Кукла тряслась в мешке. На этот раз не от страха — просто сам мешок трясся. А все из-за того, что кое-кто постоянно спотыкался.
Пустое Место и Манера Улыбаться брели по сонной улице Слив вдоль заросшей плющом ржавой парковой ограды, отстукивая стоптанными каблуками по камням выщербленной мостовой.
Сабрина пыталась подглядывать в дыру в мешке, но почти ничего видно не было. Улица тонула в вечерней дымке, фонари в парке Элмз не горели, да и сам парк походил на огромный спутанный ком черных ниток. Кое-где едва теплились окна выходящих на Элмз домов, то и дело тряслись трубы пневмопочты, по которым от квартиры к квартире сновали капсулы с посланиями. Ветер доносил до шутов и похищенной ими куклы крики чаек — в трех кварталах восточнее проходила граница между Саквояжным и Блошиным районами — Брилли-Моу, иначе Грязный канал или Подметка.
— Ты так и не сказал, — нарушил молчание Фортт, перепрыгивая лужу, — куда мы идем и кого ищем.
Шут уже порядком замерз: ветер буйствовал, словно забыл принять свои лекарства. Котелок на голове Пустого Места держался лишь чудом, где «чудо» — это рука самого Фортта. Шарф был не так ловок, как его хозяин: одним концом он цеплял листья с мостовой, а другим впитывал все лужи.
Гуффин не ответил. Пустому Месту это очень не понравилось: когда Манера Улыбаться не огрызался, это значило, что он о чем-то раздумывал. А все его «раздумки», «задумки» или «придумки» редко оборачивались чем-то хорошим.
— Судя по твоему хмурому лицу, — продолжил Фортт, — ты сейчас думаешь: «Ну что за напасть с этими трамваями и так не вовремя!» или «Кажется, за нами кто-то следит!», или «Надоедливый Пустое Место, когда он уже замолчит!»
Узнать, какой вариант — верный, возможным не представлялось, поскольку делиться своими мыслями Финн Гуффин явно был не намерен. И все же он, вне всякого сомнения, выделил в словах приятеля для себя кое-что важное и нахмурился еще сильнее, отчего все его лицо превратилось в комок из складок, бровей и поджатых губ.
— Почему ты решил, будто кто-то следит? — спросил шут.
— Из трамвая с нами вышли семеро… — начал Фортт.
— Включая нас? — уточнил Гуффин.
— Нет, — раздраженно ответил Пустое Место. — Я же сказал: с нами.
— Вот именно. С нами — семеро.
— С нами девятеро, если точнее.
— С учетом куклы?
— Проклятье! — не выдержал Фортт. — Да нет же! Не перебивай! Из трамвая вышло семь человек (помимо нас и куклы). Два престарелых пыльных мешка свернули к одному из домов возле станции. Сопливый клерк в треснувших очках выронил портфель и рассыпал бумаги по всему тротуару — тебя это еще очень разозлило, помнишь? Он остался собирать их. Старуха Убийца Макэббот, которая все время, пока мы ехали, сквозь сон бормотала: «Убийца — Макэббот», доковыляла до аптеки «Горькая Пилюля Лемони», чтобы купить там, наверное, порошок от кошмаров или бреда. Толстуха-швея со своей корзинкой и швейной машинкой в футляре направилась к каналу через туннель Уитлби.
— Да, подозрительно…
— Что подозрительного? Я еще не перешел к сути…
— Ты подозрительно медленно переходишь к сути, — попытался выкрутиться Манера Улыбаться, но вышло плохо — даже он сам это понял, и у него начался очередной приступ злости, выраженный в яростном сопении.
— Остались двое, — сказал Фортт. — Оба — наши с тобой… гм… добрые знакомые. Первый — тот нескладный тихий мистер в грязном костюме, будто пошитом из обивки старого кресла, а второй…
— Дай угадаю, мистер Тень? Тип в цилиндре?
— Угадал.
— И куда они направились?
— Не знаю, — сокрушенно ответил Фортт с таким видом, как будто только что с треском провалил экзамен на сыщика. — Я не успел заметить. Но кто-то из этих двоих точно идет за нами. Я мельком пару раз видел тень позади.
— Так может, это и есть мистер Тень?
— Я не уверен: тот, в костюме-обивке, тоже был не слишком-то дружелюбен.
— Мне казалось, что Костюм-Обивка вылетел из трамвая еще раньше нас…
— Я не уверен.
Гуффин выглядел равнодушным — подозрения приятеля не особо его испугали. Он ответил безразличным тоном, да и то только потому, что нужно было что-то ответить:
— То есть перед нами стоит «веселенький» выбор: у одного проходимца — нож, у другого — револьвер! Мерзость. — Даже любимое «мерзость» Гуффина прозвучало как-то неубедительно: серо, безэмоционально и сухо.
— Ты что-то слишком спокоен, — подметил Пустое Место.
— Я знаю, что делать, — важно заявил Манера Улыбаться. — Поверь, когда мы дойдем, этот тип (кем бы он из тех двух ни был) очень пожалеет, что решил преследовать двух таких благоразумных и порядочных джентльменов, как мы… ну и эту куклу-доходягу.
— Куда дойдем?
— Хм.
Фортт обернулся. Шедшая за ними тень шмыгнула за афишную тумбу.
— Как думаешь, что этому типу от нас нужно?
— Может, он хочет просто узнать время. Ну, или ограбить нас. А может, прирезать тебя (или пристрелить).
— Почему меня?! — поразился Фортт.
— Потому что у тебя лицо жертвы, Пустое Место… хе-хе…
— Не смешно!
— Да ты не бойся: если кто-то тебя и убьет, это буду я.
— Это, конечно же, утешает, — поморщился Фортт: ох, уж этот Гуффин и его шуточки…
Где-то неподалеку раздался нарастающий гул винтов. Над парком в темном небе появилось несколько желтых огоньков, и вскоре из-за деревьев медленно выполз вонючий и дымный почтовый дирижабль. Он был ржав, точно совесть старого менялы, несколько кривых труб выкашливали темно-фиолетовые облачка дыма, а винты крутились с таким усилием, будто их приводили в действие вручную. Почтовик летел очень низко, и с земли можно было даже различить силуэты аэропочтальонов, сидевших в рубке за штурвалами.
Шуты проводили ползущую к каналу махину подозрительными взглядами, пока та не скрылась за домами.
— Что-то зачастили они, — пробормотал Фортт. — Не к добру это. Раньше почтовики коптили небо раз в неделю — и то в лучшем случае. Но только за сегодня это уже третий. Что-то назревает. Что-то нехорошее…
Фортт впервые озвучил свои предчувствия и вдруг поймал себя на мысли, что никакие это уже не предчувствия. Этими словами он будто бы все же поставил точку и вынес некий вердикт. Подчеркнул предопределенность. И та, словно только того и ждала, ожила. А когда оживает предопределенность, в душе поселяются липкий страх, бессилие и безысходность.
— «Назревает что-то нехорошее! Читайте во всех газетах!» — проворчал Гуффин.
Дальше шуты шли молча.
Слова Гуффина навели Фортта на определенные мысли. Шут искренне жалел, что не читает газеты — так он хотя бы знал, что творится в городе и, возможно, знал бы, чего ждать. Дядюшка Филлиус всегда говорил, что, если читать газеты, можно загодя подготовиться к мрачным временам: кто-то ограбил кондитерскую — запасаешься печеньем; падают в цене акции корабельной компании «Бриклоу Бригантинн» — покупаешь печенье; безумный ученый изобрел жуткую убийственную штуковину и пытается свести всех с ума — лезешь в погреб за печеньем. Да, дядюшка очень любил печенье, но суть была в другом: Джейкоб Фортт полагал, что, обладай он нужными сведениями, быть может, тогда он смог бы понять, что именно надвигается. Быть может, в газетах писали, почему почтовики зачастили, что за поломка была на мосту Ржавых Скрепок и (он вдруг вспомнил разговор сплетников со станции «Бремроук-Фейр») что это еще за шагающий дирижабль, вылезший из моря?!
