Почти с того самого момента, как нас гуртом загнали в переполненный загон-камеру знаменитой нью-йоркской тюрьмы Томбз, озлобленные в заключении черные уличные проститутки устроили нам невыносимую жизнь.
«Эй, ты, большой кусок дерьма, мадам-сука, спорю, что в твоем высококлассном доме для траха нет ни одной ловкой черной пиписки!»
«Да, спорю — твои «джоны» с микроскопическими членами не могут купить лакричную конфетку в твоем кондитерском магазине!»
«Посмотрите на эту пчелиную матку проституток, она боится, что черная дрянь может запачкать ее прекрасные белые простыни, разве не так, дорогуша?»
Оскорбления сначала были непристойными, потом стали злобными и, наконец, просто угрожающими.
«Эй, ты, там, в красно-бело-голубом траханом платье из «Сакса» с Пятой авеню, лучше отодвинься в сторону, а то сейчас сорву твое платье и слопаю тебя!» Еще пять минут — и начнется кровавая баня с нами в роли побитых, ясно, как божий день. Нас всего семеро на двадцать, объединенных общей ненавистью к нам, дорогим «девушкам по вызову», уличных проституток. В иерархии проституток мы были аристократками, а они рабынями, а тюрьма благодаря господу богу уравняла всех нас.
Я вместе со своими девушками стояла, стеснившись около решеток камеры и стараясь держаться как можно дальше от уличных проституток. Даже если бы нам захотелось сесть рядом с остальными, все равно такой возможности не было. Те, кому удалось разместиться на немногих неудобных скамьях, сидели, держась за них двумя руками. Если кто-то вставал, чтобы выпить воды или пописать, чья-нибудь быстрая задница могла занять освободившееся место. Несколько девушек в изнеможении от ночного шатания по улицам лежали на бетонном полу, положив голову на колени товарки. Они спали, несмотря на кашель, вой, стоны и крики, доносившиеся из соседней камеры, в которой сидели бродяги. От острых запахов мочи, рвоты и грязного человеческого тела перехватывало дыхание.
Толпа раздвинулась и снова собралась, как капля масла в воде, когда одну группу девушек, вызванную большой слоноподобной матроной, увели в помещение суда и заменили другими проститутками. «Пошли отсюда, судья хочет вас видеть».
Каждая новая партия черных проституток, вваливающихся в камеру, снова начинала свою игру в кошки-мышки. «Эй, мадам, твою мать, объясни-ка нам, почему в твоем высококлассном заведении нет чуть-чуть черного цвета?» — сказала с угрозой жуткая проститутка в ярко-оранжевом парике.
Моя осторожность сменилась раздражением, а затем гневом. «Слушай, — сказала я. — Я хочу, чтобы ты знала, что у меня работают черные девушки. Несколько… Со мной в квартире даже живет негритянка. Вон она там»,
Я указала на Аврору, стройную светлокожую негритянку, сидевшую в сторонке от нас. Она стала проституткой в ранней юности и много раз была арестована, и ее опыт, который помог ей захватить местечко на скамейке, научил ее также не высовываться во время таких сцен. Аврора сидела в углу в светловолосом парике и темных очках, уткнув подбородок в грудь и стараясь вжаться в стену. Под пристальным взглядом двадцати пар глаз она заерзала на скамье.
Проститутки перестали расчесывать свои парики и красить ногти лаком, который мистическим образом появился у них, несмотря на то, что содержимое всех их сумочек было конфисковано при аресте. «Дерьмо, приятель, — продребезжала захудалого вида черная, как антрацит, проститутка, — это разнопомесная крыса не черная, она наполовину белая».
«Надо взглянуть, что это за задница», — сказала девушка с картинным лицом мадонны и голосом ярмарочного зазывалы. Они обе, она и ее подружка, покинули свои места и направились к Авроре, чтобы получше разглядеть и, возможно, задраться с ней. Все мы молча следили за ними. Приближался момент взрыва.
