(Усадьба Скотининых. Отдаленный участок парка. Поют птички и светит солнышко. Борис неспешно прогуливается, рассматривая букашек под ногами.)
Пора на обед плестись, если в ближайшее время что-нибудь не сожру, прямо тут лягу и сдохну. Назад шел другой дорогой, надо территорию осваивать. Вышел к небольшому пруду, семимильными шагами превращающемуся в болото. Лягухи бесстыжие квакают, комары налетели, размером с кулак. Заметил роготульки в камышах. А вот это интересно, рыбу тут ловят. Точно, в гардеробе среди дерьма пара удочек лежала и сачок.
Над дыхательными упражнениями бы еще подумать для восстановления анамы. В подсказке указано — специальные. Из специальных только вентиляцию легких знаю, для быстрого погружения. Ага есть еще восточные практики всякие. В общих чертах знаком, но серьезно не воспринимал никогда. Пробовать не сейчас, подкашиваются конечности.
На середине пути измышления прервались шумом из-за кустов, детскими криками, визгом и истошными кошачьими завываниями.
— Держи, вдарю, держи крепче.
— Души его гада, царапнул, сволочь.
— Дай, я вмажу, дави говорю.
— А-а-а, кусается, пусти я эту тварь прикончу.
— Нет я, он мой, он рыбу у тётки ворует.
Как есть нарисовалась картинка — ватага ребятишек мучает рыжего кота. Почему рыжего? Других вроде не видел — раз, с таким характером да не попасть в переплёт — это два.
Боря, ты как, все устраивает? Внутри шевельнулась тревога и лёгкое недовольство. Все верно, Боря, человека в беде и то всегда нужно спасать, хотя он завсегда сам виноват. А животину бессловесную тем более защитить некому.
Веселились детишки на славу. Ничего не боятся охальники. Всего десяток метров от дороги, где людей как в девяностые в очереди за колбасой. Пяток пацанов лет десяти и пара постарше. Босые, неумытые, в драных рубахах, Слава Вечному ученику не аристократы, за обедом таких не видал. В руках палки, камни.
Кот висел на верёвке, затянутой поперек тушки. Вопил не переставая, скорее уже не вопил, а завывал. Били животину все вместе, палками и камнями, раскачивая верёвку и отталкивая друг друга. Так увлеклись, что появившуюся из кустов тучу заметили не сразу.
В момент, когда я выдвинулся, рыжая тушка не сопротивлялась, котище уже не выл, а хрипел, пуская розовые пузыри.
Я заревел басом, — Что творите, паскуды?
Мелюзга с визгом бросилась врассыпную, примитивные орудия труда полетели в разные стороны, в мою тоже. Лица запомнил, пригодиться, один особенно прыщавый прямо сразу в душу запал. Стоял в сторонке, ладошками видео снимал.
Ни поймать, ни догнать никого не смог, комплекция не та, в пальцах на секунду задержался рукав грязной рубашки, треснул и выскользнул. Ничего эти пальцы кроме столовой ложки держать не способны. От неожиданного рывка ноги оказались чуть впереди основного тела, рухнул на задницу, подняв тучу пыли. Учиться и учиться управлять этой тушей.
Кот, тот самый знакомый, вяло подрагивал и только один изумрудный глаз был приоткрыт. Настороженно так смотрел, с отчаянием. Или это так показалось.
Трясущимися пальцами развязал узел, тугой, пришлось обгрызенным ногтям зубами помогать. Сорвал майку и завернул тушку. Сердечко под руками билось слабыми неровными толчками. Кот меня видно признал, прижатые ухи чуть расслабились, задышал шумно, с клекотом.
— Как же ты, товарищ, попался, с таким боевым характером? Ты же правильный кот, умный, с понятиями? Причина нашлась, не отходя от кассы. В паре метров валялась попугайская клеть с чёрной кошкой. Открыл дверцу и еле увернулся от острых когтей. Подруга развернулась как стальная пружина и рванула в кусты. Бодро. На горячее значит поймали. Понимаю, дружище, я по молодости так тоже разок попадался.
К лекарю надо. Только стоит ли перед Оком светиться? Заступился бы Боря за кота? Чую — не факт. Ладно, пойдём огородами.
