— Конечно.
— Тогда заварите мне чайничек.
— Сей момент, — официант удалился.
Его знакомые появились даже чуть раньше ожидаемого времени. Небольшого роста чернявый мужчина лет сорока пяти, с аккуратной короткой бородкой, слегка тронутой сединой, одетый в черные заношенные джинсы и песочного цвета пиджак поверх черного свитера, увидев Георгия, развел радостно руки в стороны так, что даже задел своего спутника, молодого элегантного человека в сером костюме, смотрящего на мир сквозь прямоугольные линзы дорогих и стильных очков.
— Вот и наш молодой политологический гений! — воскликнул бородач. — Давно нас ждете?
— Недавно, Аванес, недавно, — вставая и протягивая руку, ответил Георгий.
— Сейчас, конечно же, вы начнете свой обычный дискурс, — не снижая громкости, продолжил человек по имени Аванес. — Вы скажете, что вы не политолог и вовсе не гений…
— Последний тезис сомнителен, — улыбнулся обладатель серого костюма, подавая Георгию руку.
— Перестаньте, Артём, — махнул левой рукой Георгий, правой отвечая на рукопожатие.
— Однако, — усаживаясь за стол, засмеялся Аванес, — вы хотя бы не отрицаете того, что вы молоды.
— Ну, это быстро проходит, — парировал Георгий.
— А вот это трюизм, — поднял вверх палец Аванес, — и, я бы даже сказал, что довод ваш демагогический, поскольку… О, да вы зеленый чай пьете, друг мой! Вот, дорогой Артем, что значит человек новой формации! Ничего вредного!
— Боюсь вас разочаровать, — сказал Георгий. — Я только что высадил чашку кофе, — он перевел взгляд на Артема. — Причем американского.
— Ну, кофе-то не американский, — махнул сразу обеими руками Артем. — Это название такое, а сам кофе вполне себе эспрессо, разбавленный кипятком.
Официант принес меню, раскрывать которое все дружно отказались. Аванес заказал мокко, а Артем капучино. Подумав, Аванес прибавил к заказу омлет. Георгий попросил минеральной воды с газом. После пятиминутного обсуждения сравнительной характеристики мокко и капучино, бородача наконец вынесло на главную, по его мнению, тему:
— А ведь знаете, друг мой, мы с Артемом вышли сегодня пораньше. Да, именно пораньше. Но мы заспорили по дороге, часто, знаете ли, останавливались, руками эдак размахивали… М-да… А знаете, о чем был спор?
— Догадываюсь, — слегка улыбнулся Георгий.
— Вы в некотором смысле правы, Гера, — закивал головой Артем. — Вам ведь известны наши позиции, так что… Но на сей раз речь шла о вещах, которые, думаю, покажутся свежими, даже вам.
— Вот как? — Георгий приподнял брови.
— Ха! — воскликнул Аванес. — Вот видели циника, а?! Гениальный циник — это, в некотором роде, опасность, не находите?
— Я еще и опасен? — широко заулыбался Георгий.
— Конечно опасны! — подтвердил Аванес. — Этим-то вы и интересны!
И он заржал над собственной шуткой, поддержанный коротким смешком Артема. Аванес же смеялся до слез, как будто ему только что рассказали лучший анекдот в его жизни.
— Так о чем шла речь? — спросил Георгий, когда хохот прекратился.
— О модерне, друг мой, — ответил Аванес. — Именно о модерне. И знаете что? Артем с присущей ему безапелляционностью заявил, что и здесь, понимаете ли, у России нашлось собственное лицо и собственный путь. Вот вы спросите этого милого патриота, что такое, по его мнению, русский модерн. Ну, спросите!
— Советский союз, я думаю, — предположил Георгий.
— О! — всплеснул руками Аванес. — И вы туда же!