Вдруг дверь камеры заскрипела, открываясь, и крупнотелая чернокожая надзирательница ввела толстую белую девушку, которая прихрамывала, опираясь на костыли. Все ноги и руки арестованной были покрыты язвами, и казалось, что она находилась под сильным действием наркотиков. Когда женщина-полицейский пыталась по-доброму помочь ей поудобней разместиться на одном из свободных мест, увечная проститутка завизжала: «Убери свои лапы от меня, ты, большая черная помойка», — и, выхватив костыль, ударила им по голове надсмотрщицы.
При той накаленной атмосфере для нас этого было достаточно: калека своим поступком сдернула чеку, и расовый взрыв грянул. Девушки стали кричать и визжать, кулаки, руки, ноги и костыли мелькали всюду! Мои девушки и я быстро сдвинулись, стараясь укрыться за перегородкой писсуара, и стали ждать, что будет дальше.
Три здоровенных женщины-полицейских ворвались в камеру, сноровисто укротили белую девушку, бившуюся в истерике. Что же произошло дальше? Слава богу, нам не пришлось находиться больше там, что-бы это выяснить. «Выходите отсюда, вы, гам, девушки за перегородкой. Судья хочет видеть вас сейчас». Людской скот повели в зал суда.
Внутри помещения, заполненного журналистами, художниками судебной хроники и любопытными зрителями, находились вчерашние гости моего дома. Симпатичный «джон» (сленг: клиент проститутки. — Пер.) из Мидвеста, которого я здесь буду называть Келвином, мог, возможно, потерять свою работу и семью из-за того, что его имя и положение упоминались в скандальной хронике всех нью-йоркских газет в связи с моим домом. Там же был мой греческий возлюбленный Такис, а рядом с ним пара, чье единственное нарушение общественных условностей заключалось в их разных фамилиях. Иными словами, они жили в мире свободной любви и занимались сексом с Такисом и мной одновременно в моей квартире не за деньги, а ради любви за несколько минут до того, как прибыли копы (сленг: полицейские. — Пер.).
Судья слушал чтение наших обвинительных заключений с выражением, как мне показалось, очевидной враждебности. Один за другим я платила залог за своих девушек из конверта с деньгами, который я успела спрятать в своих трусах прежде, чем копы повезли меня в полицейский участок. Но одного человека, которого мне хотелось увидеть, в зале суда не было. Моего друга Ларри. Я не смогла связаться с ним, а у него был ключ к ячейке-сейфу, где хранилась большая часть моих наличных денег. И теперь мне не хватило денег, чтобы заплатить огромный залог в 3500 долларов, установленный судом для «наиболее известной мадам Нью-Йорка», как я услышала про себя из решения. Итак, меня ждал «Остров Райкер».
«Остров Райкер» — это новая женская тюрьма, более чистая и современная, чем Томбз, но все равно сборное место для отбросов общества. Меня бросили в большую камеру, полную бродяжек, воровок, пятидолларовых проституток, разных нарушителей общественного порядка и жертв преступлений других людей.
Худощавая белая проститутка, ставшая жертвой извращенца-садиста — клиента, который получал свое удовлетворение от жестокого избиения женщин, ухаживала за своими ранами. Еще три проститутки были избиты им на Восьмой авеню за последние две недели, и у этой несчастной девушки были синяки и ссадины по всему телу плюс сломанная рука и верхняя губа, рассеченная до ноздрей. Место глаз занимали два распухших синяка с горизонтальными щелками.
Шестнадцатилетняя пуэрториканка плакала, потому что ее трехнедельный ребенок остался дома без присмотра. «Мой муж пытался убить меня!» — вопила она на ломаном английском.
Я попыталась помочь испаноязычной девочке заполнить ее тюремную анкету, но, когда сделала это, она отодвинулась от меня, как от прокаженной. Так же поступили и остальные заключенные. Моя дорогая одежда и внешность заставили их стать подозрительными и замкнутыми.
Все меня разглядывали, но никто не разговаривал со мной за исключением приятной миниатюрной коричневой девушки с большими веснушками на лице. «Меня уже арестовывали восемь раз за последние две недели, — сказала она. — Поэтому судья решил послать меня сюда с глаз долой на месячный срок».
