на специалиста — вышел Каин. В итоге позвал обеих в Резиденцию. Выбор у нас был небольшой. Да и у тебя, Голдман — тоже. Одна из девяти Палат. Даже — видя тебя и зная твоя характер — меньше: дай угадаю…тебе пророчили Палату Социума, место подле отца, чтобы гонять на бумагах остроговцев.

Опускаю глаза без желания продолжать беседу. Кармилла отмечает:

— В Новом Мире отсутствие зрительного контакта означает неуважение к собеседнику. Ты же просто смущена, я вижу. Кто бы что не говорил, но ты ещё ребёнок, Голдман. А все ждут взрослых решений и взрослых поступков, давят этим. Тебе сами прожитые годы велели ошибаться и обжигаться.

Отец решил по-другому.

— Не говорю за других, но — если что — подруга, хотя бы одна, у тебя здесь будет. Кармилла.

И она протягивает руку. Для рукопожатия.

— Перебори себя, Голдман, ну же, — говорит тонкий девичий голос. Усмехается, но не злобно, как это делали другие.

Скрепляем наше знакомство рукопожатием.

— Видишь, даже перчатки не понадобились, северянка.

И эта шутка кажется безобидной. Благодарю ещё раз — за спасение и за беседу. Кармилла проводит меня до дверей в столовую, говорит, что вернётся за подругой в комнату, но я могу заходить одна.

— Там много всех, — утверждает девушка, — Азуми с занесённым топором не выпрыгнет, уж поверь. И Каин уже давно там, до встречи.

Толкаю дверь и неспешно захожу — благо, внимания на меня никто не обращает. Эй, Карамель, и давно отсутствие внимания стало чем-то позитивным для тебя?

Помещение несильно большое, похоже на кафетерий в Академии; только столы не натёрты до блеска и вместо керамических и фарфоровых тарелок — пластик.

Замечаю янтарные глазки — Каин садится за пустой стол на несколько персон, ставит перед собой поднос, раскладывает еду. В компанию к нему никто не торопится. Приближаюсь и, нависнув, спрашиваю:

— Когда ты собирался позвать меня на шествие безликих?

Каин едва не давится запихнутым в рот сэндвичем; кашляет и выплёвывает кусок хлеба. Не могу сдержать язву:

— Манеры отсыхают у повстанцев сразу же, как они приходят к этому статусу или несколько позже?

— На какой из вопросов тебе ответить? — неясной улыбкой подхватывает юноша. Шутка ему не нравится, но и обиду — видно — позволить не может. — Садись, поговорим. Будешь завтракать?

— Я не меняться вопросами пришла.

— Садись, поговорим.

Теперь это звучит не как предложение, а указом. Следую ему: падаю на стул напротив.

— Приступим.

— Не шути про повстанцев, — шёпотом просит Каин.

О, то есть про северянок можно…

— Разве же здесь собрались ранимые души? — восклицаю я. — Мне казалось, несгибаемые по воли и глухие к посторонним словам.

— Настроение по утрам у всех разное.

— Это я заметила.

Мимо нас проходит подоспевший к завтраку Август и его рыжеволосая подруга (они и вчера были вместе, однако её имя мне неизвестно). Следом в столовую врывается что-то с жаром обсуждающая пара дев — о, Кармилла и Фрейя (вторую вижу впервой). Приходят и те, чьи имена мне неизвестны: мужчины и женщины.

— Будешь завтракать? — повторяет Каин.

Благодарю и отказываюсь.

— Впереди насыщенный день, уверена? — уточняет парень. Затем смеётся: — Или желаешь отобедать на Золотом Кольце?

— Сразу же после своего интервью для Новостей и шопинга.

— А серьёзно?

Признаюсь, что в пищу употребляю только растительные продукты и органику, исключая продукты животного происхождения, а представляемые сандвичи противоречат принципам. Янтарные глазки выдают в их стиле:

— Ты борешься за права почти вымерших животных, что обитают только в пробирках и лабораториях?

В своём стиле отвечаю, что не терплю на языке вкуса искусственных помоев.

— А я-то думаю, с чем этот сэндвич, — и Каин кивает на остатки завтрака. Возможно, я обидела его, но какое мне дело? — Что-то знакомое, из высокой кухни. Оказывается, искусственные помои! С таким отношением, Голдман, далеко не уедешь и долго не протянешь.

Отдаю лаконичным:

— Оставь мои принципы без комментариев.

Никогда прежде не приходилось отстаивать взгляды, ужасное чувство. Для чего кому-то вообще с ними спорить?

— Еда не заслуживает такого внимания, просто не парься.

— Не меняй меня, даже не пробуй.

— Это просто еда.

— Именно. И она не заслуживает такого внимания, сам сказал. Отвали от меня.

Оканчиваем спор и недолго сидим в тишине. В тишине — друг с другом, ибо окружающие нас не замолкают ни на секунду: разговаривают и смеются.

— Прости, я погорячился, конфетка, — и вот уже янтарные глазки улыбаются. — Ты попала в абсолютно новое место, в абсолютно иную среду, незнакомую обстановку, атмосферу, а я не позаботился о твоём комфорте должным образом. Если пойдёшь с нами на шествие — обещаю, куплю тебе органические булки или что ты там ешь, я даже не знаю. Стебель сельдерея, салат, что хочешь. На поле могу украсть для тебя тыкву, хочешь? Я украду тыкву, ты только скажи!

Смотрю в раскаивающиеся глаза. Представляю, как Каин ворует для меня тыкву. И — вдруг! — хохочу.

— Голдман умеет улыбаться, серьёзно? — вспыхивает из ниоткуда явившаяся Азуми, но её саркастичный тон не перебивает мой смех от представляемого с тыквой Каина. Каин реальный — без тыквы — бросает на Азуми гневный взгляд и велит выбирать слова.

— Это просто шутка, моя любимая буква Ка, — говорит девушка и садится рядом с нами. — Что обсуждаете?

— Что ты прошла мимо, и нам от этого хорошо, — подхватывает Каин. — Не время, Азуми. Я найду тебя, когда потребуется.

— Когда потребуется, посмотрите на него, — хмыкает азиатка и резко встаёт. — Как всегда — ищешь только по нужде!

— Ты хочешь что-то обсудить? — спрашивает юноша — строго. — Сейчас?

Ощущаю накатившую неловкость от присутствия в чужом споре. Споры родителей я всегда избегала, представляя, что их нет вовсе. Споры иных не заставала, ибо спор есть деструктивная единица в социальных отношениях, так говорит Свод Правил.

Надо же. Я вновь вспомнила Свод Правил. Есть некоторая близость с этим документом, не имеющим материальной оболочки, но вшитым в сознания людей; я читала — и читала, и читала, и читала — Свод Правил, сложенный в буквы из двоичного кода, заучивала, впитывала, слушала цитирование в утренних Новостях. Свод Правил вобрал в себя все истины Нового Мира — истины, которые ведут к идеальному обществу, строят идеальный град.

Азуми уходит, оставив после себя аромат сандалового дерева и накалённую обстановку. Каин от досады собирает второй сэндвич — добавляет больше зелени и меньше ветчины, надкусывает, рассуждает, что не пришёл к осознанности, дабы открыть себе веганство. Улыбаюсь и спрашиваю осторожной интонацией:

— Вы пара?

— Я и Азуми? — уточняет Каин и, получив кивок, посмеивается: — Нет, упаси. Азуми — сплетница и скандалистка, мы иногда проводим время вместе, ничего серьёзного.

Значит, просто общаются. Как и все друг с другом. Как и все друг с другом?

— А зачем ты спрашиваешь? — и вот Каин загадочно улыбается.

Не поддерживаю, не пытаюсь флиртовать в ответ; выдаю реальное:

— Вы спорили таким тоном, словно у вас есть обязательства друг перед другом. Как у партнёров.

— В Остроге и низовьях Нового Мира нет официального партнёрства: каждый общается, как пожелает, и встречается, с кем пожелает.

— Это я знаю. И это вносит некоторые…неудобства, знаешь ли, размытость в отношения, какими бы они не были. Нет устойчивой позиции — лишь пограничные состояния.

— Я сам к полумерам не привык, — забавляется Каин. — Когда пожелаю, чтобы — выражаясь понятным тебе языком — девушка стала моей парой, тогда сообщу ей об этом.

— Есть кто на примете?

— Имеется.

— Очень интересно.

— Надеюсь, ты не стала за одну ночь сплетницей Резиденции? Все девочки здесь — жуткие сплетницы. Но хочешь главный секрет? Мальчики — куда большие сплетники.

— Ещё интересней.

— Видел ночью тебя и Сару на улице. Окна моей спальни выходят на пьяццу, не подумай, я не следил. Душевно поболтали?

Отвечаю размыто:

— Да, не хватало гласа старшего поколения. Я привыкла слушать и прислушиваться к наставничеству взрослых. Непривычно, что в Резиденции почти всем заправляют молодые.

— Думаешь, у них ветер в голове?

— Просто отсутствие опыта, набранного десятилетиями жизни.

— Количество опыта, — вновь спорит Каин, — не зависит от прожитых лет.

— Однако, — подхватываю спор, — прожитые года добавляют возможности для его получения. Лучше скажи, почему не позвал меня на шествие и что там ожидается.

Юноша признаётся, что не хотел нагружать меня событиями на второй день пребывания в Резиденции. Шествие безликих пройдёт по некоторым этажам Золотого Кольца — видя нас, другие жители (чаще всего это делают южане) смогут присоединиться к идущим, толпа нарастёт.

— Никогда не видела шествие прежде, — признаюсь я.

Или видела? В день рождения, Карамель. Одиночку, что шагал против толпы, в маске, на которой изображена улыбка, нарушающая правила использования средств индивидуальной защиты органов дыхания. За ним последовал Патруль Безопасности. Шествующий забрался на верхний этаж, разве такое допустимо?

Спросить у Каина или нет?

Продолжаю:

— Я бываю, то есть бывала, на Золотом Кольце каждый день, тебе известно. Но никогда не видела шествующих.

Каин отвечает:

— Потому что нас нигде и никогда не афишируют (даже в Вестнике), а без новостной огласки нас будто бы и нет. Информация война уже началась, и мы проигрываем, Карамель, потому что у Острога нет своего издания, а влезть в государственный нам не по силам.

Прошу рассказать ещё. Мой друг повествует, что на шествие безликих выходят утром, чтобы застать как можно больше отправляющихся на работу или по делам горожан — они увидят, они прозреют. И, засев в душных офисах или на службе у северян, будут размышлять об увиденном.

Я точно встречала идущего против толпы — на его дыхательной маске была нарисована раскосая улыбка. Его цель — мгновенное привлечение внимания; его задача — посадить в голову мысль о неповиновении, вскрыть ящик (нет, не Пандоры) девиантности.

У него получилось.

Шествие безликих перетекает с нижнего этажа на верхние. Патруль Безопасности не трогает улыбающихся в масках, так как не привык нападать на группы; резать нужно в одиночку, хвататься по отдельности. Иначе — сами же посеют семена сомнений, принесут смуту городским. Игнор Патруля Безопасности и городских властей умён и прагматичен — граждане, мельком увидев шествующих, посчитают, что им показалось (они убедят себя в том) или вовсе не акцентируют внимание, потому что понимают — любопытство деструктивно, а раскачавшееся воображение девиантно.

Проходит немного времени и на шествие безликих собирается лишь крохотная часть команды. Сара остаётся в Резиденции, она — как я узнаю позже — всегда остаётся здесь: не покидает земли Острога, то принцип. Кармилла клюёт в щёку Фрейю, что с заспанным видом заваривает отдающий синтетическими помоями кофе, и обещает не задерживаться. Обращается ко мне:

— Твоя лучшая подружка не оставит тебя сегодня без компании, блонди. Босс, — и она кивает на Каина, — сказал, что ты идёшь на шествие, а потому я с вами.

— Это необязательно, — говорю я, пытаясь размять ситуацию: Кармилла в самом деле оставит Резиденцию только ради меня?

— Обязательно, если мы подружки.