«Нужно будет раздобыть свежий выпуск “Габенской Крысы”, как только вернемся в «Балаганчик», — подумал он. — Там точно должно быть что-то, что все прояснит. Ну, если не все, то хотя бы кое-что…»
— Пришли! — вырвал его из раздумий Манера Улыбаться.
Пустое Место недоуменно огляделся по сторонам. Они никуда не пришли — просто остановились посреди улицы.
Единственное, что здесь было, это вход в парк. Рядом с ним, недалеко от арки с вывеской «Элмз», горел фонарь — едва ли не единственный на всей улочке.
Под фонарным столбом кто-то стоял. Из-за раскрытой газеты не было видно лица этого господина, но Фортт с первого взгляда, понял, кто это, благодаря темно-синему мундиру, шлему с кокардой и белым форменным перчаткам.
— Нет… — испуганно прошептал он.
— Да, — с неприятным блеском в глазах ответил Гуффин.
— Ты что, спятил?
— А ты что, струсил?
— И не стыжусь этого, — сказал Фортт. — Да этот хмырь, только нас увидит, тут же схватит и потащит за решетку.
— За что?
— За решетку.
— Нет, в смысле, мы же ничего плохого не сделали…
— А их брату плевать. Он что угодно может придумать: что ему наш запах не понравился, или взгляд, или походка, или сон, в котором мы ему якобы приснились прошлой ночью. Он закует нас в кандалы и посадит в «собачник». Забыл, что стряслось с моим кузеном Джимми? Я ведь тебе рассказывал: он тоже ничего не сделал — так просто полил ограду у какого-то дома, и все! Лучше связаться со стаей голодных бешеных собак, чем с одним фликом!
На самом деле Джейкоб Фортт еще очень смягчил. Полицейские в Габене делились лишь на две категории: непроходимо тупых, неотесанных чурбанов и хитрых, коварных лисов. И те, и другие, без исключения, обладали дурным нравом и черной душой. Не зря ведь говорили: «В Саквояжне есть три беды: бедность, болезни и полиция». Пустое Место решил, что приятель решил над ним подшутить: да будь ты даже самым честным и порядочным человеком, тебе не стоит соваться к констеблю, ну а в их с Гуффином случае… у него просто не было слов.
— Этот, вроде, не из злобных, — между тем сказал Манера Улыбаться. Прищурившись, он разглядывал здоровяка у фонарного столба. — К тому же он ведь на посту стоит — вряд ли ему захочется хватать нас и тащить через полгорода в Дом-с-синей-крышей. Нужно просто подобрать правильные слова…
— Что еще за слова?
— Ну, слова для облизывания… вернее, подлизывания. Нужно просто обратиться с почтением.
— Ты не умеешь быть почтительным. Ты только рот раскроешь, он тут же пристукнет тебя дубинкой. Я не понимаю: зачем самим навлекать на себя беду?!
— Я, вообще-то, думаю навлечь беду на того типа, который за нами следит. Ну и заодно узнаю дорогу. Ты хочешь сегодня выбраться из Тремпл-Толл, или нет?
Фортт лихорадочно закачал головой.
— Если для этого нужно подходить к флику, то мне плевать — я и в парке переночую.
— Зато Брекенбоку не плевать, — напомнил Манера Улыбаться. — Он же грозился нам головы оторвать, если мы пропустим репетицию. Нужно перебраться через канал и попасть в «Балаганчик» как можно скорее. Или ты хочешь оказаться в Фли после третьего звонка?
Со стороны могло бы показаться, что речь шла о старой театральной традиции, но в данном случае к театру это не имело никакого отношения. Здесь, по эту сторону канала, мало кто знал, что в тот миг, как вечер заканчивается и начинается ночь, по всему Фли из ржавых рупоров на столбах звучат три звонка, словно оповещая всю тамошнюю шушеру, что пора выбираться из своих нор. Это напоминало сигнал кормежки в тюрьме, и после звонков на улицах Блошиного района лучше было не оставаться.
Фортт молчал. Гуффин покосился на него и продолжил:
— Вижу, что не хочешь. Поэтому я пойду и узнаю у флика дорогу.
— Ты? — с надеждой уточнил Фортт.
— Я, — кивнул Гуффин. — Я ведь хороший друг. Можешь спрятаться и подождать меня.
— Спасибо, Манера Улыбаться, — с горячностью произнес Фортт. — Ты действительно хороший друг.
— Не смей благодарить, — рявкнул Гуффин. — Шуты не благодарят.
— Прости.
— И не извиняются! Проклятье!
Не прибавив больше ни слова, Гуффин направился прямиком к констеблю.
Фортт бросил ему вслед:
— Может, оставишь мешок мне?!
— Нет уж, я его не оставлю, — злобно процедил Манера Улыбаться.
Фортт этого уже не слышал. Пару мгновений постояв на месте в раздумьях, он сорвался с места, перебежал мостовую и спрятался в ближайшем подъезде. Почувствовав себя в относительной безопасности, шут выглянул из-за двери. Наблюдая за тем, как Гуффин топает прямиком к фигуре, замершей у фонарного столба, он очень не вовремя вспомнил сказку про девочку Молли, которая вот так же беспечно шагала прямо в волчью пасть, и ему стало не по себе…
Пустое Место отчаянно попытался придумать, что делать, если все вдруг закончится плохо и Манеру Улыбаться схватят, но все мысли сводились лишь к одному:
«Что я скажу Брекенбоку?..»
Оставалось надеяться, что Гуффин как следует пороется в своем несносном характере и откопает там, на дне, хотя бы щепотку почтительности. Но надежды эти были зыбкими, как «Туманные конфеты Фогги», которые продавались в Фли, — Пустое Место слишком хорошо знал своего друга…
…Сабрина слушала перепалку шутов с тревогой и волнением.
Еще как только эти двое вышли из трамвая и двинулись вдоль парка, она вдруг поймала себя на том, что первый испуг — тот, который она испытала, когда пришла в себя, а затем поняла, что ее похитили, отступил. Лихорадочные мысли прекратили кавардак, поправили костюмчики и расселись по спичечным коробкам в ее голове. Нет, Сабрина не смирилась со своим положением, но где-то внутри словно разгорелась искорка. Ее утешала мысль, что рядом нет Хозяина. Мало, кто мог понять облегчение, которое она чувствовала, — лишь тот, кто знает, что это такое, когда твоя жизнь представляет собой страх без начала и без конца, когда ты вслушиваешься в каждый шорох, пытаясь понять: это ветер поскреб водосток, или ключ скрипнул в замочной скважине…
И все же она напомнила себе, что эту искорку раздувать не стоит: куклы и искры — не друзья, от искры может начаться пожар, и ее волосы снова сгорят… Сабрина поймала себя на этом «снова»; к нему прицепилась уверенность в том, что в прошлый раз ее волосы загорелись не случайно — наказание… одно из бесконечных наказаний, которым подвергал ее Хозяин…
Хозяин… она почти ничего не помнила, но его забыть попросту не смогла бы, хоть и неистово этого желала. И все же Сабрина понимала, что это невозможно: вся ее прежняя жизнь связана с Хозяином. Что же случилось в лавке игрушек? Куда Хозяин исчез?..
За весь путь, что шуты проделали в шатком дребезжащем вагоне и после того, как покинули его, ничего так и не прояснилось. Единственное, Сабрина поняла, что эти двое ничего не знают ни о том, кто она, ни куда исчез ее Хозяин.