— А что тут удивительного? — вступил в разговор Артем. — Гера совершенно верно обозначил место советского периода в истории страны. Этот самый советский период — единственный имеющийся у нас опыт модерна. Это уникальный в своем роде…
— Вот! — Аванес вперил палец в Артема, но смотрел он на Георгия. — Снова уникальность. На этот раз, правда, в точку. Все мы прекрасно знаем уникальность упомянутого нашим коллегой периода отечественной истории. Снова не сиделось нам, не моглось, не шлось очевидным путем, и посему отправились мы, как всегда, путем уникальным. А теперь этот черный отрезок времени еще и модерн. Разумеется, уникальный!
— Но послушайте, — протестующе взмахнул рукой Артем. — Разве в данном конкретном определении… Разве даст вам что-нибудь отрицание наличия… А! — Артем отвернулся от Аванеса и посмотрел на Георгия. — Вот вы скажите мне, Гера, разве в самом принципе самобытности есть нечто, противоречащее здравому смыслу или, на худой конец, общечеловеческому пониманию основополагающих… Ну, я не знаю…
— Не знаете — это точно, — довольно улыбнулся Аванес.
— Самобытность, как мне кажется, — это не принцип, — пожал плечами Георгий. — Она или есть, или ее нет.
— И у России ее нет? — задал прямой вопрос Артем.
— Есть, — ответил Георгий. — И здравому смыслу это не противоречит.
— Только знаете, что я вам скажу, друзья мои? — вскинулся Аванес. — Провозглашение самобытности само по себе совсем, знаете ли, не самобытно. Все, что сделано значимого в человеческой истории, идет от личного, через национальное к универсальному.
— Брокгауз и Эфрон, — ввернул Георгий.
— Возможно, — немедленно откликнулся Аванес.
— Энциклопедия, значит, — злорадно прошипел Артем.
— И что же? — ничуть не смутился Аванес. — Пусть и энциклопедия. Нашим новоявленным почвенникам неплохо было бы почитать для начала хотя бы энциклопедии. Ведь только тогда самобытность чего-либо стоит, когда это самобытность пути к чему-либо универсальному. А вы все переворачиваете с ног на голову. Эта ваша самобытность…
— А ваша? — неожиданно перебил Георгий. Аванес замялся, чем не преминул воспользоваться Артем.
— Сколько бы вы ни приводили успевших набить оскомину цитат, — сказал он, — это не прибавляет вам убедительности. Так называемая универсальность, которую вы так настойчиво пытаетесь противопоставить самобытности, на самом деле, еще, может быть и не универсальна вовсе. Где доказательства? Почему это изобретенные совсем недавно по историческим масштабам Западной Европой принципы должны всеми безусловно приниматься как универсальные? Странная получается универсальность, которая не вбирает в себя уникальный опыт истории самых разных цивилизаций, а корежит его, отменяет, обесценивает!
— Господи! — воскликнул Аванес. — Это же безответственный дискурс! Ну вы сами-то послушайте, что вы такое говорите!
— А что я такого говорю?
Артем вскинул руки, по левому запястью вниз от ладони скользнул браслет изящных «Rado», обнажая небольшую по размерам свежую татуировку из четырех древних рун. Артем вскоре опустил руки на столик, и манжеты сорочки закрыли татуировку, но Георгий еще несколько секунд смотрел на его левую кисть. Не обращая на него внимания, собеседники продолжали спор, а Георгий на какое-то время утерял нить разговора.
— Что скажете, Гера? — вопрос Артема вывел Георгия из ступора.
— Простите, о чем?
— Об этой самой опасности.
— Я думаю, — отозвался, вздохнув, Георгий, — что есть опасности и пострашнее. Вы, надеюсь, меня извините… У меня сегодня еще… Увидимся.
Он встал из-за столика, подозвал жестом официанта, попросил его записать заказанное на его счет и, еще раз кивнув Аванесу и Артему, пошел к выходу. На улице он, не сделав и пары шагов, остановился, достал мобильник и долго смотрел на него, как будто его неведомым образом успокаивали очертания аппарата.