И девушка подмигивает. Моя названная и заявленная официально подруга Ирис всё, что сделала за историю нашей дружбы — стащила пару шарфов из вещевого отдела, потратила половину (утрированно; от карманных средств, разумеется) казны Голдман, пофлиртовала с парнем (с партнёром, Кара, что за ерунда) и написала жалобу (наверное, ты её заслужила). Почти незнакомая Кармилла уже встала на мою защиту и решила поддержать в новом деле.

— Ты только покинула Новый Мир, — шёпотом — дабы не расслышали другие присутствующие резиденты — говорит девушка, — а, значит, возвращение туда может даться тяжело. Эмоционально. У тебя было всё в Новом Мире, а затем сам же Новый Мир это отнял. Я побуду рядом, Карамель. Плечо поддержки, все дела. Можешь не опираться на него, северянка-брюзга — просто знай, что оно есть. Ментальное плечо, ладушки?

— Ладушки, — расслабляюсь я.

— Только обещай, что по возвращении мы зависнем вместе с Фрейей: заплетём друг другу косички, накрасим ногти, приготовим печенье, разберём карбюратор — без разницы, лишь бы одной компанией.

Кармилла такая…странная. Чудесная, даже чудная, но не в плохом смысле. Она искренняя и — кажется, я понимаю только сейчас в чём проявлении силы — сильная, ибо не боится принимать свои же слабости, открыто говорить об ощущаемом. Путаница подавленных чувств во мне же и перегнила, что с ней делать? Я не ощущаю ничего, не ощущаю близости со всеми этими людьми — с подарившем мне шанс на жизнь вне Картеля Каином, с понимающей от и до Сарой, с умеющей дружить Кармиллой. Смотрю на резидентов — не могу понять: со мной что-то не так или с ними…

— Загляни перед выходом из Резиденции в комнату, там сюрприз, — шепчет ветром пронёсшаяся Сара.

Говорю Каину, что увидимся позже, появились дела. Он согласно кивает, хоть и смеётся:

— Второй день, а уже обзавелась связями и какими-то заботами. Хорошо, конфетка, я зайду за тобой.

Кратко улыбаюсь и оставляю столовую, пересекаю коридор и — как же ворот жёсткой футболки жмёт горло; я могу задохнуться? — оказываюсь в своей спальне. На кровати лежит сложенный комбинезон. Мой комбинезон. Но — отличительно от вчерашнего дня — чистый, без следов спешки, торопливости и побега, без песка подле Дамбы и станционной копоти. Возвращаюсь к цвету стерильности и удобной ткани, не забываю про перчатки — подарок Каина. Даже здесь — в Остроге — я выгляжу как северянка, иное отторгается. Не могу сбросить кожу.

— Выглядишь словно голос молодёжи всего Нового Мира, — говорит некто из коридора (сама виновата — опять не закрыла дверь). — Твой голос доносит правильные истины?

На пороге стоит наркопринцесса.

— Снова на крышу? — спрашиваю я.

— Куда ж ещё. Хотела позвать тебя, да, боюсь, ослепну от такой белизны.

Сара постаралась и подготовила для меня мой комбинезон. Очень чутко. Чтобы я не возвращалась в Новый Мир в неуютном для меня.

— Вот, возьми, — говорит девушка и сбрасывает с себя диковинный бомбер (выглядит он старо и привлекательно одновременно). — Модницей не назовусь, но даже я не выдержу, если ты поднимешься на поверхность в одной из плюшевых кофтёнок Сары, такая дичь. — Наркопринцесса приближается, а я пытаюсь отступить. — Замри, недотрога. — Она набрасывает свой бомбер мне на плечи и быстро застёгивает заклёпки. Как близко…Застываю напротив, не в силах пошевелиться. — Твой отец собирает старые книги, мой — старые куртки. Типа ретро. Носи на здоровье и как-нибудь верни.

— Ты странная, — всего и отвечаю я.

— А кто нет? — Девушка улыбается. — Я стою напротив северянки в Остроге. Можем посоревноваться в степени странности.

Рассказываю (не знаю, насколько эта информация секретна и можно ли ею делиться с иными находящимися в Резиденции), что собираюсь на шествие безликих. И подытоживаю (словно не собираюсь возвращаться):

— Спасибо, ты научила меня много новому.

— Например, держать незнакомцев за руки?

Осознаю, что всё это время стискиваю хрупкие ладони наркопринцессы. Сама. Девушка улыбается — у неё красивая добрая улыбка — и говорит:

— Не смущайся за свои желания, северяночка. Я поняла, что ты про наши беседы и знания, которые не даются посредственными учебниками из Академии. Мир куда больше представляемого — его масштабность поражает; всё узнается.

— Конфетка! — вдруг зовёт голос из коридора. — Ты готова?

Каин заглядывает в спальню и хмурится в сторону наркопринцессы.

— Что тебе здесь надо? Это комната Карамель.

— Взаимно, Каин, — сплёвывает дева — пренебрежительно, с досадой, а мгновение спустя с ласковой улыбкой обращается ко мне. — Ладно, я пойду, северяночка. Увидимся по любую сторону баррикад.

Наркопринцесса уходит — сворачивает в конец коридора, откуда слышится лязг окна и скрип петель, ощущается забравшаяся в Резиденцию прохлада.

— Это было грубо с твоей стороны, — говорю я.

— Семейка Каннабис торгует наркотой, — оправдывается Каин.

— А ты — революцией. Что страшней?

— Давай не будем ссориться.

— Уговорил.

Каин отводит меня в сторону и протягивает нечто в руке.

— Что это? — спрашиваю я.

— Примерь. Тебе понравится.

Маска. Самая обыкновенная дыхательная маска для передвижения по городу. Равнодушно пожимаю плечами и хочу отказаться от подарка (у меня имеется своя), однако Каин переворачивает её. На лицевой части маркером нарисованы улыбка и крохотная, завёрнутая в фольгу, конфета.

— Так нельзя, — едва слышно проговариваю я.

В самом деле нельзя. Изменять внешний вид дыхательной маски, выдаваемой Палатой Безопасности, есть нарушение закона.

— Кто запретит, конфетка? Мы сами диктуем себе правила, Новый Мир — не указ для повстанцев.

Кто громче всех говорит, продолжительней молчит при действительной необходимости. Надеюсь, Каин не такой. Он вдохновляет людей, но я в броских речах не нуждаюсь — мной движет личная причина, личный конфликт.

Или же нет?

— От подарков не отказываются, конфетка, — настаивает юноша. — Я сделал её для тебя, даже карамель нарисовал.

— Золотого цвета, — отмечаю я.

— Ты же Голдман.

Сколько раз в своей жизни — и в хорошем контексте, и в плохом — я слышала: «Ты же Голдман». Интересуюсь:

— Как другие относятся к этому?

— К тому, что наши ряды пополнились выскочкой из Северного района?

Моментально меняюсь в лице: принимаю отчуждённый вид, покрываюсь коркой льда и нелюдимости.

— Так обо мне говорят?

— Нет, я прикалываюсь, — смеётся (так просто) Каин. — Мы не обсуждаем членов команды, конфетка, мы уважаем их предысторию, уважаем приведшие к нам обстоятельства. То, что было до Острога, обнуляется. Людям свойственно меняться.

Не согласна.

Люди никогда не меняются. Их выгибают обстоятельства, ситуации, они изменяют принципам и характеру, но по существу своему они никогда не меняются. Истина вскрывается, нутро выползает наружу. Рано или поздно.

И сегодняшнее утро продемонстрировало, что глас Каина отличается от истины — все в резиденции живут по личным установкам, наплевав на комфорт других. Или янтарные глазки слепы?

— Примеришь? — спрашивает Каин.

Принимаю маску и креплю её на лицо.

— Карамель Голдман улыбается, зовите Патруль, — смеётся юноша рядом со мной.

Шутливо подталкиваю его в плечо и говорю:

— Опять издёвки, янтарные глазки.

— По поводу глазок…часто ими засматриваешься?

Чёрт.

Он умеет смутить.

Замираю напротив, но с ответом не тороплюсь. Каин цепляет маску себе на лицо. Остаются только янтарные глаза и нарисованная маркером улыбка.

— Думаешь, я легко отстану от тебя и не потребую ответа? — подначивает он. — Так насколько часто?

Съязви, Карамель. Промолчать не получится.

— Эй, голубки, — раздаётся спасительный голос Сары, — команда выходит. Вы готовы?

— Мы ещё вернёмся к нашему разговору, — говорит Каин и отступает к позвавшей нас. — Всегда готовы, солнце!

Покидаем Резиденцию, покидаем земли Острога. Так скоро…Мягкая почва сменяется полой плиткой, плавкий шаг, к которому я привыкла, сменятся бессердечным стуком. Мы идём по неосвещённой станции — солнце проглатывает мгла бетонных сооружений.

Намеренно не смотрю в окно, чтобы не наблюдать отдаляющуюся станцию Острога и пугающие своим видом мосты. Каин садится напротив — улыбается.

— Не слишком ли ты молод для повстанческих движений? — спрашиваю я.

— В этом деле не бывает рано, не бывает поздно, — отвечает Каин. — Ты поступаешь угодно сердцу, угодно нутру, угодно характеру. Вне зависимости от социального статуса, вне зависимости от прожитых лет. К нам присоединяются отчаявшиеся беглецы из Южного района, изгнанные судом, не нашедшие себе применения в черте города, несогласные с политическим режимом. С нами даже (отныне!) северянка — дочка влиятельнейших управленцев Нового Мира.

И так всегда.

Не доросла Карамель Голдман до того, чтобы её имя стояло без второстепенных слов и уточняющих оборотов. Одно. Само. Всем от меня всегда требуется статус семьи, фамилия.

Обиженно отвожу взгляд. Кармилла сидит недалеко от нас, без компании: глаза её закрыты, губы нашёптывают неслышимое.

— Что она делает? — тихо вопрошаю я.

— Молится, наверное, — говорит Каин и окрикивает девушку. — Давай потом. Не нагнетай.

Вступаюсь за Кармиллу:

— Почему ты ей запретил?

— Потому что может, — отвечает сама Кармилла. — Все слушаются Каина.

Остроговцы сменили деспотизм массы на деспотизм одного лица? Не поверю. Да и не похож Каин на того, кто указывает или принуждает. Он мелок для правящей рукояти, это видно невооружённым взглядом. Каин — обычнейший (если в этом контексте применимо слово «обычнейший») идущий против политического режима революционер. Поначалу, правда, мне казалось, все остроговцы дружны друг с другом, но напряжение между стиснутыми обстоятельствами и местом обитания проскальзывает.

Как ты могла оказаться здесь, Карамель?

Смотрю на Кармиллу, что бегло смотрит на меня и кивает. Остальные пребывающие в вагоне мрачны и угрюмы, задумчивы и растеряны.

— Что за кислые лица? — вдруг восклицает Каин. Он желает выступить с подбадривающей речью, однако руки Кармиллы плавно выуживают из-под блестящей куртки дыхательную маску — она крепит её к лицу. Вот и улыбка. Искусственная покрывает реальную.

Каин проглатывает укол и продолжает рассуждать о важности грядущего дня.

— Чем он отличается от предыдущих шествий? — с задиристой интонацией восклицает некто из команды.

— Вам известно, — строго отвечает Каин и выдерживает небольшую паузу. — В этот раз с нами младшая Голдман.

У меня есть имя.

— Я благодарен за вашу поддержку, — продолжает Каин, — каждого из вас. Мы делаем то, о чём другие только грезят. Мы создаём Новый лучший Мир — истинно. Не через ограничение, а расширение. Не территории, нет. Мыслей. Сознания.

Оказываемся в туннеле — вагон покрывает тень, лица остроговцев теряются в небытии; ощущаю их присутствие, но не вижу глаз — пустые оболочки катятся подле.

Час — или около того — спустя поезд замирает. Покидаем станцию — опасаюсь, что в основаниях домов Нового Мира окатит тревогой или волнением, но то не происходит. Кармилла на всякий случай держится рядом.

— Тебе идёт улыбка, Карамель Голдман, — забавляется девушка, глядя на мою дыхательную маску.

— Взаимно.

