Песок. Осточертевший уже за все это время песок. С утра и до заката сплошной песок. Неутомимые гребенные дроци. Это они по лагерю неторопливо передвигаются, а тут исключительно бегом. Мест им ненасытным жадюгам исследовать побольше хочется. Носятся как ужаленные, по пеклу. Я привык уже немного, но все равно тяжело. То стартуют, только пятки сверкают, то на трусцу передут, и так целый день, отдых только вечером, когда солнышко садится.
Третий день мы на охоте. Я-то поначалу думал, что ночевать в лагерь возвращаться будем. Какой там. Это они к ручью возвращались исключительно из-за моей болезной персоны. Теперь окреп, теперь все по-взрослому, припасы с водой на три дня и вперед. Жалобы не принимаются. Усталость не в счет. Мужчина ты или как. Вот и не скули. Всем тяжело.
Но что-то случилось. Гоня руку с ружьем в верх поднял. Знак подает. К нему бежать нужно. Дыня со мной рядом. Его теперь от меня не отлепить. Даже по нужде поначалу сопровождать повадился. Насилу отстоял свое право на уединение.
Подбежали, обступили кольцом командира нашего. Он на песке разлегся, дырку свою, что они ухом называют, прижал. Слушает. Все замерли. Тишина, только ветер песчинками похрустывает.
Гоня палец свой с черным ногтем вверх поднял, чтоб значит тихо всем. До этого и так тишина стояла, так теперь, такое ощущение, что даже ветер дышать перестал.
— Тут он. Рядом. За барханом. — Прошептал одними руками командир. — Приманку доставайте. Тихо только.
— Ну наконец-то. — Выдохнул кто-то справа от меня.
— Ну-ка цыц там, — Прошипел Гоня. — Совсем страх потеряли. Упустим зверюгу шкуру спущу.
Серьезный парень. С таким не забалуешь. В сторону бархана полетел кусок тухлого мяса.
— На колено, ружья не изготовку, приготовились. Стрелять по команде. Замерли. — Едва слышное шипение, как звук ветра прокралось по ушам
Сначала ничего не происходило. Тишина. Ох, и тяжелое это занятие — ждать. Потом ноги почувствовали мелкую еле заметную дрожь. Потом сильнее. Затем насыпанные мелкие волны песка разгладились, и пустыня начала закипать. Не вру, правда. Ты видел, как в кастрюле на огне вода начинает еле-еле пускать пузыри, все сильнее и сильнее, пока не забурлит кипятком. Вот и тут так. Только финального кипения не происходит. Мелкие песчинки взлетают в верх миллионами, и вновь падают, а за время их короткого полета следующие взлетают, и так не останавливаясь.
Напряжение росло. Такое ощущение, что даже в воздухе им запахло. И вдруг взрыв. Пустыня возле брошенного куска мяса взлетела поющим фонтанном. Взревел Гоня: «Пли!», грохот выстрелов, опять крик: «В топоры!», и мы бросаемся в облако дыма и песка горланя пересохшими глотками клич: «Гэй!»
Почему поющий фонтан? Так-то чучело, что выскочило, свистело как футбольный судья. И выглядело оно весьма жутко. Если и можно его с чем-то сравнить, с родным земным, то только с червяком. Здоровым таким червяком. На этом схожесть заканчивалась.
Пропорциональная телу, зеленая голова, покрытая редкими длинными красными волосинками, с щелью беззубого рта, задачей которого, видимо, было не схватить и разорвать жертву, а всосать ее в себя. Длинное тело без ног покрытое желтого цвета жесткой шерстью, с откровенно выделяющимся пивным таким брюшком, и длинный, голый зеленый хвост, со здоровенным таким костяным набалдашником на конце.
Живучая зараза оказалась, как минимум с десяток пуль в нее влетело, по вырывав куски мяса, оставив за собой кровоточащие зеленой жижей раны. А ей хоть бы хны. Свистит, крутится юлой и кувалдой на конце хвоста машет. Все норовит огреть тебя. Вон одному из охотников прилетело. Шагов на восемь ускакал, как камешек по волнам. Знаешь наверно, как это происходит, когда пускаешь каменюку по морю. Вот он так и скакал, при каждом отрыве от земли матерясь. По-своему конечно матерился, не по-нашему, но тоже впечатляюще, слух радовало.