Вышел на домик лекаря аккуратно, медитирующая на веранде тушка грелась в лучах заходящего солнца. Пригибаясь, перебежал открытое место. Дислокация тела не поменялась, доктор так и сидел, укутавшись в плед, только баллон мутной жидкости на столике уменьшился вполовину.
Что-то чую не будет он кота лечить. Мысли в голове одна опережала другую: просить, заплатить, бароном припугнуть или реально шею придавить?
Вежливо постучал по столу, — Пантелей Егорыч, помощь нужна.
Плед на кресле зашевелился, лениво приоткрылся один глаз и закрылся снова.
— Пантелей, не притворяйся. Только ты сможешь помочь.
— Борис Антонович? Шо, опять? Слабительное в шкафу.
— Да не-е, не мне, вот котик под телегу попал.
Пантелей покосился на окровавленную тряпку, приоткрылся второй глаз, плед пополз вверх и укрыл лекаря с головой, — Как же задрал, да. У меня выходной, раз. Меня барон обидел, два, анамы нет три. И ещё четыре, коньяка уже тоже нет и вкуса не помню. Ага, еще пять есть — морда мне твоя хитрая не нравится.
Эх, нет у меня авторитета, как у родителя, — Пантелей Егорыч, с отцом ты совсем другим тоном разговаривал. Не видишь, это баронский кот.
Лекарь неторопливо вытащил очки, натянул на нос. Губа брезгливо оттопырилась, — Не верю. Барон котов не любит, только собак охотничьих. Сам видел, как он кота пинком через всю кухню.
— Бьёт, значит любит. Помоги, будь человеком.
— Чего помоги, тут тебе что — богадельня? Я тут жизни людей спасаю, уноси эту заразу. Давай, скажи, что отцу, матушке нажалуешься. Да срать я хотел на все твоё семейство. Уезжаю я, завтра же ноги моей в этом городе не будет. Думаешь я поверил, что барон тебе коньяк дал?
— Пантелей, ты же хороший человек, помоги, и я тебе буду должен, — сказал я чуть изменившимся голосом, нащупал и стиснул в кармане носок с песком.
На интонации Пантелей реагировал отменно, а может на блеск глаз. Сразу видно, били его часто и больно. Вот и сейчас дошло — просто так я не отстану. Втянул голову в плечи, махнул в сторону двери, — Пошли внутрь, показывай, — на столе развернул окровавленный свёрток и отпрыгнул в ужасе.
— Да ты, да вы, та я что? Да не смогу я. Я вообще себя лечил, тебя лечил, анамы ноль. Видишь, на ногах еле стою.
— Знаю, от чего ты на ногах не стоишь. На столе баллон почти пустой и коньяка что-то не видно.
— Много ты понимаешь. Это настойка для восстановления сил. А коньяк вообще убрал, ну что осталось. Я за него тебе сердце укреплял. У других так вообще раны открытые не лечу, даже кровь остановить не смогу. Я же только внутренние хвори и инфекции. У меня и специализация основная — терапевт-диагност. Ещё чуть боль снимать могу. И вообще только людей. Кота — это ветеринар нужен, да не простой, а ветеринар по котам. В городе есть, которые коров и лошадей лечат, но они точно кота не смогут. Да никто не сможет, я вообще не слыхал про ветеринара для котов.
Я прищурился, — И что ты предлагаешь?
— Да нечего тут предлагать, ничего не поделать. Раны воно какие. Хребет на бок. Лапы смотри под какими углами. Раздроблены, осколки, инфекция опять же. Тряпка в крови, хоть выжимай, значит ещё больше потерял. Внутри органы в кашу. Не выжить после такого, под телегу говоришь? В мельничные жернова он попал. Оставьте, молодой господин, я усыплю. Нечего вам глядеть.
В животе похолодело, — как усыпить? Стоп, говоришь усыпить можешь? Совсем? А так чтобы потом проснулся?
— Э, усыпить так смогу, но зачем?
— Инструменты есть?
— Какие?
— Грабли, лопаты, топор и веревка. Да не тупи, нормальные, медицинские. Скальпель, то есть ланцет, зажимы. Ножницы нужны, иглы кривые. Обычный инструмент хирурга.