Она волновалась, потому что ее сводник не знал, где она находится. Ей хотелось, чтобы я позвонила ему, когда освобожусь.
Когда меня выпустят? Когда это будет? Было четыре часа дня пятницы, шестнадцать часов спустя после того, как мой дом подвергся рейду полиции с помощью трех фальшивых «джонов».
Сейчас уже день, тогда где же Ларри с деньгами за мой залог? Где мой юрист? И почему я, классная женщина, довольная своей профессией и предоставляющая в основе своей необходимые услуги, нахожусь в этом ужасном месте? Я снова мысленно возвратилась к своему провалу, пытаясь понять, где мной была совершена ошибка.
Аврора чует копа за квартал. У нее не вызвали доверия эти трое «клиентов», которые так настойчиво звонили и настаивали на своем приходе, несмотря на то, что я пыталась отговорить их, У нас только что закончилась холостяцкая вечеринка, а в тот момент проходил дружеский светский прием, В третий раз, когда они позвонили около полуночи, я наконец разрешила им зайти.
Как только они переступили порог, Аврора дернулась, как газель, почувствовав запах шакала. Мой инстинкт также требовал осторожности. Невысокий смуглолицый мужчина с усами выглядел, как настоящий «джон». Он переминался с ноги на ногу. Второй был похож на жулика, но в наше время копы и жулики часто похожи друг на друга, поэтому тут я не могла быть уверена. Но вот третий, высокий мужчина, больше других походил на копа.
«У меня так заведено, — объяснила я им вежливо, — и я прошу вашего позволения посмотреть какие-нибудь ваши документы». Мужчина с усами стал несколько сильнее переминаться с ноги на ногу; он и второй; с лицом головореза, посмотрели на высокого. Тот вытащил бумажник из кармана и показал мне его содержимое. Ни один из десятка кармашков бумажника не содержал кредитных карточек. Копы не могут позволить себе иметь их. Мне это уже не нравилось. Я посмотрела в сторону Авроры, которая уставилась на ноги высокого мужчины.
Я проследила за ее взглядом. Резиновые подошвы! Отличительный признак полицейского. Коп опустил глаза следом за нами и тоже понял, что мы знаем. Блеф провалился. «О'кэй, всем слушать — это рейд, — сказал он и предъявил значок полицейского. — Вы все арестованы по обвинению в занятиях проституцией».
Как по волшебству, входная дверь открылась, и в квартиру вошел крупный, одетый в гражданское полицейский, в котором я узнала «человека со шрамом», как его называли коллеги. «Добрый вечер, мисс Холландер, — сказал он мне со злобной ухмылкой. — Я же говорил вам, что мы когда-нибудь поймаем вас снова».
Восемь копов в униформе ворвались в помещение и начали переворачивать в нем все предметы, как блины на сковороде. Но их усердие все-таки больше напоминало комедии Кейстона, чем эффективный полицейский обыск.
Ящики из бюро были вытащены, и молодцы стали перекладывать их содержимое в специальную тележку. Туда они ссыпали все, что не было прибито гвоздями: любовные письма моей ранней юности, семейные фотоальбомы и даже коллекции кулинарных книг. «Разрешите мне оставить хотя бы это, — попросила я копа, охранявшего тележку, указывая на книги. — Конечно, если вы не собираетесь приготовить немного вкусного голландского горохового супа у себя в участке». Как вы думаете, что он сделал? Покачал головой и отказался.
У меня забрали все спиртное, которое я купила у клиента, сторговавшись на одной девушке за один ящик с бутылками. Сигареты, купленные в «Дьюти фри» — магазине на Голландских островах, «конфисковали» тоже. Ничто из этого не волновало меня. За что я действительно тревожилась, так это за мою черную книгу с телефонами и адресами клиентов и приходно-расходную книгу, стоявшие на открытой полке. Последний раз, когда полиция забрала их, мне пришлось потихоньку «обменять» их у полицейских на приличную пачку долларов. В этот раз я решила их спрятать.