Долго мы с ней возились. Уже темнеть начало, когда она наконец на песок рухнула. Что тут скажешь. Впечатлений море. Что-то типа нашего: — «Ура!», разнеслось по пустыне. На трясущихся от усталости ногах мы сплясали вокруг туши местную лезгинку, под имитацию звуков барабана охрипшими глотками. Задорно получилось. Я впечатлён. Кстати мои новые друзья очаровались исполнением барабанной дроби в моей интерпретации. Пробовали потом многие повторить. Три раза: «Ха», не получилось у них ничего, зря только губешками хлопали.
Разделку туши закончили уже под светом местной луны. Что сказать. Луна как луна, отличий я особых не заметил, пятна может по другим местам расползлись, но я тут пас, не знаток астрономии, то же и по звездам могу ответить. Из всех созвездий я кроме большой медведицы не знаю ничего, да и то не уверен сколько там в нее звезд входит, и куда какая в какую сторону смотрит. Так вот, ее, я тоже не нашел. Но ночное небо впечатляет. Мне жителю города особенно, в душе аж замирает, когда в верх смотришь. Купол бесконечности, усеянный мелкими искорками недосягаемости. Заорать хочется от восторга.
Мы сидели кружком вокруг глиняной плошки, с жиром, сдоенным (я не оговорился, жир в районе живота у этой твари был жидким, и его натурально выжали) с упокоенного нами животного, в котором плавал и горел кусочек тряпицы. Довольные и расслабленные охотники, вытянув ноги, жевали сушеное мясо, которое взяли с собой из лагеря и запивали водой из кожаных фляг.
— Мне хоть как зовут эту зверюгу скажите. — Я лениво оторвал кусок мяса зубами, и похлопал ладонью по мешку, с разделанной добычей.
— А то ты не знаешь. — Гоня посмотрел на меня вопросительно правым глазом.
— От куда, мне разве сказал кто ни будь?
— Так, Дын! Дальше в таких случаях положено ставить многоточие. Потому что речь командира выписала такие кренделя, то будь я фольклористом, то непременно бы получил самую важную премию, за ее опубликованье. — Почему он не знает. Ты чему его учишь. — Дальше еще небольшой кусочек не норматива, а потом грозный взгляд в мою сторону. — А ты? — И вновь нужно звать фольклориста, за новой порцией наград. — Ты Фаст или погулять вышел? Почему у своего Фастира не спросил.
В потоке событий я совсем забыл рассказать, что теперь моё имя Кардир, что в переводе на русский означает грозная кирка. Догадываешься почему? Конечно за того пантара, которого я завалил. А и еще у меня есть титул — Фаст, это потому, что я теперь владею жизнью Дына, а он теперь мой, чего ржешь, какой фастфуд, Фастир он теперь, принесший клятву жизни, в переводе. Имя теперь моё звучит гордо: Фаст Кардир. Как тебе? И я считаю, что неплохо.
— Скильдим называется эта животина, одна из самых опасных и осторожных в пустыне. — Прекратив наконец матерится, снизошел до ответа Гоня. — И что бы я не слышал подобных вопросов в дальнейшем. Фастира своего тереби почаще, пусть объясняет, что непонятно.
— А вот у меня еще вопрос.
— Опять! — как-то беззлобно рыкнул командир, — Второй вопрос подразумевает хороший тычок в лоб.
— А я и не тебя спросить хочу, а всех. Кто такая эта девушка…? Ну та…? Что в лагере была? — Вот вроде несложный вопрос, а почему-то, задать его я решился только сейчас. Причем в душе все затряслось и сжалось.
— Приглянулась? — Гоня усмехнулся и откинулся на спину, положив голову на трехпалые ладони. — Охотница она. — Он пожевал и сглотнул кусок мяса. — Знаменитая. Они тогда с отрядом банутьяров как раз этого пантара выслеживали. Говорят, что много бед он в лесу наделал. Вот и послали их на поиски. Но ты обломал охоту.
— Банутьяры, это кто?
— Жители лесные. Многочисленное племя у них. Хорошие охотники, мы дружим. Ладно, давайте спать. Завтра в лагерь, а потом домой. Семью увидеть хочу. Соскучился по дочкам. Он закрыл глаза.
Пустыня погрузилась в тишину. Только шуршание перекатывающегося песка, и легкое потрескивание тряпицы в жиру. В доме всегда должен гореть огонь, даже если этот дом временный лагерь.