Краем уха она слушала болтовню своих похитителей и попутно пыталась подобрать ключик к собственным воспоминаниям. Трудность заключалась в том, что у нее не было ни одного ключа, а заглядывая в замочную скважину, она видела за ней лишь темноту. Темноту памяти и… темный подвал… подвал лавки игрушек и себя саму там — себя, которая сидит в центре этого подвала на стуле…
«Я вспомнила!» — обрадовалась было Сабрина, и тут ее захлестнул ужас. Но не нынешний ужас, а старый — ужас, который она испытывала совсем недавно, сидя в том подвале. Хозяин… там был Хозяин! Он что-то говорил ей и…
И тут то, что сказал идущий рядом Фортт, будто за шиворот, вытащило ее из черного тумана не до конца оформившихся воспоминаний. Что же он сказал?! Они с Гуффином обсуждали каких-то пассажиров из трамвая и затем он упомянул… нескладного тихого мистера в грязном костюме, будто пошитом из обивки старого кресла…
«Костюм, будто пошитый из обивки старого кресла… Откуда мне это знакомо?»
Сабрина старалась изо всех сил, но никак не могла вспомнить. Она поняла лишь, что это как-то связано с подвалом лавки игрушек.
Шуты больше не упоминали обладателя странного костюма и говорили о разных непонятных вещах.
Мысли Сабрины с окутанного мраком прошлого переключились на не менее непроглядное будущее.
«Шуты… они несут меня этому Брекенбоку. Что со мной будет?»
Все говорило о том, что ничего хорошего. Впереди была лишь пугающая неизвестность. Сабрина вдруг почувствовала себя стоящей за кулисами перед занавесом, который вел на сцену. Что за ним? Глубокий бездонный провал? Скалящиеся хищными зубьями капканы? Бушующее пламя?
Она со страхом думала о том мгновении, когда шуты вернутся в «Балаганчик» и отдадут ее Брекенбоку. То, как похитители говорили об этом Брекенбоке, подсказывало, что ее нынешнее бедственно положение ни в какое сравнение не идет с тем, что ее ожидало. Сабрине отчетливо представились длинные пальцы, ломающие ее хрупкое тельце. На ум приходили пилы, сверла и каминный огонь.
«Я не могу попасть к нему в лапы! — в отчаянии думала Сабрина. — Нужно сбежать! Но вот как? Увеличить дыру в мешке и выбраться, пока я трясусь за спиной Гуффина, не выйдет… Думай! Ты что-нибудь придумаешь!»
А потом они… пришли. Фортт и Гуффин принялись спорить — речь шла о полицейском констебле, который стоял неподалеку.
«Констебли ловят злодеев, — это Сабрина знала. — Бесстрашные констебли, они приходят на помощь к тем, кто оказался в беде, спасают их, вызволяют… Добрые и честные, они — настоящие джентльмены, и ни за что не бросят несчастную, которую похитили…»
Если бы кто-то подслушал сейчас ее мысли, он бы лишь тяжко вздохнул или посоветовал бы принять лекарство в виде билета из этой гадкой дыры, в которой полицейские — вовсе не такие, как о них думала наивная кукла, видимо, почерпнувшая свои сведения из детской книжки о храбром констебле Бертране Боне.
Впрочем, мыслей ее никто не слышал и дать совет не мог, поэтому Сабрина в мешке подобралась и сжала в волнении кулачки, не в силах поверить своему счастью и глупости шута. Гуффин не оставил мешок с ней Фортту! Он нес ее прямо к констеблю! Это ее шанс! Это возможность спастись, вырваться от этих злыдней и избежать еще худшей судьбы!
Когда до столба с констеблем оставалось всего несколько футов, Сабрина принялась вырываться и биться в мешке. И завопила, зовя на помощь:
— Помогите! Спасите! Это я! Я здесь! Меня похитили! Помогите!
Любой другой на месте Манеры Улыбаться в этот миг бросил бы мешок и бросился бы бежать, но шут в зеленом пальто даже не остановился.
— Замолчи, иначе худо будет, — в ярости прошипел он и встряхнул мешок. — Тебе никто не поможет…
Как бы ни хотела Сабрина верить в обратное, она вдруг поняла, что Гуффин прав. Констебль никак не отреагировал на призывы о помощи и, судя по всему, даже не оторвался от чтения газеты. Подобное жестокое равнодушие убило в Сабрине любую надежду. Ее охватила безысходность, и она прекратила дергаться.
Подойдя к столбу, шут стащил со спины мешок и, поставив его на тротуар, потянулся, с хрустом разминая шею, спину и плечи. После чего сказал, напустив в голос липкого, как варенье, лизоблюдства:
— Мое нижайшее почтение, господин констебль! Добрый вечер, сэр!
— Да-да… — проскрипел в ответ полицейский, даже не подумав опускать свою газету.
— У меня возникло… кхм… затрудненьице, сэр, — продолжил Манера Улыбаться. — Дело в том, что я ищу некоего мистера Баллуни. Он часто бывает в этих местах. Вы его знаете?
Перевернув страницу, констебль отчеканил:
— Продавец воздушных шаров? Разумеется, знаю. Он весь день стоял у входа в парк, но недавно отправился домой.
— А не будете ли вы столь любезны, чтобы сказать мне, где мистер Баллуни живет?
— Пройдете через туннель Уир — за ним будет улица Пчел. Вам нужен подъезд номер восемь, квартира номер… хррм… без номера — это птичник под самой крышей.
— О, благодарю, господин констебль! — пролебезил Гуффин. — Вы мне очень помогли. Правду говорят, что доблестные констебли из Дома-с-синей-крышей — лучшие друзья тех, кто попал в затруднительное положение.
— Помогите… — едва слышно прошептала Сабрина. Нашарив край дыры в мешке, она в отчаянии выглянула наружу. — Спасите… похитили… шуты… похитили…
Полицейский, как и прежде, ничего не замечал. Зато Сабрина заметила. Что-то в этом высоченном широкоплечем человеке, скрывающим лицо за разворотом газеты, было странным. Вот только что?
Констебль перевернул последнюю страницу — газета закончилась, но он не собирался прекращать чтение — раскрыл ее заново и снова погрузился в статьи да заметки, будто запустил на граммофоне пластинку по второму кругу.
И тут Гуффин сказал такое, от чего его спутник (Пустое Место, прячущийся неподалеку и, видимо, сейчас искренне недоумевающий, как это Манера Улыбаться до сих пор не схвачен) пришел бы в еще большее недоумение:
— Он уже здесь?
— У почтового окна в туннеле Уир.
Сабрина с ужасом поняла, что констебль и шут связаны друг с другом. И тут она неожиданно осознала, что именно ей показалось странным в этом полицейском.
Нет, сам представитель закона выглядел, как обычный констебль, а все детали его формы и обмундирования соответствовали уставу Дома-с-синей-крышей: шлем, перчатки, свисток и фонарь — все на месте. Но кое-чего все же не хватало. На боку у полицейского отсутствовала дубинка — излюбленная компаньонка каждого констебля. Но вовсе не это привлекло внимание куклы.
Как и говорилось, господин в синей форме стоял на посту у фонарного столба, но дело в том, что фонарные столбы не являлись полицейскими постами в Тремпл-Толл. Хозяин часто жаловался на «пучеглазых рыб в мундирах, приклеенных к своим… тумбам…»
И то верно: полицейские посты в Саквояжном районе представляли собой темно-синие паровые тумбы с торчащими во все стороны сигнальными трубами. С этих тумб констебли связывались с Полицейской площадью или запрашивали подмогу с ближайших постов, но чаще всего из труб раздавалось понятное каждому и четкое в своей лаконичности оповещение: «Все прочь! Работает полиция!»
Что касается этого конкретного констебля и этого конкретного «поста», то полицейский совершенно точно присутствовал, а сигнальная тумба — совершенно точно нет.
«Это не настоящий констебль! — догадалась Сабрина. — Здесь готовится какое-то темное дело!»
Шут между тем продолжал:
— Также, почтенный господин констебль, — сказал он, — я считаю своим долгом сообщить вам о некоей подозрительной персоне, которая преследует меня по этой улице. Она затаилась где-то в ближайших подворотнях — выжидает. Намерения, смею вас заверить, у нее не самые добрые или, вернее, самые недобрые.