И вновь над головой угнетающее пространство мостов и крыш. Неспешно бредём к Золотому Кольцу, откуда начинается шествие. Как свойственного Новому Миру — бредущим навстречу людям плевать на присутствие шагающих в иную сторону, они сосредоточены на своих делах и мыслях, на своих лицах. Мы двигаемся навстречу потоку, сталкиваемся с ним, нарочно задеваем плечами, цепляем глазами. Держусь чуть за Каином, чтобы не привлекать излишнего внимания конкретно к себе, рядом вьётся Кармилла.

Горстка людей, что мы из себя представляем? Как я могла пойти на это? Как согласилась и возжелала сама?

И вот примыкает первый человек. У него бедная одежда и ещё более бедный взгляд. Но он присоединяется к шествию безликих, он идёт бок о бок с нами. Не проронив ни единого слова, он вплавляется в симбиоз двигающихся. Мы поднимаемся по лестнице, и там нас встречают редеющие горсти людей; идущие (не все) меняют направления шага и подстраиваются к нам. Кармилла подмигивает. Участвовала ли Миринда в шествии безликих? Она зачастую бывала в хозяйственных отделах на нижних этажах — значит, могла встречать разрисованные маски. Присоединялась ли она к ним от обиды на дом Голдман или всегда была верна людям, что дают ей кров, еду и безопасность?

Следующий этаж.

Замедляемся. Ловлю взгляд женщины, что выискивает нечто в сумочке, но под пристальным наблюдением со стороны отвлекается и замирает. Она смотрит на мою улыбку. Смотрит, как я отдаляюсь. Смотрит и думает. Не идёт дальше и не возвращается к былым делам — потрясена и озабочена, ошарашена. Зерно сомнения посажено.

Маски — наш язык протеста.

Маски, что служили средством обезличивания толпы, стали нашим инструментом за право голоса.

Нам закрыли рты — мы их нарисовали.

Оборачиваюсь и наблюдаю поспешно нарастающую толпу. К нам присоединяются люди в обыкновенных дыхательных масках — на корпусе из защитного материала нет улыбки, но улыбка читается во взгляде: прищур, морщины в уголках глаз, приподнятые от задора брови.

Этаж за этажом мы идём. Преодолеваем ступени и колонны, оставляем пустые, хоть и наполненные изнутри, отделы, игнорируем зазывающие вывески неоновых нитей.

И вот мы на поверхности. На верхнем этаже Золотого Кольца; после деревьев Острога дома выглядят вычурно, безжизненно, плаксиво, убито. Я смотрю на тянущиеся монолиты и не понимаю, как смела восторгаться ими. Серые пугающие дома прокалывают серое, лишённое не только цвета, но и смысла быть цветным — небо. Где-то там — я знаю — грустят звёзды, на которые не смотрят. Где-то там — за вбитыми домами, за искусственными тучами — утаено солнце.

Каин просит остановиться рядом с ним — у парапета. Мы выбиваемся из потока идущих людей и встаём у края платформы, взглядом врезаемся в пугающее и восхищающее красотой и монументальностью Здание Комитета Управляющих. Оно вызывает одновременно восторг и опасение.

— Салют в твою честь, Карамель Голдман, — говорит Каин и через секунду город потрясает взрыв.

Нет.

Нет-нет-нет.

Огненное зарево с аккомпанементом из лопающегося стекла вздымается вверх по нескольким этажам — те рассыпаются, а сам город — поражённый — замирает. Каждый в Новом Мире смотрит на зияющую дыру — пугающую полость — в Здании Комитета Управляющих. Чёрный дым — словно все находящиеся там люди разом прикуривают — громадиной ползёт по изуродованным конструкциям.

Это неправильно.

Так быть не должно.

Оно упадёт?

Отец там?

Успокойся, Карамель. Кара. Будь Карой, когда это больше всего требуется.

Наблюдаю за взбирающимся вверх куполом чёрного дыма. Мы пропали. Каин смотрит на меня. Не на город, не на расколотое здание (хотя имеет к нему непосредственное отношение), а на меня.

В голове не укладывается, ведь Каин подорвал Здание Комитета Управляющих — символ незыблемой власти, символ единой системы правления, символ града будущего, символ сплочённости находящихся под куполом людей, символ…

— Посмотри на меня, конфетка, — велит голос подле.

Игнорирую. Да пошёл ты, Каин.

Это и моё Здание Комитета Управляющих. Я восхищалась им (и восхищаюсь до сей поры). А если внутри — на одном из этажей — был отец? Он эвакуируется? Он успеет это сделать? Он жив? Здание рассыплется?

— Скажи хоть что-нибудь, Голдман.

— Ты понимаешь, что у этого будут последствия? — спрашиваю я и обращаю холодный (потому что воедино смешиваются презрение и страх, недовольство и ужас, беспокойство и опасения) взгляд.

— Мы движемся ради последствий, — отвечает Каин.

— Не предполагал, что они могут оказаться негативными для вас? Что, если точка «до» покажется приятней и выгодней, нежели «после»? Возможно, сейчас ты обрёк всех остроговцев и старожилов отлучённого района.

— Мы пытаемся. Мы пробуем. Мы резонируем, чтобы нас услышали.

Больной ублюдок. Нет, это точно неправильно.

— Северяне вас не простят, — утверждаю я.

Вас.

Не нас.

Я не имею к этому отношения.

Или уже имею?

Повлияла ли я — своим присоединением к резидентам — на решение подорвать главное городское здание?

Впервой Золотое Кольцо — шагающие по нему — замерло: люди обратили (не боясь быть наказанными или привлечёнными) взгляды на дребезжащее Здание Комитета Управляющих. А если там отец? Вспоминай, Карамель, какой день недели. Отец дома, точно. Отец не может быть не дома.

Люди молчат. Новый Мир молчит — мы смотрим на последствия единожды прозвучавшего взрыва. Похожий взрыв унёс жизнь Беса Голдмана, похожий взрыв (меньший по радиусу) расколол мосты для пешеходных троп и отправил людей в пустоту. Новый Мир не паникует и не боится, Новый Мир ведёт себя подобающе — мы с горечью на сердце наблюдаем последствия чужой слабости, наблюдаем израненный символ города, нашей власти, нашей жизни. В серое небо вползают новые — раньше невидимые — цвета: графита, смолы, копоти, лакрицы, торфа, фантома. Если бы Здание Комитета Управляющих могло схватиться за бок и прикрыть оторванную часть металлической плоти…

Говорю:

— Мне непонятна политика разрушения, Каин. Почему вы пытаетесь воззвать через хаос и разруху?

— Потому что наши голоса не слышны, Карамель. Слышны взрывы и выстрелы, слышно что-угодно, но только не людские голоса — мы неспособны докричаться до вас, вы далеки, вы застряли в своих воздушных замках и ослепли от неонового света бесконечной рекламы; мы — даже не эхо, нас не слышно.

— Мог бы уведомить, что собираешься снести половину этажей у Здания Комитета Управляющих.

— Я думал, ты будешь воодушевлена этим.

— Серьёзно? Кого ты пытаешься обмануть? Меня или себя? Чтобы Карамель Голдман и обомлела от вида разваливающегося Здания Комитета Управляющих? Считаешь, у меня нет и не было никаких принципов, ценностей и привязанностей? Между прочим, в Здании Комитета Управляющих заседают мои родители! Мои родители!

— Известно! — восклицает Каин. — Однако они не там. Не сегодня. Это сообщила Сара, и, если ты разуверилась во мне и моих словах, ей точно можешь верить.

Слова несколько успокаивают.

И секунду спустя второй взрыв потрясает Новый Мир — после него сотни летающих дронов мчатся к полыхающему зданию. Стыжу Каина, что ему неизвестна мера, а он оправдывается, что второго удара быть не должно. Начинается паника. Всё-таки. Ведь за вторым может последовать третий взрыв, и ещё, и ещё, и ещё — пока все дома не обрушатся и не отправятся под пяты, пока град не расколется на кусочки, пока люди не падут в низовья, из которых поднялись. Золотое Кольцо дрожит — в самом деле вибрирует. А люди несутся, спасаются, торопятся — к своим машинам или в отделы, садятся за парапеты или кучкуются в стороне. Наблюдаю за потерявшими самообладание паразитами Нового Мира.

— Надо уходить, — говорит Каин.

И — вдруг! — мне кажется, я вижу у края платформы Ромео. Оставляю Каина и бездумно кидаюсь в сторону ускользающего силуэта. Люди напирают, как загнанные в угол — метятся из стороны в сторону, толкаются, пружинят, липнут, а потому я не могу ни нагнать, ни увидеть Ромео. Я даже не уверена в том, что видела его. Может, в очередной раз похожий молодой человек…Выкрикиваю имя.

— Ромео! — слышит юноша и, держа руки распахнутыми, оборачивается.

Каин загребает меня в объятия и волочит следом: выбиваюсь и кричу, велю оставить меня, вернуться, пройти вместе — всё и разом. Потому что теряю Ромео из виду, ибо он теряется в толпе незнакомцев, в толпе истинно безликих. Каин тащит: говорит о наступающем Патруле Безопасности, однако я не слышу (не желаю слышать).

— Успокойся, ты же Голдман! — выпаливает дрожащий голос.

— Пошёл ты, Каин из Острога! Отпусти!

Вырываюсь. Удаётся. Бегу к месту, где стоял Ромео, но Ромео — как и другого похожего юноши — там нет. Растеряно озираюсь — куда он пропал? Смотрю вниз — через парапет, в пустоту, в низовья Золотого Кольца, низовья Нового Мира, несуществующее полое пространство. Некто хватает за плечо и удерживает силой подле. Оборачиваюсь — взглядом препираюсь с лишённой цвета формой Патруля Безопасности. Один из служителей закона — вот как, попалась. Говорит что-то по наушнику, не даёт вырваться. Об этом предупреждал Каин — всех вместе, разом, они не задерживают; цепляют по одиночке. Особенно — в момент паники. Вдруг появляется сам Каин. Весом влетает в стоящего столбом служителя порядка; тот теряет равновесие и оказывается на удерживающем от падения парапете. Каин помогает парапет преодолеть, так просто. Выбрасывает человека с Золотого Кольца. Нет-нет-нет-нет…

Так нельзя.

— Так нельзя…

Сжимает пальцы на коже — на том же самом месте, давит плечо. Гляжу на пустующее пространство, где раньше находился служащий из Палаты Безопасности, а ещё раньше — Ромео. И позволяю себя увести. Не помню — точнее не понимаю — как оказываемся несколькими этажами ниже: теряемся в спасающейся толпе, прячемся в подобии переулка закопчённой улицы.

— Сейчас нам пригонят машину, нужно убраться с Золотого Кольца, — говорит юноша.

— Ты столкнул человека с края платформы, — говорю я.

— Прости, это вынужденная мера.

— Ты столкнул его…

— Я знаю, хватит напоминать.

Сначала Каин спокоен и пренебрежителен, затем — резок и сердит.

— Он перелетел парапет, — уточняю я, — и отправился в самый низ Нового Мира. Ты представляешь это? Хоть осознаёшь?

— Знаешь, — качает головой, — фактически он не долетел до основания домов, мы уже обсуждали подобие натянутого тента, что делит новый и старый миры.

— Серьёзно, ты об этом? По твоей вине служащий из Палаты Безопасности не вернётся сегодня домой. Его не увидит семья. Понимаешь?

— Карамель, — на выдохе роняет Каин и присаживается ко мне, берёт за руки, — я осознаю произошедшее, как никто другой, потому что произошло оно по моей воле… Но поступок осмысленный, вот уж извини. Сделал бы вновь, ибо я взял на себя тяготу этих мыслей, спасая тебя, Карамель. Никому — ни единому служащему Патруля — я не позволю прикасаться к тебе. Пугать. Причинять зло. Даже если придётся убивать.

— Это неправильно… — пускаюсь в спор.

— Правильно, — перебивает юноша. — И тебе известно, как это называется.

Про что он?

— Совершить преступление и взять на себя ответственность за содеянное ради значимого человека, ради его жизни — это правильно.

Про любовь?

— Каин…

— Прости меня, конфетка. Я пойму, если ты не будешь смотреть на меня как прежде. Если…

Обнимаю его.

— Мне страшно, Каин.

— Я понимаю, конфетка. Прости, что заставил это пережить, всё пошло не по плану.