Коп, охранявший тележку с вещами, походил на похотливого парня (мужчины всегда мужчины), поэтому я вытащила из ящика стола набор порнографических открыток. «Эй, взгляни на это», — сказала я, протягивая ему снимки. Через минуту или две эта обезьяна вошла в такой раж, что позвала остальных полицейских. Те неспешно собрались вокруг, и скоро из группы послышались неприличные замечания по поводу увиденного. Но, конечно, я не возражала, потому что ситуация теперь позволила мне сделать несколько шагов за их спинами и убрать мою адресную и расходную книги с полки.
Я постаралась быстро бросить книгу с именами чулан при гостиной под пустую картонку, а из финансовой книги вырвала все страницы с записями моих доходов и расходов и затем бросила ее на тележку, чтобы избежать подозрений. Так как никто не беспокоил меня, я смогла проскользнуть в свою спальню, где спрятала вырванные страницы под огромный, от стены до стены, ковер, один угол которого специально всегда оставляю неприкрепленным к полу. Туда же я затолкала и тысячу долларов наличными, потому что если эти гиены найдут деньги, то обычно говорят, что ничего не было, и оставляют их себе.
Как раз в этот момент из соседней спальни в комнату вошел здоровенный полицейский с папкой, в которой лежала бумага для свертывания сигарет. «Ладно, говори, где ты держишь наркотики. Мы знаем, что у тебя они есть».
«В моем доме никаких наркотиков нет, — солгала я, — Я никогда не пользуюсь ими». После того, как он ушел в спальню, я быстро вынесла пластиковый мешок с марихуаной из чулана, вбежала в ванную комнату и вывалила содержимое пакета в туалет.
Никто не следил за ванной, и я могла ходить туда-сюда, как нетерпеливый пациент, настойчиво избавляясь от компрометирующих вещей.
Затем я увидела, что полицейский в форме, пытающийся сделать вид, что он работает, пошел с фонариком к чулану в холле. Он начал продираться сквозь предметы, наваленные в холле, опасно приблизившись к картонке, под которой лежала спрятанная черная книга.
«Извините меня, сэр, — сказала я и деликатно оттерла его от открытой двери, — мое зеркало закреплено на этой двери, а я хотела бы поправить прическу». Коп пошел назад в спальню, где собрались его коллеги, разыскивавшие наркотики.
Так как никто не охранял входную дверь, две девушки и горничная решили сбежать.
«Ну ладно, пошли все на выход», — сказал здоровенный детектив, выходя из спальни. Он пересчитал головы и обнаружил исчезновение трех девушек.
«Где эти жопы? — спросил он, подняв руку и собираясь ударить меня. — Я переломаю им траханые ноги, когда найду их».
«Я не знаю, куда они подевались», — сказала я небрежно. Девушки упорхнули через входную дверь и спокойно спускались вниз на лифте к свободе.
Полиция арестовала всех, включая бедного Келвина, и повезла в 17-й полицейский участок. Меня оставили одну наедине с тремя полицейскими в гражданской одежде, которые первыми вошли ко мне. Телефоны продолжали звонить — клиентам хотелось нанести визит. Копы отвечали на все звонки с грубыми шутками и насмешками. После такого обращения эти «джоны», наверно, больше не будут звонить мне.
Мой дом превратился в свалку, но все равно они проглядели мой специальный саквояж. Мне повезло, что не нужно будет заводить новый. Содержимое его составляли тщательно подобранная коллекция из ножных железных кандалов и наручников, а также редкая плетка-девятихвостка, удары которой так любят ощущать на своей плоти мазохисты. Мои рабы были спасены.
Мальчики из участка валяли дурака, развлекаясь тем, что резали телефонную проводку из четырех аппаратов в спальне и четырех в гостиной. Наконец они забрали меня в полицейский участок. Но не прежде чем я сходила в спальню и забрала спрятанные деньги. Было три утра, когда я присоединилась к остальным, у которых снимали отпечатки пальцев. Газетные репортеры мельтешили снаружи здания полицейского участка.
Это будет замечательная история для жадной на сенсацию прессы.