— Про-ве-рю, — пропечатал констебль, механическим жестом сложил газету, поправил тесемку шлема под подбородком и, раскачиваясь, словно он не по улице идет, а по палубе корабля, направился в сторону аптеки и трамвайной станции.
Гуффин же, дождавшись, когда полицейский растворится в темноте улицы, снова взгромоздил мешок на плечо, развернулся и пошагал туда, где его ждал Фортт.
— Ну как? — спросил Пустое Место, выбравшись из своего укрытия, когда приятель подошел. — Ты все узнал? Куда пошел этот флик?
Манера Улыбаться не ответил. Его лицо исказилось, и он сбросил мешок на землю.
Сабрина ударилась руками о камни брусчатки и взвыла от боли. Кажется, она сломала кисть. Но Гуффину этого было мало.
— Ах ты, мерзавка!
Он набросился на мешок и принялся бить его ногами и зонтиком. Кукла закричала. Она пыталась закрывать лицо руками, хоть как-то защититься, но удары проходили через них. Безжалостные башмаки топтали и пинали ее в мешке, зонтик раз за разом опускался на ее голову. Крик Сабрины заполонил улицу, но ее мучителю было все равно. Он впал в настоящее исступление, и не собирался останавливаться.
— Что… ты… делаешь? — потрясенно прошептал Джейкоб Фортт, не в силах сдвинуться с места или хоть что-то предпринять. Он ничего не понимал. В Манеру Улыбаться будто что-то вселилось…
Гуффин, ничего не замечая кругом, продолжал избивать куклу. Она кричал от боли и ужаса, ее лицо покрылось зелеными слезами, но ее крик лишь раззадоривал злобного шута.
— Думаешь, ты самая умная?! Думаешь, самая умная?!
Фортт вздрогнул и сбросил оцепенение.
— Что ты делаешь?! — закричал он. — Остановись!
Но удары не прекращались. Сабрина ощущала каждый. А еще она почувствовала, что вот-вот умрет…
Возможно, кто-то думает, что куклу нельзя убить, но он ошибается. Некоторые куклы, такие как Сабрина, нежнее и чувствительнее, чем большинство живых людей. Кукольники намеренно их такими делают, чтобы… воспитывать. Не обязательно пилить этих бедолаг пилой или тесать рубанком, если хочешь причинить им боль.
Фортт схватил Гуффина за лацканы пальто и оттащил от мешка.
— Оставь ее!
— Она пыталась выдать нас! — в ярости проревел Гуффин, вырываясь.
— Ты не должен ее бить! Не смей трогать ее, ты, проклятый злыдень!
— Что? — гаркнул Гуффин. — Ты слюнтяй! Я всегда знал, что ты тряпка, Пустое Место! Тебе жалко эту уродливую деревяшку?!
— Нет, — солгал Фортт. — Но ты подумай, что скажет Брекенбок, если кукла будет сломана! Хочешь, чтобы он не засчитал ее, как возврат долга? Что тогда станем делать?
Манера Улыбаться тяжело дышал. Его глаза налились кровью. Он весь взмок и, кажется, сломал зонт. О зонте он и сожалел.
Гуффин попытался дотянуться и еще раз ударить стонущую избитую и искалеченную куклу, но Фортт не позволил ему этого сделать:
— Я сказал, не трогай ее!
Гуффин застыл и глянул на друга с ненавистью. Фортт не узнавал его: в серых глазах Манеры Улыбаться читалось вполне оформившееся и будто бы пытающееся вырваться наружу алчущим крови вороном, безумие.
— Отпусти меня… — процедил он. — Быстро. Или тебе тоже не поздоровится.
Но Пустое Место и не подумал слушаться. Он был решителен, как никогда… как никогда в жизни. И глядел на Гуффина не мигая.
— Нет. Это тебе не поздоровится, если ты ее еще раз хоть пальцем тронешь.
Манера Улыбаться оскалил кривые бурые зубы.
— Больно надо! Думаю, она усвоила урок. И если тебе так уж жалко эту дрянь, Пустое Место, можешь сам волочить ее дальше.
Убедившись, что Манера Улыбаться успокоился, Фортт медленно разжал пальцы.
Гуффин оттолкнул его и, демонстративно обойдя мешок, шагнул прочь, в сторону чернеющей арки, проделанной прямо в стене дома.
Джейкоб Фортт опустил взгляд и проглотил вставший в горле ком. Его решительность вдруг исчезла, словно провалилась в дыру в кармане. Он не смог заставить себя заглянуть внутрь дрожащего мешка.
— Ну-ну, — тихо проговорил шут. — Не плачь, бедненькая, все будет хорошо. Не плачь… потерпи немного. Мы доберемся до «Балаганчика», и там тебя починят. Не плачь, не надо…
Он аккуратно взял мешок за ворот и осторожно поднял его себе на плечо. Коротко вскрикнув, кукла продолжила скулить и завывать на одной ноте.
— Джейкоб защитит тебя, — заверил ее Фортт. — Не бойся. Я никому не позволю еще раз сделать тебе больно. Он к тебе больше не прикоснется. Никто не прикоснется.
Тяжело вздохнув, Фортт последовал за Гуффином, который уже скрылся в проходе…
…Туннель Уир представлял собой одну из так называемых «внутренних улочек», которые были проложены прямо сквозь дома и в конечном итоге выводили к каналу. Эти вымощенные кирпичом проходы имели форму трубы и больше походили на коридоры.
Что касалось, в частности, туннеля Уир, то он был узок, как бутылочное горлышко, и из него исторгалась жуткая вонь, будто где-то в глубине разлагалось что-то огромное и мертвое. Единственный фонарь висел так далеко от входа, что напоминал жалкого дрожащего светлячка. Что ж, это определенно было одно из тех мест, куда в ночное время лучше не попадать.
И все же у шута Пустое Место не было выбора. Шаги Фортта и приглушенный плач куклы эхом разносились по туннелю. Фортт понуро шел все дальше и дальше, ступая по грязным кирпичам и ожидая неприятностей. Вскоре нечто, на них похожее, его и встретило.
Фигура Гуффина в глубине туннеля выглядела зловещей — еще более зловещей, чем пару минут назад. Он замер под свисающим из-под сводов фонарем, при этом выглядывающая из-за его плеча тень на кирпичной стене дрожала, словно в безумном танце, а зонтик в руках шута походил на стройную мисс, которую затянули в танец против воли. У ног Манеры Улыбаться стоял неизвестно откуда взявшийся деревянный ящик.
— Чей это ящик? — спросил Фортт, подойдя.
— Мой, — ответил Гуффин.
— А был чей?
— Жертвы обстоятельств.
— Твоей жертвы?
— Нет.
— То есть обстоятельства никак с тобой не связаны?
— Никак.
— Но ящик с тобой связан?
— О, еще бы.
— Каким же образом?
— Он принадлежит мне.
— И мы вернулись к началу, — вздохнул Фортт. — С каких пор он тебе принадлежит?
— С недавних.
— Да ты уже скажешь, откуда он здесь взялся, или нет? — потеряв терпение, прорычал Фортт, отчего по туннелю Уир пронеслось эхо.
— Эй, злиться — это часть моей роли, — напомнил Гуффин. — Ты что, забыл, как в театре относятся к похитителям чужих ролей и реплик?
Фортт глянул на него волком. Ему уже давно было не до смеха.
— Хватит нести чепуху — ты не в театре, ты никакой не персонаж и не играешь роль.
— Ты уверен?
На самом деле Фортт был уверен в обратном, но сказал лишь:
— Откуда ящик?
Вместо ответа Гуффин отодвинулся в сторону, и Фортту предстало то, что его друг до этого скрывал своей спиной, — окошко в стене туннеля, над которой ржавые кованые буквы выстроились аркой, образовывая: «Почта Габена». Окошко было закрыто, на ставнях висел замок.
— Быть не может! — изумленно выдохнул Фортт. — Он пришел тебе по почте?
— Пришел. Я собирался забрать его на днях, но раз уж мы здесь…
«Неправда», — подумал Джейкоб Фортт.