Юноша отвлекается: отвечает по наушнику. Я же слушаю: гудящую — всё ещё — толпу этажами выше; шум разрезающих воздух машин и дронов. Особенно много дронов. Они пытаются залатать раненное Здание Комитета Управляющих?

Каин говорит:

— Сара передаёт, что Патруль Безопасности оцепляет мосты и выходы из Южного района.

— Что это значит?

— Мы не пройдём к станции. Не сможем. Ради псевдо-безопасности Северный район отлучают от Южного.

Предполагаю:

— Мы не можем долететь на авто? Почему этого до сих пор никто не сделал?

— Потому что радиус передвижения машин ограничен — вылетишь за пространство воздушного ориентирования, или как оно называется, панель управления отключится. Да-да, сама. И тогда встреча с бездной — пожирающим всех и вся ртом — Нового Мира неизбежна. В общем, воздушное ориентирование только близ домов и на Дамбе. Над водохранилищем машины тоже не держатся.

— Там летают дроны Патруля Безопасности, точно.

— И грузовые дроны в том числе.

— Никогда их не видела.

— Тем хорош комендантский час. Когда прикажешь гражданам спать, можешь бодрствовать (и бесчинствовать) сам. А ещё на Дамбу не выходит ни единого окна, ох уж это уникальное и предприимчивое градостроение.

— Так неприятно всё осознавать.

— Послевкусие горечи пройдёт, — улыбается Каин. — Осталось решить, что нам делать. Подожди, переговорю по уху.

Киваю и ожидаю. На самом деле не понимаю, как можно оцепить десятки мостов и лишить город десятков троп. Бредущие мимо нас люди торопятся — стараются не оглядываться на лестницы. Никогда не видела передвижение по Золотому Кольцу столь деструктивным, столь хаотичным. Шаг людей всегда был размерен, одинаков, спокоен, лаконичен — они взирали впереди себя или на обращающееся к ним Здание Комитета Управляющих. Что с ним будет? Что будет со всеми нами?

Отхожу от витрины, у которой мы затаились, и замираю у парапета: смотрю на вырванный клок, кусок, на оглоданный бок здания. Надеюсь, родителей там не было.

Что теперь будет?

— Отойди от края, — велит настигший Каин и мягко ведёт в сторону. — Люди сейчас взволнованы, могут толкнуть случайно.

Случайно.

— Посмотри на меня, Карамель.

Поднимаю взгляд.

— Ты растеряна, я понимаю.

— Всё в порядке.

— Столько всего случилось, я понимаю твою растерянность: это нормально.

— Хватит навязывать эмоции, которых нет!

— Тогда что с тобой было, конфетка? — спрашивает Каин. — Перед тем, как тебя схватил патрульный. Отчего ты замерла на месте, а следом бросилась в сторону?

— Мне кажется…

Признаваться или нет?

— Мне кажется, я видела Ромео. На краю платформы, он стоял с распахнутыми — словно крылья — руками. Этого же не может быть?

— Вот уж вряд ли, — спешит разуверить юноша. — Дьюсбери сегодня на учёбе в Академии, это подтвердит Сара. Тебе показалось, потому что ты соскучилась по нему и желала встречи. К прочему из-за волнения, адреналин зашкаливает у всех.

— Я почти уверена, что это был Ромео, — утвердительно качаю головой. — Мгновение спустя он пропал с края платформы. Не могу понять…

Каин в который раз за сегодня прикасается к наушнику.

— Сара, — говорит он, — подтверди, что Ромео Дьюсбери сегодня прибыл в Академию. — И уже обращается ко мне: — Требуется немного времени.

Подаёт наушник. Делаю исключение из правил, поблажку принципу: ставлю наушник и здороваюсь с Сарой по другую сторону линии.

— Подтверждаю, — говорит женский голос. — Дьюсбери зафиксирован утром на входе Академии. Что-то ещё?

— А родители?

— Что за вопросы? — обиженно фыркает Каин. — Само собой…

— Говард Голдман и Саманта Голдман на момент подрыва Здания Комитета Управляющих зафиксированы… — секунду, изучаю этот вопрос — пребывали на улице Голдман. Оба.

— Спасибо, Сара. До связи.

Отключаюсь и протягиваю наушник другу. Он восклицает:

— Ты слишком чувствительна, Карамель, я не ожидал!

Ненавижу говорить про чувства. Не признаю чувства. Не терплю, когда на них ссылаются, навязывают. Не желаю даже в беседах наблюдать. Зачем Каин сказал про них? Едва собираюсь высказаться, юноша останавливает меня жестом и отвечает по наушнику. Без наушника он был приятней — сейчас же из него собеседник равный отцу.

Подхожу к краю платформы и смотрю — нет, не на Здание Комитета Управляющих — под ноги. Удивительно. Я делаю то, что запрещено самим Сводом Правил, что приравнивает к недостойным и отсекает от принадлежности к северянам…но никому до этого нет дела. Я смотрю в низовья Нового Мира, на разинутую градом пасть, на всепоглощающую бездну.

Каин говорит:

— Не смотри вниз, этого делать нельзя.

— Ты сам посеял семена сомнений — я смотрю на погубленных мной.

Юноша равняется, встаёт подле.

— Не вини себя, — говорит он. — Ты поступала так, как тебе было велено, как от тебя ожидали. У нас ещё будет время и возможность показать Новому Миру, как лучше и правильней. Для людей, в первую очередь. Не для системы, не для её слепых исполнителей. Для самих людей — живущих в городе граждан. Не вини себя, Карамель.

А если я не виню? Не ощущаю какой-либо стыд или дискомфорт от производимых действий и от сказанных речей? Я всегда пренебрежительно относилась к выходцам их Южного района. Моё мнение не изменилось, но я увидела, что есть исключения. Есть особые люди. Особенные. И вот я смотрю в Острог, которого там нет — Старый Город, тайна за семью печатями. Никому неизвестно, кто там живёт и как, в каких условиях и с какими целями. И живут ли вообще, или скупо доживают. Я смотрю в преисподнюю — мы сами согнали недостойных в низовья Нового Мира. Было ли мне до них дело? Нет. Беспокоило ли меня нахождения там несчастных? Тоже нет…и вину мне не навязать, чувствую это.

Мой друг отвлекается на сообщение по наушнику, а мгновение спустя объявляет новости:

— Только что сообщили о готовящейся на Дамбе поставке, так скоро. Ты понимаешь, что это значит?

Следую за Каином — к одной из посадочным платформ. Нас ожидает авто — пустое, водителя нет.

— Транспортное средство на сегодня, — говорит Каин и подмигивает.

Сажусь на пассажирский диванчик, наблюдая за юношей, что оказывается за рулём и отбивает на панели управления неясную комбинацию. Удивительно, даже не касается чипом. И чипа нет, и автомобиль не требует. Прошу разъяснить.

— Фрейя — подруга Кармиллы — занимается машинами, держит автомастерскую. Не знаю, говорил тебе кто-нибудь или нет. В общем, она перепрашивает панели управления. К ней в Острог спускают детали — затем на заводах или в частных мастерских Нового Мира собирают машины по-новому. Итог: личный чип для передвижения не требуется. В мозгах автомобилей стоит его имитация.

Это так интересно…и неправильно. Спрашиваю, где сейчас сама Кармилла, где другие, пришедшие на шествие безликих, ребята.

— Не пропадут, не беспокойся.

— Я не беспокоюсь.

— А похоже на беспокойство.

В некоторые моменты горю желанием влепить Каину.

— Мы пришли вместе, — утверждаю я, — разве не должны уходить тем же составом? Ты поддерживаешь с ними связь? Где они?

— Затаились на Золотом Кольце. Они не пропадут, Карамель, повторяю ещё раз. Они — опытные выживальщики, они — остроговцы, они — революционеры. Ты, конфетка, сама Голдман, каждый второй знает твоё личико и даже голос — вот, за кого следует беспокоиться, понимаешь? Ни один Патруль нас не пропустит, мы не пройдём ни единый мост — наверняка отец семейства Голдман выискивает тебя, выцепляет. Мы должны позаботиться о твоей сохранности, удостовериться в твоей безопасности. Ты важней.

Летим.

Покидаем Западный район, несёмся по воздушным полосам Северного. Наблюдаю Здание Комитета Управляющих — удручённого вида. Вокруг него собрались десятки, если не сотни, дронов. Людей эвакуируют с посадочных платформ на крупных автомобилях Патруля Безопасности — впервые наблюдаю их; выдаёт цвет — как униформа.

— Вы долго готовились к подрыву Здания Комитета Управляющих? — уточняю я. — Моё появление в Остроге сопутствовало ускорению деяний или так совпало?

Каин задумывается, после чего отвечает:

— Врать не буду. То, что происходит, произошло бы обязательно, независимо от твоего наличия в команде. Не хочу преумалять твою значимость, конфетка, ведь она велика, потому что появление младшей наследницы Голдман как глоток свежего — не испорченного заводскими трубами Южного района — воздуха для всех находящихся в Остроге людей. Повстанцы увидели: даже северяне, руководство которого перекрывает нам возможность держаться на поверхности, поддерживают их, переосмысляют поведение и взгляды и открываются истине. Сама Голдман — дочь влиятельнейшего управленца Нового Мира — присоединилась к нам. Ты дала людям надежду, а надежды не хватало. Надежда мельчает со временем, уверенность в силах спадает — новые законы, которые вступают против южан и остроговцев, и ограничения, которыми мы облагаемся, срывают розовые очки с глаз: иногда кажется, будто бороться нет сил.

— Что ты почувствовал, когда увидел подрывающееся Здание?

— Больше не боишься слов с этим корнем?

— Я не буду повторять вопрос, но запомню, как ты увильнул от ответа.

Каин слабо улыбается и говорит, что скрываться не желал.

— Почувствовал, — говорит юноша, — будто всё меняется или поменяется в скором времени. Будто наши действия наконец обрели вес, стали осязаемы. Будто нас услышали, и впереди только хорошее.

В этом наше отличие. Я ощутила пустоту. Точнее — опустошение. Крушение идеалов, но не как речевой оборот. Здание, которому мы едва ли не поклонялись подобно идолу — божественному столпу, сотворённому богами-нами — могло рухнуть: отправиться в небытие и захватить с собой половину населения и иных домов.

Переспрашиваю:

— Так для чего вы это сделали?

— Ты и сама знаешь, конфетка. Мы просто хотим, чтобы нас услышали. Мы хотим вернуть наши права, а южанам присвоить большие. Богатые не живут, а бедные не выживают, при этом золотая статистика учит в Академии будущих управленцев тому, что утопия реальна, а Новый Мир — «апофеоз человеческой мысли и градостроения».

— Завези меня домой, — прошу я.

— Что ты сказала?

— Давай, водитель. На улицу Голдман, дорога тебе известна?

— Ты передумала быть с нами? Из-за подрыва..?

— За кого меня держишь, янтарные глазки?

— Тогда не понимаю, Карамель.

— Если Сара права — тебе же лучше, чтобы она была права — родители дома. Мне нужно переговорить с ними.

— Ты в своём уме, конфетка? — восклицает Каин. — Тебя ищет весь Новый Мир, а ты хочешь заехать к предкам на чай?

— В том и дело: Новый Мир ищет меня по каждому закоулку Нового Мира и не станет искать в самом очевидном для нахождения месте. Тем более у Патруля Безопасности сегодня иные заботы.

Киваю на Здание Комитета Управляющих, из раненного бока которого валит дым. Каин удручённо вздыхает:

— Это ненормально…

— Чего ты боишься? Что я запрусь дома и оставлю тебя на парковке? Что всё отменяется, и я передумала? Не доверяешь мне?

— Манипуляторша…

— Улица Голдман. Затем — куда посчитаешь нужным. Я пойду за тобой.

— Одно условие, — резко бросает Каин. — Ты молчишь про пятый район.

Выруливаем и мчимся к улице Голдман. Наблюдаю дроны и автомобили.

— Пожалуйста, не задерживайся, — просит Каин. — Я понимаю, что ты могла соскучиться по семье, но я не смогу остаться на парковке, если к дому прибудет Патруль Безопасности. Без чипа меня даже Залу Суда не представят — скинут с крыши, а я как дурак буду думать об оставшейся без защиты Голдман.