Лекарь посмотрел на меня ошалелыми глазами, — Ой, не знаю даже, у главного лекаря то, у Фомы точно есть. Он на войне был, как подопьёт, так завсегда слушаем, как он есаулу это самое пришивал, которое чтобы дети были.
— Неси, я сам кота лечить буду.
Глаза у лекаря полезли на лоб, рот скривился.
— Пантелей, не могу назвать тебя умным мужиком, раз ты в нашем роду служишь, но и не совсем дурак тоже, раз уехать собрался. Мы с тобой раньше не общались нормально. Мы сейчас вдвоём, так что слушай, — Первое, я никогда не повторяю дважды, второе — я всегда плачу свои долги.
Лекарь опять в моем взгляде что-то разглядел, метнулся в соседнюю комнату, — Сейчас, сейчас принесу, только уйду потом, не смогу глядеть как вы, ваше благородие, бессловесное создание погубите. Вся ваша семейка друг друга стоит, барон вот людей за людей не считает, а вы над скотиной измываться.
— Нет, Пантелей, не уйдёшь. Мне помощь нужна, бинты чистые, горячая вода и спирт. Ещё свет хороший, тащи свечей побольше.
Собрался лекарь быстро, метался по комнате, стучал дверцами, крышками сундуков.
Пока я осматривал куцый инструмент, Пантелей изучал меня. Спиной чувствовал недоумение, вперемешку с разочарованием и жалостью. С той самой, как на убогих смотрят.
Пара скальпелей, одним только на большой дороге купцов пугать, зато острый, второй маленький, аккуратный, но тупой, как сибирский валенок. Иголок набор приличный, ножницы ржавые и состояние, будто ими гвозди кусали. Что зажимами зажимали лучше не представлять.
— Ещё, найди, чем стол застелить и чем раны мажут, чтобы зараза не завелась.
— Так и, ничем не мажут, магией любую заразу выводят.
— Так все и магией лечат. А простые люди?
— А-а-а, да, для холопов травы разные, кто на них анаму тратить будет? Они же сами лечатся.
— Дай рубашку чистую, хотя на меня не налезет. Тащи простыню.
Вырезал в простыне дыру, сунул голову, подпоясался рулоном бинтов, — На спине завязывай. Волосы убрал под бандану, наволочка от подушки впритирку налезла. Вымыл руки, сначала водой, потом спиртом. Хотя не спирт, а одно название, на языке щипнуло как обычная палёная водка. Промыл инструменты, прокалил над свечкой.
— Готово, усыпляй, только аккуратно, это тебе кот, а не…
Пантелей положил ладонь на кошачью голову и прикрыл глаза. Никаких спецэффектов, но стало заметно, что все мышцы у животины расслабились. Лапы безвольно повисли. Сердце бьётся стабильно, значит шанс есть.
— Малый импульс. Пару часов спать будет точно.
Дальше от Бори не осталось и следа, спрятался Боря. Временно, конечно, я всегда умел перед операцией так концентрироваться, что мир сужался до кончиков пальцев.
Первым делом нашёл и зажал сосуды, продолжающие кровить. Сам не заметил, как начал подавать Пантелею отрывистые команды.
— Зажим.
— Иглу.
— Ножницы.
— Свечи выше, за спину, над головой, чтобы не слепить.
Аккуратно выстриг шерсть. Сначала вокруг раны на спине, потом шею и лапы. Привычным жестом взял скальпель, поднял на вытянутую руку. Кончик начал описывать в воздухе восьмёрки. Собирайся, Боря, кусок ты говна. Прикрыл глаза, досчитал мысленно от десяти до нуля. Все, поехали.
Ощупал повреждения, вправил сустав, потом второй. Переломов куча, два на задних лапах серьёзные. Ренгена не подвезли, поэтому кости пришлось обнажать полностью. Предельно аккуратно, кот — это не человек, у которого каждую мышцу наизусть. Чуть в сторону, задеть не то, что артерию, любого крупного сосуда хватит.
Трубчатая в двух местах лопнула, осторожно удалил осколки. Такой перелом на штифтах собирать надо, проволока Киршнера нужна, пластины.
— Пантелей, немедленно стальную проволоку и пассатижи, чем меньше, тем лучше.
К чести сказать, лекарь метнулся к прикроватному сундуку молча. С начала операции не проронил ни слова, только чувствовалось, как во взгляде становится меньше насмешки, а глаза распахиваются все больше.