«Неправда», — подумала кукла в мешке.
Сабрина приглушенно стонала и сотрясалась в рыданиях. Она не могла пошевелить левой кистью, запястье было свернуто под неправильным углом, острые обломки дерева торчали во все стороны. Указательный и безымянный пальцы на правой руке были и вовсе отломаны — она сжимала их тремя оставшимися. Через лицо прошла жуткая трещина, шарнир шеи заклинил. Кукле было невероятно больно, но даже она поняла, что Гуффин лжет: поддельный констебль сообщил ему об этом ящике, они не случайно здесь оказались, и соответственно поломка на мосту Ржавых Скрепок, из-за которой трамвай сюда свернул, тоже была запланирована. А уже это значило, что и кукла Сабрина, и шут Пустое Место втянуты в какую-то мрачную игру. Им стоило опасаться того, что в ящике, и того, куда они направляются. Кукла терялась в догадках, почему Джейкоб Фортт этого не понимает.
Но Джейкоб Фортт понимал. Более того, он видел больше, чем Сабрина, ведь он был не в мешке, ведь он увяз в этой истории намного раньше нее.
— Что у тебя в ящике? — спросил Фортт напрямую.
— Канифоль для скриппенхарма, — зло бросил в ответ Гуффин. Даже стенам туннеля Уир и замку на почтовом окошке было ясно, что в ящике отнюдь не канифоль.
— Зачем так много? И… ты ведь не играешь на скриппенхарме.
— Хватит болтать, — прервал приятеля Манера Улыбаться. Он обхватил ящик и, крякнув от натуги, поднял его. — Нам нужно найти продавца воздушных шаров.
— Зачем нам воздушный шарик?
— О, какой грубый диминутив, — проворчал Гуффин и, развернувшись, направился к выходу из туннеля.
— Я не знаю, что за мотив или сколько там минут, — ответил Фортт, последовав за ним. — У меня нет часов.
— Я не о том… Не нужно преуменьшать.
Пустое Место все равно ничего не понял — видимо, это было как-то связано с тем, что он не образован. Но он считал также, что и Манера Улыбаться — не умнее его. Это была его ошибка.
Они вышли из туннеля Уир и оказались на улочке, которая больше напоминала большой двор-колодец. В центре этого «двора» располагался огороженный низенькой кованой решеткой каштановый скверик, и хмурые дома (или, вернее, стены одного дома) напирали на него со всех сторон. В некоторых окнах горел свет, где-то звучала музыка, до шутов доносились визги и мелодично-немелодичный грохот — кого-то лупили по пальцам крышкой пианино. На бронзовом указателе значилось: «Улица Пчел».
Шуты двинулись через двор. Ветер трепал кроны деревьев, срывая с них каштаны: скверик был сплошь засыпан колючей зеленой кожурой — дворник здесь если и имелся, то подметание его явно не заботило. Завидев чужаков, тощий кот соскочил со скамеечки, на которой до того с удовольствием умывался, и, взлетев по трубе водостока, забрался на карниз.
Фортт с подозрением оглядывался по сторонам. Он был готов к любой неожиданности. Хотя… если уж совсем начистоту, все обстояло ровно наоборот — он не был готов к неожиданностям: шут устал, продрог и проголодался, к тому же этот вечер принес ему слишком много волнений и страхов. У него просто не осталось сил сопротивляться любым напастям, которым вздумалось бы с ним приключится. И все же Фортт неотступно следовал за Гуффином и его ящиком. В его наивном сердце жила робкая надежда: «Да, Гуффин странно и пугающе себя ведет, он что-то задумал, но я ведь знаю его не первый день, он не раз меня выручал, он мой друг… Все обойдется…»
Пройдя через скверик, Пустое Место и Манера Улыбаться подошли к подъезду с табличкой «№ 8».
— Нам сюда, — сказал Гуффин.
Фортт кивнул. Шуты зашли в дом и направились к лестнице.
В подъезде горела керосиновая лампа, но лучше бы не горела — любая, даже самая кромешная тьма, была бы всяко лучше этого отвратного тошнотворного света, еще и покачивающегося из стороны в сторону, как мышь на проволоке.
Шуты миновали первый этаж, второй… А Фортт все не мог выбросить из головы этот внезапно появившийся ящик, который тащил идущий впереди Гуффин.
— Что у тебя в ящике? — спросил он снова.
— Карлик, сложенный в три погибели, — заявил Манера Улыбаться. Даже надколотым грязным ступеням лестницы и обитым коричневой тканью стенам было ясно, что в ящике отнюдь не карлик.
— Карлик бы там не поместился, если только он еще и не гимнаст. И… зачем тебе карлик?
— Хватит болтать, — повторил Гуффин то, что сказал в туннеле. — Нам нужно найти продавца воздушных шаров.
— Я до сих пор не понимаю, как он нам поможет вернуться в «Балаганчик».
— Скоро поймешь…
Пустое Место и Манера Улыбаться оставляли за спиной лестничные площадки, шли мимо дверей квартир. За каждой из этих дверей что-то происходило: кто-то был мертв, и его еще не обнаружили, кто-то разбирал собственную грудную клетку, не понимая, чем подобные занятия могут окончиться, кто-то любил кого-то, а кто-то кого-то ненавидел. Но больше там было тех, кого ничто не волновало. Обычный габенский дом, обычный габенский подъезд. Не хватало только старушки, делающей вид, что моет лестницу. Ее действительно не хватало, учитывая, что на ступенях была свежая грязь, оставленная чьими-то ногами, судя по всему, совсем недавно.
Наконец, лестница закончилась, и шуты оказались под самой крышей — это был этаж эдак шестой-седьмой. На единственной двери некогда висела табличка с номером, но ныне проглядывали лишь впечатанный овальный след да дырки от гвоздей.
Гуффин, неловко удерживая ящик одной рукой, замахнулся зонтом, чтобы постучать, но тут из-за двери раздался короткий вскрик, за которым последовали хрипы…
— Чего ты ждешь? — спросил Фортт. Он стоял в некотором отдалении и не услышал звуков, донесшихся из квартиры.
Гуффин никак не отреагировал, его губы шевелились — казалось, он считал, будто бы давая кому-то время.
— Мы ведь пришли? — поинтересовался Фортт. — Это наша дверь?
Гуффин хмыкнул и наконец соизволил постучать.
— Мистер Баллуни?! — позвал Манера Улыбаться. — Это Финн Гуффин, ваш старый друг. Пришел к вам по срочному, как пожар, делу. Открывайте!
Никто в здравом уме не стал бы открывать, услышь он такое из-за двери, но мистер Баллуни, судя по всему, был не совсем в своем уме.
Дверь распахнулась, и на пороге возник хозяин квартиры. Это был мужчина в возрасте — не тощий и не толстый, скорее, грушевидной формы. Его лицо напоминало грубо почищенную угловатую репу, поросшую щетиной, глаза продавца воздушных шаров прятались под круглыми защитными очками с мутными стеклами. На мистере Баллуни были старенький клетчатый костюм и засаленный бурый котелок, в руке он держал пальто — судя по всему, хозяин только что вернулся домой.
— Заходите, мистер Гуффин, — сказал он голосом, который напоминал перезвон расстроенной шарманки. Голос этот был неприятен, как будто у продавца воздушных шаров что-то застряло в горле. Фортт представил себе, как этот тип визжит: «Купи шарик, деточка! Купи шарик!» — и ему стало не по себе.
Хозяин отошел в сторону, и шуты один за другим нырнули в полутьму квартиры мистера Баллуни.
Фортт осмотрелся. Это и не квартира была вовсе — скорее, большой чердак, заставленный различным хламом. Свет одинокой лампы вырывал из мрака очертания трухлявых чемоданов и ящиков, повсюду громоздились прохудившиеся чайники, ржавые баллоны и груды каких-то механизмов, назначение которых распознать не представлялось возможным.