Улыбаюсь юноше, хотя понимаю, что сквозь дыхательную маску того не видно.

— Тебе идёт твоя улыбка, — говорит Каин.

Значит, замечает по глазам.

— Я быстро, не скучай.

Выбираюсь на посадочную платформу и поспешно двигаюсь к прекрасному дому Голдман — ладонь вжимаю в панель: считывается чип, замок открывается. На меня взирает служащая.

— Ты будешь молчать, — говорю я, но то не требуется. Миринда падает на пол. Переступаю через потерявшую сознание служащую и поднимаюсь на второй этаж — как и следовало ожидать, дверь в отцовский кабинет распахнута, а на фоне панорамного окна в скрюченной угрюмой позе сидит сам мужчина. Неспешно продвигаюсь к нему.

— Решила вернуть книгу? — спрашивает спина.

Оборачивается. У отца грустный впалый взгляд — кажется, ночь была беспокойной и лишённой сна. Не позволяю голосу дрогнуть и свойственно фамилии кидаю:

— Мне сообщили, оба родителя Голдман в доме по улице Голдман. Почему я вижу одного?

Отец ухмыляется:

— Даже не хочу спрашивать, кто тебе сообщил, но твоя мама взаправду переживает исчезновение дочери и последующий подрыв Здания Комитета Управляющих…она отъехала к нашим старым знакомым.

— К кому? — удивляюсь я. — Мы ни с кем не общаемся, ни с кем не дружны по-настоящему. К кому она могла поехать за помощью, советом или поддержкой?

— К Левиафан. Более не скажу. Ты и так подковырнула своим любопытным носом достаточно тайн. Пускай хоть одна сохранится. Ты умеешь не любопытствовать, если знаешь, что не готова узнать правду. К тайне с именем Левиафан ты не готова.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Спасибо за прямоту.

— Тебя остроговцы манерам учили?

Не удерживается, я его понимаю. Язва неизбежна, она в черте характера Голдман.

— Зачем ты пришла, Карамель?

— Ты несильно рад, верно?

— Я понимаю, что ты не останешься. Но и задержать тебя не смогу.

— Конечно, — соглашаюсь я. — Это было бы негуманно. А к Патрулю Безопасности ты не обратишься.

— Будь добра нагуляться и вернуться домой, желательно — без вопиющих последствий типа лично подорванного Здания Комитета Управляющих. Просто поброди по улицам, поболтай с незнакомцами и вернись живой.

— Выглядишь дерьмово.

— Удивила.

Отец прикусывает губу, хотя ему такие привычки несвойственны — он контролирует всех и вся, и себя в первую очередь: мимику, жесты, тембр голоса. Говорит, что на лице отпечаталось волнение за любимую дочку: всю ночь дроны выискивали наследницу Голдман, а при свете дня то продолжили делать служители порядка из Палаты Безопасности. Завтра Новый Мир ожидает от Говарда Голдмана официальное заявление — комментарий к происходящему.

— Знаешь, что я скажу? — спрашивает отец.

Перебиваю его:

— Скажи, что Новый Мир построен не на старом городе, а на костях и лжи.

Отец — что несвойственно его натуре и вечно сведённым от сосредоточенных дум бровям — улыбается:

— Думаешь, это никому неизвестно, дочка?

— Скажи всему Новому Миру, что тебе известна причина подрыва Здания Комитета Управляющих.

— А мне известна?

— Разумеется! Ты сросся с Палатой Социума, ты был женат на работе все эти годы, и как никто иной знаешь причину подрыва Здания Комитета Управляющих. На себя обращают внимания те, к кому вы относитесь с пренебрежением, в то время как роль их в нашем мире велика и значима. Знаешь, какую мысль следует донести всем тем, кто за каждым твоим словом в Новостях заглядывает в рот и цитирует их после в Вестнике? Скажи, что это только начало: и вы будете слышать взрывы окружающих зданий, покуда не услышите вопли молящих о пощаде людей. Острог существует и томится под деспотизмом ваших пят, а знающие то южане — запуганы, но чем больше вы умалчиваете о нагнивающих проблемах, тем больше гнили получается в итоге. Не указывай идеальным людям идеального града на их несовершенства — то их погубит, сотрёт личности; но — будь добр и великодушен по отношению к изгнанным твоим гласом и погубленным твоей рукой — поведай правду об Остроге: несчастном младшем брате, отлучённом от родных земель. Острог и Новый Мир — единое целое.

— Нет, Карамель.

— Скажи, что Острог равен Новому Миру.

— Дочка…

— Я так рада тебя видеть, пап…

Отец меняется в лице. Не помнит, чтобы называла его так. Не помнит, чтобы выказывала радость встрече хоть единожды. Правильно помнит.

— Ты был в Остроге? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит мужчина. — Это место не для северянина Нового Мира. И я, признаться, удивлён, что на тех тщедушных землях оказалась моя дочь — кровь Голдман, истинная северянка, Создатель града будущего, в скором времени — управляющая.

— Тебе известно, как выглядит Острог? А то, что он не под нами, а за чертой города?

— Разумеется…

— Поэтому, говоря со мной об Остроге, ты никогда не смотрел под ноги? Я думала в том твоя сила: одолевать интерес, распирающее любопытство (тогда же я научилась притуплять собственное) и не опускать глаза на недостойных. А ты просто знал…их там нет.

— Я тебя разочаровал? — спрашивает отец. И даже сейчас его голос не дрожит, а лицо спокойно, хотя — более чем уверена, иначе для чего задавать вопрос? — на душе ураган сомнений.

Спешу его разубедить:

— Нет! Нет, никогда бы. Я всё так же считаю тебя великим умом Нового Мира — так и есть. Я считаю тебя мыслителем, прогнозистом, управляющим. Создателем. Ты выстраиваешь Новый Мир, адаптируешь его под себя, подгоняешь под меня, неважно — ведь ты мнёшь словно незастывшую глину, так плавко и уверенно. Ты стойко выносишь сваливающиеся беды и — упади даже небо Нового Мира — не колыхнулся бы, а атлантом расправил плечи. Я восторгаюсь твоим умом и спокойствием, твоими отстранённостью от внешнего и сосредоточенностью на внутреннем — для меня это служило идеалом, было какой-то недосягаемой высотой, потому что перебороть нечто деструктивное и разрушающее внутри себя не удавалось. И я приняла решение не отторгать тёмные стороны, а принять их.

— Для этого необязательно покидать отчий дом и оставлять Новый Мир вообще.

— Мне стало душно на поверхности.

— В следующий раз просто скажи о своих волнениях, дочка.

— В следующий раз? — переспрашиваю я.

— Ты вернёшься домой. Рано или поздно, я уверен. И — разумеется — если Острог не убьёт тебя, а мне бы, во-первых, не хотелось этого, а, во-вторых, ты не позволишь ему.

Оставляю мысль отца без ответа. Признаться, поражаюсь ей.

Пока что не Острог покушался на мою жизнь, а Новый Мир. Острог простодушен и наивен (воду делают мутной повстанцы из Резиденции, старожилы же отщипнутого от Нового Мира района спокойны и доброжелательны). Хотя, может, отец знает что-то, чего не знаю я? Или не знает ничего, а потому делает выводы самостоятельно. В этом сложно разобраться. Каждый живёт со своей правдой, и истина никому не дана.

— Знаешь, я познакомилась с Сарой, — говорю я.

Отец криво усмехается:

— Ответы нашла сама, дочка.

— Она значима для тебя?

Отец награждает холодным взглядом:

— Для меня значима только моя семья — жена и две дочери, ты знаешь. Больше никто — все остальные могут пропасть, и я не замечу их отсутствия; ваше же пережить не смогу.

— Беса ты пережил спокойно…

— Это не было спокойно, Карамель. Это было трудно и долго.

Отец сидел напротив бутыли — беседовал с ней. Мать сидела на антидепрессантах. Золото сидела на коленях Миринды. Я сидела в одиночестве. Тогда мы раскололись и больше не смогли собраться.

— Значит, эта горе-революционерка просила за свою деревню дураков? Ты пришла за правами Острогу по указке чужака?

Отвечаю спокойно:

— Нет. Ей неизвестно, что мы беседуем, неизвестно, что я приехала домой.

— Тогда зачем ты просишь признать Острог частью Нового Мира, Карамель? У этого есть какое-то объяснение помимо жеста доброй воли?

— Если бы ты видел Острог своими глазами…если бы видел дома, что построены на деревьях высотой как наши небоскрёбы (их кроны пугающе великолепны, в них прячутся крыши и люди), если бы видел солнце, покрывающее землю (оно не сокрыто пасмурным небом и грузными тучами), если бы видел россыпь звёзд в ночи (и это не подаренный дядей проектор). Сразу же передумал, я говорю серьёзно.

— Я не в том возрасте, чтобы гнаться за обманывающей своей внешностью обёрткой. Мне важны перспективы, гарантии. Будущее. В Остроге будущего нет — игра в революционеров не вечна.

— Знаешь, что мне не нравится? Позиция Нового Мира, в которой богатые не живут, а бедные не выживают. То утомительно.

— Критикуешь дающую тебе блага и удобства партию. Бьёшь по руке, что тебя кормит. И с каких пор тебя волнуют бедные…Ты, вдохновившись чьими-то речами, обманываешь саму себя: тебе нет никого дела до недостойных, тебя всегда интересовали исключительные люди, конкретные. Ты не должна просить за целый народ из-за одного к ним принадлежащего. Скажи, ты ведь с кем-нибудь познакомилась, прежде чем спуститься в Острог? Наверняка с молодым человеком…

— Какое это имеет отношение?

— Наверняка с ровесником, да? Теперь он кажется тебе ближе родителей, ближе семьи.

— В твоих словах нет смысла!

— Как и в твоих поступках, дочка. Сядь и подумай.

— Я думала всё время. Всё время, что стояла у тебя за спиной, у этого самого окна. Кажется, каждый день. Я думала над всем, чем ты кормил, и верила тому. Оно оказалось ложным.

— Не ложным, — сощурившись, поправляет отец. — Несколько иным. Правда, бывает, щипается. Ничего с этим не поделаешь. Поэтому я делал правду удобной для тебя. Той, которую бы ты приняла и которая сделала тебя лучше.

— Ты уже понял, что «лучше» и «идеально» не синонимы?

— Как тебе Сара? — перебивает отец.

Желает сменить тему? Как угодно! Задушу своей правдой:

— Она сказала, что любила тебя.

— Зашла с козырей…

— А ты её?

— Карамель, — спокойно улыбается отец, — я был молод и глуп (примерно, как ты). Это произошло в прошлом, там же и осталось.

— Не могу представить, как могло получиться, что вы были вместе, а в следующий миг она в психиатрическом отделении Картеля. И знаешь что? Правда мне неинтересна. Опасаюсь, что она потрясёт меня или обидит, испортит наши отношения, а я этого не хочу.

— Отношения портишь своими выходками ты, Карамель.

— На самом деле я не прошу ничего ужасного или неправильного. Дай огласке то, что всем и без тебя известно. Увековечь имя Острога, дай ему форму…

— Тебе известно, что в забытье без причины не отправляют?

— Известно. А то, что случилось со мной?

— Эту ерунду, — говорит отец, подразумевая слив и порочащие статьи в Вестнике — мы бы решили в течение нескольких дней, и никто бы о ней не вспомнил. Но ты не пожелала — сама.

Он говорит серьёзно? Всё это можно было решить? Так просто?

— А Патруль Безопасности? Для чего он был на приёме Голдман в «Фалафели»?

— Не забывай, в каком мире ты живёшь.

— Идеальном?

— Прекрати язвить, дочка, я пытаюсь помочь, донести правду. Патруль Безопасности не шёл за тобой — он охранял тебя. Поступило предупреждение (это опасение с моей стороны), что тебе хотят причинить вред иные. Так и вышло, не находишь?

Нет.

Нет, не может быть.

— И раз уж у нас время откровений, я признаюсь, — кивает отец. — Ту запись…хронику из Картеля, с нашей общей знакомой в главной роли. Я её не смотрел. Этого видео никогда не было у меня на компьютере — кто-то прислал файл. Я открыл его, узнал Сару и, всё бросив, ушёл. Ты зашла в кабинет не в то время.