— Нашёл? Нет, а это что?
В разворошённом свёртке лежала пара плоских чёрных камней, ну точь-в-точь как в ладонях. Похожи на процессоры, только крупнее и с хвостом такой же чёрной проволоки.
— Ваше благородие, нельзя. Это милость усопшего. На третий день после смерти вынимают, чтобы мерзостью не стать, потом и хоронить можно. Только её сразу сдавать на алтарь злого ветра надо. Почему Фома не сдал? За это же…
Я пощупал проволоку. Вроде не металл, но в меру жёсткая, гнётся, форму держит. Годится. Отчекрыжил ножницами.
Пантелей завопил, — Да ты что, знаешь что будет, если Око увидит, да за порчу милости, — видя, что я не реагирую, тяжело вздохнул и завернул остатки испорченного девайса.
Я принялся по привычке бурчать себе под нос, — Отделяем мышцы, удаляем сгустки крови. Обходим сосудисто-нервный пучок.
— Пинцет. Рассекаем надкостницу, отодвигаем её к основанию кожного лоскута.
— Удаляем мелкие осколки костей, размозжённые ткани.
— Укрепляем проволокой, петлю выводим наружу.
Пантелей плотно сжал губы и смотрел во все глаза, открыл рот только раз, — Это зачем так?
Я сухо комментировал, — Узловой кожно-мышечный шов. Здесь по-другому нельзя, нет пинцета с мелкими зубчиками. А это шов Мультановского, красота не очень важна, а место подвижное, коту не объяснишь, что нельзя лапой дёргать.
— Как это?
— Выкол иглы, перехват. Хватит болтать, вынеси грязную воду, набери новую.
Лекарь унёсся выплеснуть таз, дверь не закрыл, чтоб тебя, ощутимо подуло сквозняком. От глотка свежего воздуха ощутил, что оказывается давно начал задыхаться, как выброшенная на берег рыба.
Сшил сосуды, порванные сухожилия. Глаз удалось вправить, хвала Вечному ученику, не вытек, висел на обрывке шкуры.
На стол упала длинная тень, что-то быстро вернулся. Нерадивый подери, вдоль хребта пробежал знакомый холодок. Скосил глаза, и сердце ухнуло ниже пола. Так и есть, в дверях стояла серая фигура со сведёнными ладонями.
Нельзя отвлекаться, и так стежки безобразные, как на латаной фуфайке пьяного бомжа. Живым не даваться? А хрен вам, по всей морде. Стиснул иглу, не сейчас, нельзя реагировать, надо закончить с мышцами и кожей.
С раной на спине почти ничего не смог сделать, тупая размозжённая, хребет перебит. Получилось только вскрыть, почистить от осколков и гематом. Точечно удалил сломанный позвонок, соединил, скрепил кольцами чёрной проволоки и зашил обратно.
С боков падало уже две тени, лекарь тоже стоял застыл с тазом воды и мелко подрагивал. От одного из наблюдателей ощутимо потянуло говном, причём явно не от Ока. Чего это Пантелей перепугался?
Последние раны зашивал, повернувшись к Оку спиной, чтобы руки лишний раз не тряслись. Шкура у кота дубленая, пальцы перестали слушаться, ноги от напряжения начали выводить самбу. Раз, два, три. Раз, два, три. Перед глазами крутанулась комната. Сколько не гнал посторонние мысли, в голову так и лезли последние слова Современника — «… я убью тебя раньше, чем к тебе прикоснётся имперский инквизор». Довольно некстати вылезло — «Никогда ещё Штирлиц не был так близко к провалу», от которой уголки губ поползли в стороны. Внезапно на душе полегчало, наконец-то этот цирк кончится.
Закончил перевязку, закрепил шины из тонких лучинок, уложил кота в коробку. Вроде таким здоровенным казался, а сейчас без шерсти в обувную поместился. Эх, куда же ты смотришь Вечный ученик, надо же было так обосраться. Ноги держали только на последних каплях адреналина. Вытер импровизированным фартуком пот, разъедающий глаза, незаметно стиснул скальпель и повернулся. Что успею, отдам кота Пантелею и Око по горлу полосну.