На чердаке было холодно и сыро, как на улице, и Фортт быстро понял, почему. В крыше зияло огромное круглое отверстие, через которое внутрь проникали морось и ветер: кто-то будто бы собирался строить здесь стеклянный купол, но так его и не построил.
Прямо под отверстием разместилась здоровенная бесформенная конструкция, накрытая отсыревшим полотнищем; из-под полотнища проглядывали натянутые веревки, блоки и шкивы — все эти снасти крепились к ввинченным в дощатый пол крюкам.
Над головой раздался шорох, и Фортт вздрогнул от неожиданности. Птица… просто птица…
И тут Пустое Место обратил внимание на то, сколько здесь этих птиц: на стенах висели полки, на которых в несколько ярусов были устроены сделанные из старых коробок голубиные жилища, такие же ящики свисали и из-под балок, даже огромный гардероб, расположенный в простенке между двумя большими окнами, то и дело вздрагивал, как будто там была заперта парочка птиц.
Голуби… чердак заполонили серые, как грязная вата, Саквояжные голуби — со всех сторон раздавалось нестройное курлыканье…
Фортт не любил голубей. Они вызывали у него оторопь одним своим видом. Страх перед этими птицами у Пустого Места появился еще в детстве, когда одна из его тетушек поперхнулась жареным голубем и умерла. Дядюшка Милтон говорил, что эти несносные птицы шпионят за людьми, собирают сведения, а потом доносят… кому, он и сам не знал, но был искренне убежден, что городские голуби состоят в тайном заговоре. Глядя на этих подозрительно ошивающихся повсюду птиц, Джейкоб Фортт был склонен с ним согласиться.
Почувствовав шевеление внизу, Пустое Место опустил взгляд и похолодел: один из пернатых крался к нему с таким видом, будто что-то задумал.
Фортт всерьез задался вопросом, что за чудовищный в своем коварстве план живет в маленькой трясущейся голубиной голове, и не заметил того, что, без сомнения, должно было вызвать у него куда более важные и насущные вопросы.
На полу чернели следы, оставленные грязными башмаками, которые явно не принадлежали хозяину чердака с его здоровенными башмаками: начинались они у входной двери, вели через все жилище продавца воздушных шаров, огибая затянутую полотнищем конструкцию, и обрывались у гардероба…
Но Фортт на следы не обратил внимания — его заботил лишь пугающий интерес к нему приближающегося голубя.
— Мистер Баллуни, — сказал Манера Улыбаться, поставив ящик на загаженный птицами пол; попутно он попытался придавить и голубя, но птица, к облегчению Фортта, вспорхнула и уселась на одну из балок под крышей, — нам с другом требуется в самые короткие сроки оказаться в Фли. Это возможно?
Хозяин чердака кивнул. Скупые и лаконичные движения мистера Баллуни не отличались экспрессивностью, в его фигуре и будто застывшем лице проглядывала легко читаемая напряженность. Фортт его понимал: он и сам был бы напряжен, заявись к нему под вечер двое тяжело груженных шутов.
Пустое Место многозначительно кашлянул.
Манера Улыбаться понял намек и, тяжело вздохнув, спросил:
— И сколько нам это будет стоить? Если не тянуть кота за хвост?
— Двадцать фунтов, — ответил мистер Баллуни, глядя на Манеру Улыбаться сквозь свои мутные очки. Голова его чуть покачивалась, как у одного из здешних голубей.
— А если еще раз хорошенько подумать и все переподсчитать, так сказать? Может быть, у вас есть скидочка? Как для старого друга.
— Я могу сделать для вас скидку, мистер Гуффин. Как для старого друга.
Фортт поморщился: Гуффин снова занимался вымогательством. Пустому Месту не нравилось, когда Манера Улыбаться так поступал, но что он мог поделать: это ведь Габен, здесь так принято…
И все же этот странный мистер Баллуни был что-то уж чересчур покладист — даже для человека испуганного и желающего избавиться от незваных гостей как можно скорее…
— Начинайте готовиться к вылету, мистер Баллуни. А пока что я бы у вас попросил кое-что…
Шут выразительно глянул на стоявшую в углу тележку с компрессором для надувания шариков.
— Она — ваша. У меня есть еще одна.
Натянув пальто, мистер Баллуни подошел к сооружению под проемом в крыше и начал отвязывать полотнище. Гуффин, в свою очередь, без жалости стащил компрессор на пол и взгромоздил на тележку свой ящик.
Огромное полотнище тем временем сползло, и Фортт распахнул рот, во все глаза глядя на то, что под ним прежде скрывалось. Его посетила мысль: «Кажется, Гуффин был прав: зря я преуменьшал».
Теперь шут понял, о чем говорил его друг в туннеле Уир. Перед ним был вовсе не шарик, а самый настоящий воздушный шар для полетов. Шар этот между тем особо надежным не выглядел: бордовая потертая и во множестве залатанная оболочка сохранила на себе следы дождей и пыльных ветров, в бортах корзины чернели дыры, а разлохмаченные канаты стропов не использовал бы для своих целей даже обреченный, решивший вздернуться.
При этом шар был готов к немедленному вылету: в топке, облизывая уголь, глухо рокотало пламя, над соплом горелки подрагивал огонек.
«Как будто нас ждали…» — подумал Фортт.
— Нет уж, это не про нашу честь, — сказал Гуффин, прочитав на лице друга все его мысли, и пояснил: — С наступлением темноты мистер Баллуни частенько развозит кое-какие… гм… товары. Он всегда наготове, чтобы получателям не приходилось ждать. За один перелет он заколачивает больше, чем за целый день прозябания у входа в парк Элмз со своими шариками для детей.
— Что еще за «кое-какие… гм… товары»?
— А ты догадайся. Мы не произносим вслух слово на «К», забыл?
Пустое Место не забыл. Он не понаслышке знал о запрещенных грузах, которые переправляют через канал Брилли-Моу в обоих направлениях. Многочисленные банды Фли, Подкладочники (подпольные организации из Тремпл-Толл), Дымные Кольца (дурманный синдикат из Гари) и прочие участвовали в незаконной торговле так называемыми теневыми товарами, список которых был столь же длинным, как и меню обжоры в праздничный день.
Брекенбок запрещал своим актерам пособствовать контрабанде (то самое слово на «К») и принимать в ней участие, но время от времени едва ли не каждый из них злостно нарушал этот запрет: на пьесках много не заработаешь…
Глядя, как мистер Баллуни возится с вентилями и топкой, Фортт вдруг подумал: «На этот раз теневой товар — это бедная кукла, а мы с Гуффином — самые настоящие контрабандисты». И хоть живые куклы не входили в список запрещенных товаров и грузов, все же шута не отпускало ощущение неправильности всего происходящего.
— Прошу на борт, — сказал продавец воздушных шаров, усевшись в кресло и схватившись за рычаги. На стоящей у двери вешалке остались висеть его лётное дождевое пальто и кожаный шлем, но он будто забыл о том, что их нужно надеть.
Шуты со своим грузом забрались в корзину, и, когда за ними закрылась дверца в борту, мистер Баллуни дернул рукоятку под сиденьем — тут же один за другим начали клацать размыкающиеся замки, а удерживавшие шар канаты попадали на пол.
Гардероб снова вздрогнул, дверца приоткрылась, и из-за нее вывалилась чья-то бледная рука. В следующее же мгновение руку затянули обратно, а дверца закрылась
Шуты ничего не заметили, поскольку последний канат наконец был отвязан и днище корзины оторвалось от пола. Начался подъем. В какой-то момент летательный аппарат дернулся и подался назад, будто кто-то зацепился за корзину крюком и принялся тащить ее вниз. Фортту уж было показалось, что полет их окончится, не начавшись, но уже через пару секунд тряска прекратилась, и мистер Баллуни выровнял свою махину.
Аэронавт увеличил огонь на горелке, и шар уверенно продолжил подъем. Вскоре старенькое летательное средство выбралось через проем в крыше, и его мягко подхватил ветер.