Не может быть.

Обманывает ли отец?

Дядя велел никому не верить, кроме семьи…но не семья ли собрала вокруг меня наибольшее количество секретов? И где сам дядя? Вновь пропал, вновь замолчал. Каким сторонним бизнесом (он законен?) занимается Голдман, если не позволяет задавать лишние вопросы даже членам семьи? Отстранённо спрашиваю о местонахождении дяди и его отношение к происходящему.

— Золото отправили пожить к нему, пока всё не уляжется, — говорит отец.

— Пока все не забудут о существовании старшей дочери Голдман?

— Пока взорванное Здание Комитета Управляющих не перестанет полыхать, как минимум. К этому ты тоже имеешь отношение?

Отрицательно качаю головой. Отец вздыхает:

— И на том спасибо.

— Знаешь, — признаюсь в глубоко запрятанных, а может явившихся совсем недавно мыслях, — я всё думала…не затрави мы южан и остроговцев, не загони их в жесточайшие рамки — может, они бы не устроили тот теракт и не взорвали мост, по которому шёл Бес.

Отца не трогает — что ему свойственно — ни единая эмоция. Скупое лицо отвечает:

— Зря ты об этом думала — лишь потратила время.

Что.

— Мост бы взорвали в любом случае, — продолжает отец. — Не по той причине, а по иной — всё равно, в этом природа людей недостойных, находящихся ниже нас, нами же по той причине отторгнутых. Их жадные рты заглатывают всё, но всем они к прочему недовольны. Мост могли взорвать за неделю до прогулки Беса, через год или десять. И, прости, что признаюсь в этом, я благодарен, что там оказалась не ты.

— Хочешь сказать…

Нет, отец не может быть жесток настолько.

— Да, хочу, — резко отвечает он. — Ты — старшая в семье, ты — наследница Голдман. И ты — моя любимая дочь. Если бы требовалось выбирать… — отец делает глубокую паузу, — моё решение тебе известно. И так бы поступил каждый в семье Голдман. Оттого твоё предательство горчит ещё больше, но мы не в обиде. Ты ищешь себя. Каждый из нас искал — разными путями, разными возможностями. Обретал одни убеждения, предавал другие. Наращивал принципы. Ошибался, но ошибки покрывал пришедшим опытом. Но пока ты в поисках себя, постарайся себя же не потерять, ладно?

— Ты не злишься?

— Нет, ты же моя дочь. Моя кровь.

— А Бес? — утверждаю я, всё ещё не в силах принять слова отца. Да, они зверски пощипывают моё эго, возносят и без того соседствующую с пиком Здания Комитета Управляющих самооценку, но…мы говорили не о чужих людях, не о незнакомцах. А к младшему брату я испытывала тепло и привязанность.

— Я сказал, кого любил больше и чью бы потерю не пережил, прекрати переспрашивать, — горько признаётся отец. — Родители, которые говорят, что любят детей одинаково — вруны или ещё не поняли жизни, не протёрли глаза с размытыми представлениями о ней. К каждому ребёнку свои чувства — они особенны, уникальны. Но не надо из матерей и отцов создавать себе богоподобных кумиров — нам тоже свойственно выбирать. Если не веришь мне, дочка, верь своему дяде. С ним у вас особенная связь.

— Он тоже врун.

— Но ему враньё ты прощаешь, заметь.

Не терплю, когда отец оказывается прав в подобных спорах.

— Не согласна принять помощь (или попросить её) от родного отца — не отгораживайся от Алмаса. Вы с ним бунтари, хоть и не кровные.

— Что ты сказал?

— Сказал, что у нас одна мать, но разные отца. Ты и сама это всегда замечала, просто игнорировала факты.

— Но повторные браки возбранены, а отношения вне официально объявленного партнёрства супругов считаются тяжелейшим нарушением в Зале Семьи.

— …и слепо верила Своду Правил, — отец вздыхает. — Надо же, ты заучила закон и не один. Прямо-таки библия нового века, а ты живёшь по постулатам. Моё тебе откровение, даже библия — художественное, из раза в раз переписываемое, произведение. Не стоит жить по чьей-то писанине.

— Её писали святые. А нами — Создателями и без пяти минут Богами — писался Свод Правил. Забавно.

— Чувство юмора имеется и в небесной канцелярии, и в Здании Комитета Управляющих.

— Не могу поверить…

— К каждой из наших бесед ты оказываешься не готова.

— Да как же тут подготовишься! Все друг другу врут!

— И ты начни, в чём проблема?

— А, может, дружно перестанем?

— Дочка, — говорит отец, — мы выстраиваем вокруг будущих поколений лучший мир, для чего же вы своими руками претворяете все старания в пыль?

— Лучший не равно идеальный, а идеальный не равно правильный.

— Но он лучший из возможных! Лучше быть не может, понимаешь? Хуже — да. Но не лучше. Тебе известно, что все девять Палат корректируют политику и законы, обтачивают истины Нового Мира, стремятся сделать его ещё более благоприятным, усовершенствовать, понимаешь? Его делают удобным универсально. Мы — не закостенелые фанатики старой системы, мы модернизируем имеющуюся. Как можем. Как получается. Потому что все мы тоже люди.

— А я думала, Боги и Создатели…

— Всё ещё злишься?

— На то, что ты пытался — словно в пробирке — вырастить из меня идеальный образец идеального гражданина идеального мира? Ну как сказать…

— Я хотел для тебя всего самого лучшего, дочка. А знаешь что? — Напиши, — и отец протягивает перед собой чистый лист бумаги, — напиши имена тех, кто причастен к сегодняшнему подрыву. Запиши тех, кто несёт смуту в наш идеальный град. Мы найдём их. Запиши любого, кого пожелаешь — и его вздёрнут в этот же вечер.

Смотрю на белую пугающую поверхность. Цвет стерильности. Цвет чистоты. Цвет, на котором не место ошибкам. Мой любимый цвет. И он же всегда пугал. Беру карандаш и думаю.

— Запиши имена тех, кто постепенно — медленно, но верно — уничтожает Новый Мир. Запиши имена виновных во всех бедах.

— С радостью, — говорю я и исполняю от меня требуемое.

Протягиваю лист. Отец с улыбкой принимает его, но, прочитав, корчится и рвёт бумагу.

— Думаешь, это смешно?

— Ты просил написать того, кто во всём виноват.

Я написала «Новый Мир».

Отец сердито качает головой.

— Хочешь, покажу свою новую дыхательную маску? — спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, достаю её из бомбера и швыряю на стол. — Хоть кто-то на улице улыбается.

— Совсем крыша поехала, Карамель? Ты была на шествии, среди этих фанатиков и психопатов, серьёзно? Ты была там? Ты?

— В это так сложно поверить?

— Для чего, дочка? Для чего эта демонстрация?

— Для демонстрации, вот так поворот! — саркастично отзываюсь я. — Мы живём в мире, в котором даже улыбка — преступление.

— Демонстрация чрезмерных эмоций — преступление, — поправляет отец. — И то — на публике. Дабы не разрушать идеалистическую картинку града высших людей, самих Создателей.

— Ты сам в это веришь?

— Ты в это верила, и мне было достаточно.

Молчу.

Смотрю на отца.

Думаю.

Решаю.

И — вот — говорю настойчиво:

— Ты знаешь, что нужно сделать, мы друг друга поняли. Я пойду — меня ждёт водитель.

— Какой же?

— Мой. С которым я ездила на учёбу и Золотое Кольцо всю неделю. Ничего не изменилось вокруг нас, только мы поменялись. Внутренние трансформации отличительно от внешних происходят быстрей.

Оставляю кабинет и отца в нём. Не следует…

Не следует и Бес, что ранее тенями напоминал о своём некогда присутствии в доме. Заглядываю в собственную спальню — даже запахи те же (мне их не хватало), а распахнутая шкатулка — подарок Каина — осталась лежать подле кровати. Ничего не тронуто, не побеспокоено. Вечно разряженный сенсор, утаенная из домашней библиотеки книга, приготовленная к стирке служащей одежда, вываленные из рюкзака учебники. Вот только террариум пуст.

— Где мой паук? — восклицаю я.

— Отпустил его, — признаётся отец. Отдалённый голос где-то далеко-далеко в кабинете (коридор растягивается на метры). — Ты права, дочка, живую душу потребно отпускать на волю, где она сама решит свою судьбу.

Забавно.

Собираюсь покинуть дом, но перед этим обращаюсь к служащей, что застыла в коридоре:

— Не смотри на меня так, я не призрак.

— Разумеется, мисс Голдман.

— И не перебивай. Слушай. Ты свободна от обязанностей в семье Голдман, Миринда. В твоих услугах больше не нуждаются.

Женщина лепечет очередное «мисс» и бросается навстречу, но я останавливаю её жестом и объясняю:

— Ты была нанята для меня, верно? Но я не вернусь. Наверняка у тебя есть в жизни планы посерьёзней, нежели подтирать слюни уже повзрослевших Голдман. Отец переведёт любую сумму, которую ты назовёшь, можешь не сомневаться. Скажи — это моя просьба.

— Спасибо вам, мисс Голдман.

— Тебе спасибо, Миринда. Ты свободна.

Оставляю родительский дом — Каин внимает моему приближению.

— Поволновался, янтарные глазки? Думал, не вернусь?

— Я в тебе не сомневаюсь, конфетка.

Машина поднимается в воздух. Смотрю на впечатанный в руку сенсор, которым открыла дверь дома по улице Голдман — наверное, больше то не произойдёт. Улица с нашей фамилией постепенно отдаляется. Представляю отца в кабинете. Представляю мать, которая вот-вот вернётся и которой супруг даже не сообщит о визите пропавшей дочери. Представляю поспешно собирающуюся служанку. Представляю Беса в саду. Когда-то в саду были высажены кустарники, тянулись ветви, деревья высились из-под плит. Их не стало, как не стало Беса. Качель дрожала по ветру без внимания, арки из живучего плюща повторили судьбу отлучённого района от Нового Мира — смирились с погибелью.

Мы беспокойно петляем меж улиц — вдоль полос воздушного ориентирования: встраиваемся в ряды, прячемся за иными машинами. Лицо Каина искажает волнение, даже опасение. То и дело юноша заглядывает в зеркало дальнего вида и меняет направление, выворачивает от одного здания к другому.

— Что происходит, Каин? — спрашиваю я.

— Нас преследует одна и та же машина, — отвечает он. — Почти уверен, что это некто из Патруля. Наверняка прознали о твоём визите домой…

— Как это возможно?

— А то не знаешь…

Каин бросает раздосадованный взгляд и вклинивается за очередной несущейся в воздухе машиной. Из-за подрыва Здания количество летающих автомобилей увеличилось в несколько раз — обыкновенно все задействованы в работе, единый механизм под названием Новый Мир не знает отклонений и исключений (работа без перебоя): каждая из шестерёнок (людей) выполняет поставленные задачи и находится в уготовленных местах; ныне система дрогнула — люди в подобии паники (панику не разрешали, поэтому напряжение лишь витало в воздухе и читалось во взглядах, а движения граждан стали рванными и резкими) оставляли главный улей — Здание Комитета Управляющих — и расползались по крохотным норам-домам.

— Я тебя не очень поняла, Каин, — говорю я.

— Только не говори, что не знаешь про слежку в чипе.

— Про что?

— Про… — юноша хочет повторить, но резко бьёт по тормозам — едва успеваем остановиться перед несущимся поперёк потоком авто, — ты серьёзно, конфетка? В твоей руке не только паспорт, банковская карта и прочие забавы. Там отслеживающее устройство.

— Не может быть! — препираюсь я. Не понимаю, отчего повышаю голос.

— А как иначе ты объяснишь, что Патруль Безопасности увязался за нами так скоро? Поболтай ты с родителями чуть дольше, останься на ещё одну кружку чая…

— Хочешь сказать, мы рисковали, остановившись у родительского дома?! Рисковал ты?

— Не хочу, но скажу. Да. Я думал, тебе известно про секретики устройства в твоей же руке, — укоряет Каин. — Этот чип впаян в тебя не первый год, а ты даже не интересовалась его спецификой?

— Никто и никогда не делился такими подробностями. Но…получается, Новому Миру было известно, что мы отправились в Острог?

