- У-у, клоун! - ей все-таки в глубине души нравилось, что он так несерьезен.
- Ведь что такое счастье? - подчеркнуто назидательно продолжал он. Счастье - суть поиски счастья, но никоим образом не достижение оного. Доступно?
- Вполне, шут ты гороховый, - кивнула она. - Но вот, тем не менее, я была счастлива. Точно, точно... Можешь считать меня идиоткой...
- Исключено. Ты была, скорее всего, какое-то непродолжительное время. Это время истекло. А что отсюда следует? Отсюда следует, что ты снова в наших рядах, среди нормальных людей, стремящихся к своему счастью, ищущих его, независимо от возраста. Ты-'среди ищущих, поняла?
- Да, - сказала она, заметно погрустнев. - Поняла. Ты прав. Я растеряла, себе счастье, расплескала...
- Не унывай, - посоветовал он бодро. - Найдешь еще, накопишь по каплям, и чтобы больше не, расплескивала, советую тебе заключить его в сосуд с узким горлышком, в кувшин, например...
Она не обратила внимания на его шутку, и он не стал продолжать, заметив, что она погрустнела.
- Ну, а в чем заключалось твое счастье? - неожиданно серьезным тоном спросил он через некоторое время. - Если только тебе не неприятно об этом говорить...
- Отчего же? - она прямо глянула ему в лицо. - Неприятного тут ничего нет. В детях. В детях заключалось, вот в чем. Особенно, когда они были маленькими... - она запнулась вдруг и замолчала, ушла в себя.
- Да, - он осторожно покашлял, покивал, соглашаясь с ней, хотя не совсем сейчас, верил тому, что она имела в виду только лишь детей, когда говорила, что расплескала свое счастье. - К сожалению, мне это не доступно. Я имею в виду - такой вид, вернее, такая разновидность счастья.
-- Тебя твой тон не утомляет?
- А что? Помолчать?
- Шут гороховый.
- Ну и что? Лучше шут, чем все остальное.
- Что именно?
- Например, негодяй, или взяточник, грязная личность, бесчестный человек, трус... Много чего. В этом ряду шут - звание почетное.
- В этом ряду. То-то и оно, что только в этом ряду.
- Ладно, - сказал он несколько раздраженно, что не укрылось от ее внимания. - Давай поменяем тему.
- Я знаю, почему ты все время стараешься отшутиться, - сказала она вдруг с большей серьезностью, чем собиралась, и, только высказавшись, закончив свою мысль, поняла, что допустила ошибку, не следовало так говорить - получалось, будто она выговаривала ему, обвиняла, не имея на это ни малейших прав.- Это маска такая, твоя всегдашняя маска, ты все время прячешься за нее от настоящей жизни. По крайней мере, когда я тебя знала, ты был именно таким, только я не понимала этого, а теперь знаю. Все шутил, паясничал... Будто боялся замолчать и задуматься - а что дальше, что будет потом? Жил сегодняшним днем... А теперь, видимо, за долгие годы эта манера сделалась уже укоренившейся твоей привычкой. Или тебя опять угнетают вопросы, которые ты хочешь скрыть под маской шутливости, как тогда?
- Теперь уже нет, - сказал он просто, ничуть не удивившись этой ее неоправданной вроде бы вспышке. - Теперь меня вопросы не угнетают...
Снов возникло молчание.
- Знаешь, сказала она, и на этот раз голос ее зазвучал удивительно тепло и мягко, - мне почему-то кажется... Может, я не права... но...
- Давай, говори побыстрее, пока не забыла.
- ... кажется, что теперь у меня в жизни... у нас в жизни, - поправилась она поспешно, - и у тебя, и у меня... должно что-то измениться... Разве нет? По крайней мере, у меня такое ощущение, - она поколебалась, сказать, или нет это слово, что вертелось на языке, и решительно закончила, - четкое ощущение.
Он слегка усмехнулся.
- Пожалуй, мне тоже хотелось бы верить в это, - сказал он. - Мне хотелось бы, чтобы настали какие-нибудь изменения. Я не говорю - к лучшему, потому что это не требует уточнений, любые изменения, в моей жизни теперь могут произойти только к лучшему, потому что хуже не бывает.
- Мне кажется, ты слишком уж...
- Ладно, пусть я перегнул, согласен... Но, знаешь, так все осточертело...
- Вот-вот... - подхватила она с печальной готовностью.
И опять возникло молчание, но на этот раз уже что-то вроде теплого ветерка обдало их, они открыто улыбнулись друг другу.
- Сказал бы нам кто-нибудь тогда, что через тридцать пять лет мы повстречаемся, - проговорила она, качая головой - невероятно...
- Конечно, мы бы тогда не поверили хотя бы потому, что
и не собирались расставаться, чтобы встретиться через тридцать
пять лет...
- Не надо об этом, - попросила она тихо.
- Ладно, - сказал он и продолжал. - Тогда мы не могли мыслить такими категориями, как десятилетия. Мы были молоды... И как всяким молодым людям нам казалось, что тридцать пять лет это неизмеримо много в человеческой жизни, что через такой огромный срок мы будем дряхлыми стариками, если только доживем...
- Старенькими-старенькими, - сказала она. - Впрочем, и старость не за горами... Я всегда боюсь о ней думать... В последнее время часто приходят в голову мысли о старости, я отгоняю их, не хочу думать, боюсь...
- Бойся не бойся, а тут уж ничего не поделаешь, - сказал он и заметив, как она зябко повела плечами, под, пуховым платком, спросил: - тебе холодно?
- Немножко, - она виновато улыбалась, будто признаваясь
в том, что в квартире у него холодно, она тем самым, сама того не
желая, укоряла его. - Я в последнее время что-то часто простужаться стала.
- Ноябрь, а не топят, - проворчал он. - Ничего странного, что простужаешься. Возьми, - он протянул ей, достав из заскрипевшего дверцей шкафа телогрейку-безрукавку, надень, здесь прохладно.
Она зарделась, смущенно и благодарно, как молоденькая
взяла телогрейку, накинула на плечи.
- Привыкла к печке, - сказала она извиняющимся тоном. - Хорошее дело газовая печь, когда хочешь - зажигаешь. Благодать... - она сладко зажмурилась на миг, чуть вытянув в кресле ноги, словно вытягивала их поближе к воображаемой печи.- В этом отношении жить в старых домах гораздо удобнее. Они более приспособлены для пожилых людей,.. Не зависишь от кочегарки, - она кинула взгляд за окно, на улицу. - Да и шумно тут у тебя. Голова может разболеться. Непривычно... Я живу в тихом районе... Очень тихая улица... Рядом - скверик уютный, маленький, летом можно посидеть, подышать свежим
воздухом...
Он смотрел на нее, и все старался вспомнить, какая она была тогда, тридцать пять
лет назад, внимательно наблюдал за ее жестами, манерой говорить, думая, а вдруг на какой-то миг покажется та, другая, юная, которую он любил и которую так ; надежно позабыл уже давно, но ничто в ней не помогало ему вспомнить ее, молодую, и он бросил это бесполезное занятие.
- Привык я к шуму, - проговорил он. - Поначалу, помню, как переехали сюда, раздражал меня уличный шум, спать не мог. А теперь ничего, привык... Не замечаю,