— Полный вперед! — каркнул Мистер Баллуни и толкнул рычаги. Из выхлопных труб с грохотом револьверного выстрела выбились облачка черного дыма, винты пропеллеров пришли в движение и затарахтели…
Дрожащими пальцами кукла раздвинула края мешковины и выглянула наружу. Через щель в обмотке корзины она увидела отдаляющуюся крышу с темнеющим отверстием люка, увидела крыши других домов: черепичные скаты и трубы, желоба водостоков и дымоходы, птичники и погодные тумбы. Далеко внизу были двор-колодец и каштановый сквер…
Полет не произвел на Сабрину никакого впечатления: ей вдруг показалось, что она уже летала, причем много раз. Когда-то давно, будто бы в другой жизни.
У Фортта, в свою очередь, полет вызвал определенные чувства, и самым сильным среди них было чувство легкой пульсирующей в основании горла тошноты. Прежде он поднимался в воздух лишь пару раз, когда дядюшка Гэри брал его с собой на Набережные, но тогда они сидели во вполне уютном салоне дирижабля «Воблиш», а не стояли в продуваемой всеми ветрами корзине, которую удерживают скрипящие и грозящие порваться в любой момент тросы.
Вскоре шар мистера Баллуни преодолел двор и, оставив позади как улицу Пчел, так и окружавший ее дом, оказался над Брилли-Моу. Канал не зря называли Грязным: вода в нем походила на густые чернила, по берегам высились кучи мусора — там располагались самые большие в городе свалки. По Брилли-Моу ползли крохотные паровые суденышки; их гребные колеса вздымали воду и грязь, взбивая их, словно яйцо для омлета.
На другом берегу канала виднелись кучно застроенные кварталы, состоящие из невысоких двух- и трехэтажных домиков, — это был Фли, или по-простому — Блошиный район. С шара также были прекрасно различимы остовы нескольких мостов, некогда соединявших Тремпл-Толл и Фли. По единственному целому мосту как раз ползла туча дыма — трамвайный вагончик следовал, как ни странно, в Блошиный район.
Фортт прищурился. Если трамвай идет по мосту Ржавых Скрепок, то ни о какой поломке речи быть не могло. Уж навряд ли городские ремонтники все так быстро починили. Это ведь Габен: здесь если что-то и чинят, то лишь для того, чтобы придать развалюхе хотя бы какое-то подобие товарного вида и сбагрить поскорее.
Кукла в мешке снова начала плакать. Сердце Джейкоба Фортта сжалось. Он бросил взгляд на приятеля: тот что-то негромко обсуждал с мистером Баллуни.
Пустое Место облокотился на бортик, вроде как, чтобы просто передохнуть, но на деле он наклонился к мешку.
— Не плачь, — прошептал шут, — и я расскажу тебе тайну…
Плач в мешке стих, и Фортт, проверив, не подслушивает ли Гуффин, продолжил:
— Ну, не то, чтобы тайну, а, скорее, план. Мой план… Кажется, Гуффин готовит что-то плохое. Ты нужна ему зачем-то… Но не бойся: Джейкоб не позволит ему тебя мучить…
— Ты ничего не сможешь сделать… — раздалось приглушенное из мешка. — Ты не помешаешь ему…
— Помешаю. Послушай… я ведь сказал, что у меня есть план. Так вот. Когда шар приземлится, мы пойдем через Слякоть, а там… там ничего не стоит потеряться. Если ты понимаешь, о чем я.
— Не понимаю…
— Я знаю одну кривую дорожку через топи, о которой никто другой не знает. Мы с тобой чуть отстанем, а потом я незаметно сверну на эту дорожку. Дом моего дядюшки Хэмиша стоит в Слякоти. Я отнесу тебя к нему, и он о тебе позаботится… А Брекенбоку я скажу, что заблудился и на меня напали — и что куклу эти жуткие злодеи, которых я совсем не рассмотрел, забрали с собой.
— Ничего не выйдет, — прошептала Сабрина. — Гуффин хитрый… он все поймет.
— Он-то хитрый, но я неплохо умею проводить хитрецов. Не бойся… В Фли живет старый кукольник Папаша Луткар — он починит тебя, а мой дядюшка Хэмиш кому хочешь нос узлом завяжет — он на войне был и многое повидал.
Сабрина боялась верить. Ей вспомнилось, как Хозяин обманывал ее, раз за разом обещая отпустить, а потом в самый последний момент, когда она уже была в одном шаге от долгожданной свободы, хватал ее и запирал в подвале. Он любил поиграть с ее чувствами, давая ей ложную надежду, а потом заставляя пережить настоящее отчаяние. И все же что-то в голосе этого человека… Джейкоба… заставило ее поверить, что он не обманывает.
— Зачем ты мне помогаешь? — спросила кукла. — Ты ведь тоже шут…
— Джейкоб Фортт — честный шут. И пусть я — Пустое Место на сцене, но я не хочу быть пустым местом и в жизни. Мои дядюшки с самого детства учили меня, что нельзя обижать беззащитных, что нужно защищать тех, кто слабее. До сегодняшнего дня я думал, что самый слабый — это я.
Кукла молчала, и Фортт испугался, что она потеряла сознание — он не знал, склонны ли куклы к обморокам.
— Ты там? — шепотом позвал Фортт.
— Спасибо… спасибо тебе, Джейкоб… — дрожащим от слез голосом проговорила Сабрина. Да, она боялась поверить, но все же надежда крошечной мышкой пробралась внутрь ее головы: неужели мучения скоро закончатся? Неужели Джейкоб и правда спасет ее? Шут с добрым сердцем — что может быть удивительнее?!
— Как тебя зовут? — спросил Фортт. — У тебя ведь есть имя?
— Сабрина, — чуть слышно представилась кукла.
— Скоро все будет хорошо, Сабрина. Просто потерпи немного. Что бы он ни задумал, я…
— О чем шепчетесь? — прозвучало вдруг сзади.
Фортт вздрогнул и обернулся. Гуффин стоял прямо за его спиной. Что он слышал?!
«Играй роль! — велел себе Пустое Место. — Просто играй…»
— Ни о чем… — не моргнув глазом, солгал он. — Пытался узнать что-то об исчезновении кукольника.
— И как? Узнал?
— Она не говорит… Думаю, ничего не знает.
— Жалость-то какая! — пожал плечами Манера Улыбаться и подошел к другу. — Но теперь-то уж плевать, куда этот хмырь исчез, верно?
Фортт неуверенно кивнул, ожидая продолжения.
— Ненавижу Тремпл-Толл, — сказал Гуффин, повернувшись и задумчиво уставившись на отдаляющийся Саквояжный район. — Рад, что мы его наконец покинули…
— И я рад.
— Тремпл-Толл и Фли, вроде бы, части одного города, но саквояжники не похожи на нас, они… другие. Дерганые, нервные… все из-за этого треклятого вокзала: поезда прибывают в Габен и привозят с собой толпы чужаков, привозят новые веяния и иноземные привычки, аккуратненько разложенные в чемоданчиках да ковровых сумках. В Тремпл-Толл все другое: эти вечно торопящиеся прохожие, эти рассеянные обыватели, которые постоянно что-то забывают. Важные саквояжники со своими почтальонами и констеблями, со своими адвокатами и докторами, они презирают тех, кто живет в Фли. По их улочкам, видите ли, ездят кэбы, а над кварталами летают пассажирские дирижабли, у них есть часы на цепочках и трости. Они слушают радиофоры, а о погоде узнают из метеокарточек. Они пьют кофе, приготовленный в варителях, и шлют друг другу письма по пневмопочте. Мерзость! Ненавижу Тремпл-Толл!
Фортт не понимал, к чему его друг ведет. Обычно Гуффин не был склонен к подобным рассуждениям, и ему хватало простого «Мерзость!», чтобы выразить собственное отношение к чему-либо.