— И да, и нет, — объясняет Каин. Летим дальше. — За пределами города стоят глушилки — Сара их контролирует. Ты пропала с радаров, и это могло значить не так много — либо тебя убили, деактивировав чип, либо ты покинула город (мест для этого немного, сама понимаешь — лишь Острог), но в Остроге деятельность Патруля Безопасности не имеет влияния, силы и государственного права. Новый Мир понял, что ты отправилась к изгнанным до официального изгнания.

В голове проносится мысль, что никого изгнания бы не было…так сказал отец. Следующая мысль перечёркивает его слова — иначе не объяснить побег Сары из Картеля.

— И ты спокойно потащил меня на шествие безликих в центр Нового Мира, зная об отслеживающем устройстве в руке? Ты в своём уме, Каин?

— Я думал, тебе известно! — кричит он, но тут же успокаивается. — Прости, конфетка, я правда так думал. Что ты на свой страх и риск делаешь это, что готова к ответственности в случае задержания, что плевала на установки Нового Мира…

— И теперь нам не попасть на станцию, ведущую к Острогу, потому что мосты перекрыты, а Южный Район оцепили служащие правопорядка.

— Расклад — дерьмо, согласен.

Добавляет, что отслеживание чипа не ведётся онлайн, а выдаёт точки фиксации — то есть периодически происходящие остановки, местоположение постоянно обновляется, но не показывает движение в прямом, мать его, эфире.

— Твой чип сдал твою локацию на Золотом Кольце, на какой-нибудь из полос воздушного ориентирования, затем — в доме по улице Голдман. Патруль Безопасности увязался походу дела. Значит, тебя ищут, желают отдать под Суд.

Отец обещал иное. Ничего не понимаю…

— Что ты предлагаешь? — спрашиваю я. — Что можешь предложить для решения этого вопроса?

Не знаю, улавливает ли Каин отчаяние в голосе.

— Я бы на твоём месте выскреб чип из-под кожи, пока он не паразитировал.

Сама мысль пугает.

Чип — твой идентификатор, чип — твоя принадлежность к Новому Миру. Сколько несогласия и отвращения я испытала, когда увидела пустующее, не тронутое печатью Нового Мира, запястье Каина. И он предлагает отказаться от него? Отказаться от отметины управляющей системы, рукояти правления, от самой партии.

— Это всего лишь клеймо, Карамель, я говорил, — режет юноша. — Те, кто над вами, ставят штампики на своих подопечных. Пересчитывают вас подобно скоту на убой.

— Это не порядковый номер, — спорю я. — И он, конечно, тоже, но также…

— Паспорт, банковская карта, и прочее, и прочее, — перебивает Каин. — Я слышал это сотни раз.

— …а также чип — это право находиться в Новом Мире.

— Разве ты не желала покинуть его? Разве не ты хотела отправиться в пятый район за новой жизнью, оставив лживую систему по ту сторону водохранилища?

Каин продолжает:

— Чип — та самая опухоль, которую ещё можно удалить из организма; она не успела разрастись и не обхватила иные органы. Но чем дольше в тебе инородное тело, тем больше бед и боли приносит, и тем сложнее его извлекать. Решение за тобой, в любой случае. Просто…Ладно, это не просто, но я скажу. Все мы идём на какие-то жертвы, Карамель. Извини, что так получается, но мы в опасности в черте города, покуда Новому Миру известно твоё местоположение — мы не скроемся, не спрячемся: нас настигнут. Рано или поздно. Можем быть в бегах до открытия мостов и границ (а сколько нам ждать?), менять локации, но это утомительно, я говорю серьёзно.

Все мы идём на какие-то жертвы.

Однажды я увижу пятый район — место из грёз. Там нет обмана, выхлопы не гуляют по душным улицам, не надо носить защитную маску…И ради представляемого будущего я готова пойти на жертвы.

— Помоги мне, Каин, — прошу я. Впервые прошу о помощи кого-то. — Я хочу избавиться от чипа.

Наверняка есть какое-нибудь приспособление, безопасно извлекающее его. Так же, как чип ставят в запястье — дело секунды, больше подготовки и бумажной волокиты; должен быть способ выудить его из-под кожи.

Каин отвечает нерешительным согласием. Догадываюсь его реакции и добавляю уверенное:

— Я прошу удалить чип не потому, что советовал ты, а потому что сама хочу. Вернём Новому Миру его игрушку.

Юноша кивает — в его глазах мельтешит волнение. Мы двигаемся по улицам — вдоль полос воздушного ориентирования; наконец — кажется — отрываемся от преследующего Патруля Безопасности. Каин говорит, что у него есть квартира на распутье Северного и Южного районов в небольшом многоквартирном здании; негласное укрытие, там мало и редко кто бывает. Вряд ли впечатлит избалованную северянку, но мы можем затаиться. Единственное — с чипом в руке туда соваться опасно; следует избавиться раньше.

— Я доверяю тебе, Каин.

Янтарные глазки петляют по дорогам, и мы оказываемся ближе к заводам Западной части города — спускаемся; мосты вяжутся над нами в узлы, серое небо прячется — словно — в клетку (или запирают нас?), а иные машины редеют. Каин говорит, что свидетелей здесь происходящему мало (весь интерес направлен на Здание Комитета Управляющих; может, его подорвали не только в знак протеста, но и для моего аккуратного исчезновения?). К прочему, деактивация чипа северянки в низовьях Нового Мира близ озлобленной на богачей части города не покажется подозрительной.

Мы замираем у пустующей посадочной платформы — кажется, век здесь не парковались. Небо над нами нет, лишь мосты, крыши, углы других зданий; не знала, что Новый Мир может быть так мрачен и угрюм (а кто-то здесь живёт и работает…), потому что Новый Мир сам по себе сер и скуп на проявление не только эмоций и чувств, но и красок.

Смотрю в окно (даже здесь виднеется Здание Комитета Управляющих — его верхний кусок), пока Каин производит какие-то действия в стороне. Вдруг моя дыхательная маска валится к коленям.

— Эй! — восклицаю я. — Зачем отстегнул?

Пальцы Каина застывают у лица.

— Ещё не привыкла, что можно без неё? — спрашивает юноша и поправляет мои волосы — заправляет прядь за ухо.

Уклоняюсь и говорю:

— С ней всё же лучше. Воздух в Новом Мире, хоть и не опасный, как учит Академия, но вредный — посмотри на дерьмо, что валит из труб. Даже здесь.

— Подумал, ты хочешь отдохнуть от маски.

— Впредь не думай за меня. И разве не опасно в черте города светить лицом? Всюду камеры!

— Только не с обратной стороны продовольственного завода. Камеры здесь намеренно сокрыты, чтобы южане могло подворовывать поставки, а остроговцы спокойно транспортировать товар.

— Фантастика…

— Разве?

От досады жмусь в спинку кресла. Янтарные глазки протягивают таблетку (одну из тех, что каждое утро принимает порядочный гражданин Нового Мира, дабы быть здоровым и ощущать принадлежность к системе):

— Препарат понизит чувствительность.

По ощущениям, не видела эти разноцветные пилюли целую вечность, на самом же деле — только день. Удивительно, как наполнены происходящим последние сутки…уже вторые. Кажется, до встречи с Каином я не жила ни единого дня. Послушно принимаю таблетку — успокоительное, но юноша говорит, что для извлечения чипа этого недостаточно, поэтому он введёт обезболивающее вокруг него. Каин достаёт из-под сиденья аптечку и рассыпает содержимое, находит шприц, стерильные бинты и обеззараживающее средство.

— Ты когда-нибудь делал это прежде? — спрашиваю я. — Извлекал чип?

— Обижаешь, конфетка. С моим опытом я бы мог открыть студию по удалению чипов.

— Как-то несмешно.

Картинка перед глазами трясётся — буквально, секунду. Каин продолжает:

— Из известных тебе — Азуми. Не обращала внимание, что на месте извлечённого чипа у неё татуировка?

— Тоже сделаю татуировку, — говорю я.

Теперь точно всё плывёт….

Кажется… кажется, эффект от препарата наступает.

Это ведь эффект от препарата?

— Хочешь татуировку? — уточняет Каин и вяжет на моём запястье жгут.

Зачем?

Соглашаюсь:

— Хочу.

— Таблетка уже действует, — смеются янтарные глазки. — Былая Голдман бы такого никогда не предложила.

Наблюдаю извлекаемый и взбирающийся под кожу шприц. Место укола перестаёт ощущаться — так быстро? Или проходит больше времени? Ничего не понимаю.

Интересуюсь:

— Будет больно?

— Не знаю. — Каин пожимает плечами. — У меня и чипа никогда не было.

— Переформулирую. Как вели себя те, кому его извлекали?

Лицо моего друга теряют очертания.

— Как минимум, держали рот закрытым…Я скажу, когда начну, Карамель. Предупрежу заранее, ладно?

Но Каин не предупреждает. В этот же миг ощущаю колкий удар. Роняю взгляд — кожа расползается словно перезревший, лопнувший томат. Там же сочится красное… К ладони продвигается сжатый мужскими пальцами пинцет. Чувствую себя — перед глазами всё становится мутным в самом деле — неважно…. И потому теряю сознание.

Каин приводит в чувства: нависает надо мной и испуганно дышит, в руках держит извлечённый чип и разящий спиртом бинт.

— Ты очнулась.

— Ожидал другого?

Резко поднимаюсь — картинка всё ещё нечёткая, плавающая, мир качается и дрожит (или качаюсь и дрожу я?).

— Сказала бы, что боишься крови, — восклицает Каин.

— Сказала бы, если знала. Теперь знаю.

Смотрю на руку — вся обвязана тканью и бинтом, сквозь которые сочатся алые пятна.

— Ставить его было проще, — говорю я.

Установка чипа не занимает много времени — крохотное устройство с огромнейшим потенциалом и значением вводят специальным аппаратом: прислоняют к коже, и ты ощущают секундный (даже меньше) укол. В тот же миг чип начинает действовать.

Уточняю:

— Закончил?

— Да, ты проспала всё веселье.

Каин даёт посмотреть на чип, после чего сдавливает его, разламывает. Крохотные микросхемы летят из машины через окно — в основания домов.

— Поздравляю, Карамель Голдман, ты больше не в системе. Новый Мир тебя не преследует.

Не могу поверить, что чипа нет. Я помню его всю сознательную жизнь. Приглядываюсь к повязке, трогаю.

— Шрам останется, — предупреждает Каин и убирает инструменты. Моя задумчивость не даёт покоя. Подступает обратно и берёт израненную руку, подносит к своему лицу и целует тыльную сторону. — За веру и героическую стойкость.

Смущаюсь, но жест не перебиваю — даю закончить.

— Могу только представить, — улыбаются янтарные глазки, — какое облегчение ты ощущаешь, какую свободу.

Я должна чувствовать именно это?

Выдаю неуверенно:

— Наверное.

Оставшуюся часть поездки мы молчим. Каин возвращает нас на поверхность: движемся по дорогам знакомого Северного района. Маски снова на лицах, люди — всё так же торопливы и напуганы, дроны — не переставая — слетаются к Зданию Комитета Управляющих. Наверное, его уже вовсю реабилитируют. Только реабилитация в этот раз серьёзная, и займёт не один и не два месяца, как это было с подорванными заводами.

— Приехали! — восклицает Каин, когда мы замираем на посадочном месте у одного из многоквартирных домов. — Прости, я не знаю, на сколько мы тут задержимся. Надеюсь, Патруль Безопасности быстро перебесится, и мы сможем вернуться в Острог.

— К деревьям, — говорю я, глядя на бесконечную паутину мостов и сотни домов из серых блоков.

— Я — к команде. Ты — к деревьям, — посмеивается юноша. — Зайдём быстро, конфетка. Встреча с соседями по этажу нам не нужна.

Покидаем машину и двигаемся к крыльцу; Каин прислоняет к считывающей панели подобие чипа — магнитный ключ; с такими ходят детишки, которые не достигли возраста присвоения порядкового номера в системе Нового Мира и у которых — из-за постепенного роста — противопоказания к установке чипа. В Академии вход только по сенсору, поэтому чип к моменту поступления впаивают под детскую кожу.