Око стояло все так же неподвижно, но в фигуре было важное дополнение, которое не заметил сразу. Между ладонями зажата бесформенная картонка. Серая фигура плавно развела руки, и картонка вертолетиком полетела на пол. Весьма красноречиво на бумаге выступила надпись — «Дебил!».
Буквы на секунду вспыхнули красным и растворились.
Я шагнул к лекарю, зубы которого начала отбивать похоронный марш. Око вновь свело ладони и начало медленно поворачиваться.
Не снимал, точно не снимал, запись включается если ладони вместе. Сам или? Позже будем думать.
Сунул коробку лекарю, — Пантелей Егорыч, ты не просто лекарь, ты чудо.
Лекарь поперхнулся, — Я? Что?
— Ты сотворил настоящее врачебное чудо! Полечил моего котика и теперь он точно-точно выздоровеет. Теперь все будет хорошо, спасибо, поговорю с матушкой, а может и с бароном, чтобы тебе жалованье подняли.
На лице Пантелея выступили фиолетовые пятна, уши запылали, — Бо-Бо-Борис Антонович, как же, я же.
Я не давая опомниться, крепко обнял его до хруста, вырвал коробку и пьяной походкой направился к двери.
— Ещё раз, спасибо, Пантелей Егорыч, ты реально великий лекарь!
По пути ощутил горечь во рту. Не сразу осознал, что жую желудь, на секунду запнулся. Плюнь гадость, Боря. И когда желудей набрать успел?
Картина моего появления на крыльце вызвала замешательство. Не каждый день тут из темноты выныривает голопузая туша в окровавленных штанах, с коробкой под мышкой. К себе поднимался как в тумане, кажется пару раз кого-то толкнул плечом, с каждым шагом последние силы таяли. Успел снять штаны до половины, рухнул на кровать и отключился.
(Палма. Белозерск. Деревня при усадьбе Скотининых.
На веранде коттеджа сидит Пантелей и тупо пялится на голубое свечение между ладонями)
Ничего не понимаю. Откуда? Навык новый, странный. Я уже десять лет не открывал новых умений. Свалилось это на мою голову.
Мысли о вчерашнем происшествии, упорно заглушаемые настойкой, вновь ползут голову. И что это вообще было, почему я жив и сижу здесь, а не на крюке в инквизории?
Задумчивый лекарь поднимает глаза на проходящих прачек.
— Фима, голубушка, как дела, плечо не тревожит?
— Спасибо, Пантелеюшка, славно все. Дай вам Вечный ученик доброго здравия. Приходите на самовар. Мы травы собрали душистые.
— Ой, приду. А что, Фима, у тебя же кот живёт, Васька. Как он, мышей ловит?
— Да каких мышей, лежит целый день. Старый он уже и больной.
— Тогда сейчас иду Фимочка, надо мне твоего кота посмотреть.
(Тридцать минут спустя. Деревня при усадьбе Скотининых. Комната прачек.
Лекарь Пантелей сидит с облезлым котом на коленях и гладит мурчащую животину. Дородная женщина в кокошнике разливает чай)
— А что Пантелей Егорыч, не заходите вы совсем. Пригласили бы вечером песни гитан послушать. Табор почти за воротами стоит, все девки после работы бегают. Того гляди барон погонит, снимутся, и ищи гитана в поле.
— Да все Фима дела, то один баронский сынок хворает, то другой, я же лекарь, человек подневольный. Барон, опять же, не всегда мои методы одобряет…
В середине фразы кот подпрыгивает и выгибается дугой. Визжит, будто ему наступили на голову, делает круг по комнате, снося и переворачивая плошки. С жутким завыванием раскорячивается на полу и выдаёт желтоватую лужу. Большую, грязную с капельками крови. Не переставая завывать, выпрыгивает в приоткрытую дверь и исчезает в сумерках. В полутемной комнатушке повисает запах кислятины.
— Пантелей, ну что же ты. Не люба я, так и сказал бы, зачем котика мучить?
— Чего ты Фима. Ничего я ему не делал. Гладил и за ушами чесал.
Сапог от самовара летит через комнату и двигает Пантелея по макушке, — Паскуда ты, а ещё лекарем назвался. Да правильно тебя барон на ворота, там тебе шелудивому и место….