— Тремпл-Толл… все мы оттуда когда-то сбежали — каждый в свое время и по своим причинам. Все сбежали от своей прошлой жизни и нашли пристанище в Фли…
Это была правда. Каждый в труппе Талли Брекенбока, включая самого хозяина балагана, хранил свою мрачную тайну о том, что было до «Балаганчика».
— Ну а ты, Фортти, — сказал Гуффин, не поворачивая к другу головы. — Я ведь помню ту ночь, когда мы с Брекенбоком и Бульдогом выловили тебя из этого самого канала. Ты сказал, что случайно упал с моста, но я-то знаю, что ты спрыгнул, не в силах вынести боль утраты. Разбитое сердце…
— Откуда… откуда ты знаешь? — пересохшими губами прохрипел Фортт.
— Ты так ее любил, ту миленькую мисс… так любил… Ты не понимал, как можно жить после того, что с ней случилось. После того, как она попала под трамвай.
— Я никому об этом не рассказывал! Откуда ты знаешь?
— Каким бы я был лучшим другом, если бы не знал? Мы все понимали, что ты не «случайно упал с моста в канал». Брекенбок запретил нам вызнавать у тебя, что произошло на самом деле, но я… понимаешь, я слишком любопытен. Ну а у пилюль от мигрени есть замечательный побочный эффект: принявший их во сне делится самым сокровенным.
— Но я не принимал никаких пилюль!
— Принимал, просто не знал об этом. Но я о другом… Твое доброе, вдребезги разбитое сердце, которое однажды привело тебя к этому каналу. Ты ведь сказал ей о своих чувствах в тот день, когда произошла трагедия… Как это… безысходно…
Гуффин говорил на удивление спокойно: вся его привычная злость развеялась, словно дымное облако на ветру, не осталось и следа также и от былого помешательства, охватившего его на улице Слив.
— Ну давай! — в ярости сжав кулаки, прорычал Фортт. — Насмехайся! Унижай меня! Придумай какую-то шуточку! Оскорби ту, которой больше нет! Уверен, это потешит твою гадкую душонку!
Гуффин покачал головой.
— И не подумаю. Знаешь, шуты не извиняются, не благодарят и не делают еще кое-чего. Они не сочувствуют. Но мы оба с тобой понимаем, что все правила можно нарушать, если очень хочется. И я… я сочувствую тебе, Фортти.
В голосе Гуффина вдруг прозвучала не свойственная ему тоска, и Фортт решил, что ослышался: злобный и лживый Манера Улыбаться действительно ему сочувствовал.
— И можешь не бояться: я никому не выдам твою тайну. Ты же мой друг, как-никак. Мой лучший друг. Мне будет не хватать наших веселых перепалок.
— Что это значит? — волосы Фортта под котелком встали дыбом.
Манера Улыбаться повернул к приятелю голову и заглянул в его глаза. На лице Гуффина проступили черты, которых прежде у него не было — на Фортта глядел сущий незнакомец.
— Я знаю, что все это время ты шпионил за мной для Брекенбока.
— Я тебя не понимаю…
— Ой, не нужно! — утомленно воскликнул Манера Улыбаться. — Если я и вел себя подозрительно, то ты вел себя в сотню раз подозрительнее. Не спускал с меня взгляд, все пытался разнюхать да разведать. Настоящий шпик!
— Что? — возмутился Фортт. — А ну возьми свои слова обратно! Никакой я не шпик!
Гуффин покивал своим мыслям.
— Вы совсем не умеете лгать, мистер Фортт. Поэтому и шут из вас вышел бездарным. Ложь — она течет у настоящего шута по венам вместо крови, обманом он завтракает, недомолвки — на ланч, привирательство — на обед, и интриги — на ужин. Вся жизнь шута — это надувательство, плутовство, жульничество и мошенничество. Честных шутов не бывает. Есть лишь те, кто чего-то стоят, и те, кто ничего из себя не представляют: посредственность, тривиальность, серость… пустое… место…
Фортт молчал и слушал. Гуффин продолжал:
— Неужели ты думал, что я не пойму, почему Брекенбок настоял, чтобы ты отправился со мной в лавку Гудвина? Или ты думал, я не узнаю, о чем вы там шептались в его фургончике? У меня по всему балагану есть уши.
Не имело смысла отпираться, как не имело и смысла продолжать играть роль. Кажется, спектакль и правда подошел к концу. Гуффин был прав: именно Брекенбок поручил Пустому Месту составить компанию Манере Улыбаться. И не просто, чтобы тому не было скучно, а чтобы за ним проследить. Гуффин вел себя очень странно: он увещевал и уговаривал Брекенбока вернуть старый, полузабытый долг с такими страстью и горячностью, будто лично был заинтересован в возврате этого долга.
— Отдаю должное твоей верности, — Гуффин хмыкнул. — Хозяин командует, и собачонка говорит: «Гав-гав». Послушная собачонка, исполнительная собачонка… И еще такая умненькая! Ты ведь уже давно все понял, не так ли? Когда именно?
— Как только увидел эту куклу в лавке Гудвина, — с вызовом ответил Фортт. — А потом ты достал мешок… Я сразу понял, что за мнимым долгом в лавку игрушек пришел лишь я. В то время как ты пришел именно за ней. Я был прав? Все дело в этой бедолаге, так ведь? Что ты сделал с кукольником?
Сабрина боялась шелохнуться. Вот-вот все раскроется! Вот-вот она получит ответы на свои вопросы! Но почему так громко работают винты, почему ветру вздумалось повыть именно сейчас?! Почему так болит все ее тело, отчего кажется, будто в любой момент потеряешь сознание?!
— Я сделал с Гудвином из переулка Фейр то же, что сделал и с другими, — сказал Гуффин.
— С другими? — Фортт ничего не понял. — Кукольниками?
— Милый мой, наивненький Фортти, ты так и не смог стать злыднем, ты остался добряком, а с добряками вечно приключаются какие-то напасти. Эх, знал бы ты только, что происходит…
— Что происходит? — Фортт почувствовал, как от страха онемели руки. — Зачем… зачем ты все это делаешь?
— Чтобы ты не рассказал ничего Брекенбоку, — ответил Гуффин.
— Что? — Пустое Место недоуменно округлил глаза — это был никакой не ответ на его вопрос.
Вместо разъяснений Гуффин вдруг сделал то, чего Фортт от него уж никак не ждал — он… улыбнулся. Широко, самодовольно улыбнулся, за одно мгновение разрушив тем самым не только выстроенный за годы образ, но и будто бы всю свою личность.
Фортт потрясенно застыл — он вдруг понял, что улыбка (или ее отсутствие) на губах этого человека — это просто маска, под которой пряталось подлинное чудовище, играя роль его друга, соседа по фургончику, его сценического партнера — того, кого, как он думал, он хорошо знает. Эта улыбка все сломала. Пружина треснула, карточный домик развалился, волчок споткнулся на своей ножке…
Ветер разметывал длинные нечесаные волосы Гуффина, серые глаза сверкали — в них плясали отблески пламени из топки, меж тем все лицо шута утонуло в чернильной темноте, из которой торчал лишь кончик его острого носа.
— Ты всегда будешь мне другом, — негромко проговорил Манера Улыбаться и вскинул свой зеленый зонтик.
А затем, не прибавив больше ни слова, сделал им резкий выпад, целясь в грудь оцепеневшего друга.
Все дальнейшее произошло за какой-то миг…
Толчок. Крик. Джейкоб Фортт переваливается через бортик и летит вниз…
Корзина качнулась, а шар слегка набрал высоту. Мистер Баллуни даже головы не повернул — он словно и не заметил, что у него на борту стало на одного пассажира меньше.
Крик оборвался. Ветер донес до Сабрины короткий всплеск воды.
Все произошло так быстро, что она не сразу осознала…
А когда осознала, с ее губ сорвался стон отчаяния.
Старый воздушный шар тем временем полз по темному небу все дальше в сторону Фли. Вращались винты, рычало пламя в топке, натужно скрипели стропы…
И только коричневая шляпа-котелок одиноко плыла по черной глади канала.