Смотрю на обмотанную ладонь. Минутами ранее здесь было то, что делало меня северянкой и давало права. Задираю голову и смотрю на крыши Нового Мира — интересно, они насмехаются надо мной? Злорадствуют? Проклинают? Или даже не замечают?..

Каин смотрит на меня и аккуратно утаскивает в подъезд — говорит, что у успокоительного, судя по всему, была большая дозировка. И хорошо, что квартира на первом этаже.

Не помню, как мы оказываемся внутри. Но мгновение спустя я сижу за столом и смотрю в окно через закрытые жалюзи.

— Что-нибудь видно? — спрашивает Каин. Каким-то обеспокоенным тоном.

Прихожу в себя. В самом деле смотрю в закрытые жалюзи? Осматриваюсь — мы на скромной кухне, за обеденным столом, а передо мной плюющийся паром электрический чайник и кипяточная кружка с бледным напитком. То есть…мы уже сколько-то времени здесь, если Каин успел всё это сделать? Уточняю:

— У меня мозги поплыли, да?

— Я тоже так подумал, — отвечают янтарные глазки.

— От этого не умирают?

— От плывущих мозгов или передозировки лекарством? Да как-то больше глюки ловят, знаешь.

Наблюдаю сосредоточенное лицо. Решаю высказаться:

— Но ты о чём-то думаешь, я вижу.

— Думаю, что это было не успокоительное…

— В самом деле?

— Мне кажется — только не злись, конфетка, — что я накормил тебя наркотой, поставляемой наркопринцессой.

— Ух ты!

— Точно, наркота. Голдман в трезвом уме уже бы огрела чайником и назвала идиотом.

— С последним пунктом ты справляешься сам.

Каин нервно замирает напротив:

— Твою мать, я дал наркоту несовершеннолетней северянке, чей папаша придумывает законы Новому Миру.

— Так уж и быть, жалобу не подам, — смеюсь я. — И папочке не расскажу.

— Сара меня убьёт.

Всё.

Перестаю что-либо помнить, ощущать. Перестаю быть. Перестаю существовать. Наблюдаю полое, не имеющее ни цвета, ни запаха, ни вкуса, ни звука (просто состоящее из ничего) пространство. Вязко пребываю в нём. Времени здесь нет, чувств — тоже. Боль отсутствует. Как и мысли. Всё, что есть — ощущение нахождения, ощущение пребывания где-то вне.

— Голдман, — раздаётся голос сверху. — Голдман, очнись.

Так и поступаю.

Открываю глаза — возвращаюсь в реальный мир. Темно. Света нет. Лежу у Каина на коленях: он придерживает мою голову и поправляет волосы. Вплавляюсь в тягучий, мягкий взгляд.

— Что за хрень, янтарные глазки?

Такая близость настораживает и пугает, вносит нечто деструктивное. Я не позволяла вторгаться в моё личное пространство (и даже Ромео не разрешала нарушать допустимое расстояние между партнёрами); кем себя возомнил остроговский мальчик?

— Что тебя смутило, конфетка? — парирует Каин, когда я резво отстраняюсь.

— Смутило, что я оказалась у тебя на коленях.

Смотрю по сторонам. Мы сидели (кто-то сидел — Каин, кто-то лежал — я) на полу. Ни единая лампа над нами не горит, ни единый светильник. За окном стемнело — зажглись десятки и сотни фонарей, очерчивающих полосы воздушного ориентирования и пешеходные мосты, загорелись рекламные вывески, подсветилось каждое окно Здания Комитета Управляющих (откусанный бок оказался сокрыт соседствующим многоквартирным домом). Сколько времени прошло? Уже вечер? Ночь? Нет, не ночь — машины летают.

— Прости, — говорит юноша; в темноте видно только его глаза и очерченный городским неоном силуэт, — я испугался за тебя и пытался привести в чувства. Прошло несколько часов…близится комендантский час.

Щурюсь:

— Не предполагал, что я померла по твоей вине?

— Первые пару секунд, пока не уловил дыхание.

— Ты и дыхание слушал, ну здорово. Какие ещё откровения?

— От тебя приятно пахнет, Карамель.

— Заткнись.

Каин улыбается и продвигается. Желает поцеловать? Город подсвечивает нас так волшебно и ранимо; наблюдаю ставшее близким лицо. В воздухе рассекают десятки автомобилей, и никто из водителей и пассажиров не знает о происходящем безумии на полу квартирки с потушенным светом. Посылаю сигнал, опустив взгляд. Я не готова. Не хочу. Для меня это какая-то совершенно иная степень близости, так воспитал Свод Правил.

— Прости, — в спешке извиняется Каин и отодвигается. — Не знаю, что на меня нашло. Говорю же — от тебя приятно пахнет.

Вспоминаю, как недавним касанием губ юноша огрел тыльную сторону руки…даже это неправильно. Моё тело не терпит чужого внимания. Вспоминаю, как недавним касанием юноша рассёк ладонь и извлёк чип. Вот, что иллюстрирует близость характеров и нравов. И неужели это случилось взаправду?

Поднимаю руку и смотрю — повязка насквозь пропиталась кровью. Под ней — на ладони — в самом деле нет чипа. Нет моей принадлежности к Новому Миру. И Новый Мир по мне не плачет, ведь я лишь часть механизма, незаметная и легко заменимая, крохотная шестерёнка, которая должна была выполнять уготовленную работу, но не справилась, однако устройство не выйдет из строя из-за мелкой никчёмной детали.

Каин наблюдает мою растерянность и говорит:

— Не могу представить твоё облегчение без этого чипа.

Поспешно соглашаюсь, хотя так не считаю. На самом деле, я не знаю, как должна считать, что должна испытывать, как себя вести. Такому не учат в Академии.

— Ты много лет находилась под суровым и назидательным взглядом Нового Мира, — продолжает Каин, — под присмотром Патруля Безопасности. И — вдруг — обрела истинную свободу. Теперь тебя никто не контролирует, представляешь?

— Что-то мне нехорошо…

— В каком смысле?

Смотрю на руку. Нет больше чипа, нет идентификатора. Моя принадлежность к Новому Миру стёрта…неужели я совершила подобную глупость? Не могу себя контролировать (может, всё ещё виновата таблетка?) — глаза наполняются слезами.

— Карамель… — только и протягивает Каин, когда я прижимаю руки к лицу и плачу. В этот же миг наступает комендантский час — подсвеченные дома, дороги и улицы гаснут, лишь Здание Комитета Управляющих продолжает бессердечно смотреть на пресмыкающихся перед ним людей, что исполнительно забились в норы. — Я не знаю, что делать, Карамель…я могу что-то сделать для тебя?

Вернуть домой на неделю назад?

— Нет.

— Ладно.

Ладно.

— Проводи меня в комнату, — говорю я. — Столько всего свалилось, я бы хотела отдохнуть и собраться с мыслями.

— Разумеется.

Каин показывает соседнюю спальню. Точнее — единственную спальню. Сам же остаётся на диванчике в совмещённой с кухней гостиной.

— Если что — знаешь, где меня искать, — пытается пошутить юноша, но я не в настроении. — Отдыхай, Карамель. До завтра.

Падаю на заправленную кровать и взглядом впираюсь в потолок. Будь я сейчас дома, включила проекцию звёзд…будь я сейчас в Остроге, вышла бы на пьяццу, чтобы созерцать звёзды воочию.

Что мы имеем, Карамель? Какой расклад?

Вновь выставляю перед собой руку — рассматриваю повязку. Ладонь скулит целиком; действие обезболивающего проходит, как и это никчёмное плавающее состояние после таблетки, оказавшейся не успокоительным. Умно со стороны семейства Наркопринцессы дублировать форму пилюль (не удивлюсь, если с их связями, и лекарство, и наркотик штампуются на одном заводе); такие можно носить с собой в офис и не вызывать никаких подозрений.

Сегодня ты лишилась чипа, выставила себя революционеркой-психопаткой перед отцом, стала свидетельницей подрыва Здания Комитета Управляющих, приняла участие в шествии безликих в дыхательной маске, нарушающей закон её эксплуатации.

Вчера тебя едва не схватил Патруль Безопасности, и ты сбежала в Острог, где познакомилась с бывшей отца и ещё кучей странного народа.

Позавчера Новый Мир решил втоптать тебя в землю, обвинив во всём, в чём только мог и не мог.

За день до этого ты встретила свои семнадцать лет, получила желаемого паука, несколько раз порыдала и застукала подругу за лобызанием с каким-то стариком, отчего она решила подать жалобу первой. Кстати, ты не прочла подаренную Ромео книгу.

Ещё раньше ты поссорилась с партнёром, потеряла сознание в кабинете психолога и сбежала с уроков в Академии.

Перед этим ты познакомилась с янтарными глазками и посмотрела в кабинете отца видео с психопаткой-бывшей.

Наконец — мы добрались до кульминационного момента — твой водитель пропал и из Академии тебя подвёз какой-то родительский недруг, но перед этим ты в традициях дня поругалась с Ромео, а ещё утром съела неправильное количество таблеток.

Ничего не забыла? Ты просто великолепна, Карамель Голдман! Коллапс — это не про катастрофу много лет назад; коллапс — вся твоя неделя, от и до. Не забудь написать книгу о том, как спустить в унитаз все доступные блага и богатства, как лишиться роскоши, удобства, безопасности и комфорта.

Пытаюсь заснуть — не выходит. Отрываю голову от подушки и оглядываюсь — снова кошмар? А голос в голове — такой навязчивый, такой угрюмый — причитает, что я потону в грязи этого города. Или голос не в голове?

— Тебе известно это? — спрашивает некто более осязаемо и громко.

Смотрю через плечо — встречаюсь взглядом с Ромео. Тело осыпает мелкой дрожью. Что это значит? Часть его лица — припущенную бровь, чёрный зрачок и уголок высушенных губ — освещает отдалённое Здание Комитета Управляющих. Не верю происходящему, но оставляю кровать и подкрадываюсь к другу.

— Ромео? — спрашиваю я. — В самом деле Ромео?

Иду к нему, не понимая, что происходит. Такой он красивый в лишённой света комнате; как аккуратно и изящно подсвечивается его кожа тона кофейного зерна. Здание Комитета Управляющих окидывает гордый юношеский силуэт направленным светом подобно театральному фонарю. Кажется, вновь сон…Да, сон. Обман. Я не приняла положенные медикаменты, но приняла иное лекарство — теперь сознание самостоятельно кормится картинками. Наверное, я схожу с ума, но отчего-то мне радостно. Нет, не отчего-то, а от присутствия и вида Ромео. Я сама себе его выдумала, потому что соскучилась. Не так и сложно в этом признаться…

— Что же ты делаешь, — отвечает юноша и со свойственной только ему одному интонацией протягивает, — сладкая девочка?

Как же я скучала по его обращению, по его голосу! Хоть и вечно противилась… Я хотела услышать «сладкая девочка» в исполнении Ромео, потому что он игнорировал горечь моего характера и соль воспитания; видя только хорошее. Не перспективное, а именно хорошее.

— Что же ты делаешь? — повторяет юноша.

— А что происходит?

Ромео смотрит на расставшуюся с чипом руку, но я признаюсь в ином:

— Я видела тебя на Золотом Кольце и очень хотела подойти.

— Я бы тоже этого хотел, — во мраке соглашается юноша. — Жаль, что не успела.

— Когда-нибудь мы увидимся снова, обещаю.

— Знаю.

— Побудь со мной ещё.

Ромео на выдохе роняет моё имя и раскрывает объятия — кидаюсь к другу и, припав на колени подле, прижимаюсь, что есть сил. Ромео склоняется и обнимает спину — утопаю лицом в академической рубашке, в загребающих ладонях. Сжимает. Ромео гладит мои волосы и просит подняться, но я ощущаю себя бессильной перед ним; признаюсь, что так и не прочла подаренную книгу. О чём она?

— Увы, уже не прочитаешь, — кивает юноша.

— Зачем ты так говоришь?

Поднимаю глаза — никого нет. Ромео нет. Растворился в воздухе. Так просто. А я, щупая пустоту, щупая голое пространство, пытаюсь из последних сил выцепить присутствие Ромео. Никого нет.

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• »