На следующий день я проснулся поздно. Не знаю, что на это повлияло. То ли скопившаяся усталость от дороги, толи нервное напряжение, от пережитого до этого, морально тяжелого дня, толи крыша над головой, пусть и не привычный, из прошлой жизни, потолок квартиры, а натянутая коричневая шкура какого-то животного, но всеравно, ощущение защищенности и покоя создает.
Огляделся по сторонам. Вчера, в темноте, не рассмотрел жилище, в котором пришлось ночевать. Ничего так себе. Уютненько. Непривычно конечно видеть вогнутые стены, но никакого дискомфорта нет, тем более, что перегородки, обыкновенные, прямые, на вид из рогожки сделаны, желтого цвета.
Юрта разделена на три отдельных помещения и коридор. Такой необычный дизайн, но удобно, ничего не скажешь. Из вещей остались только пол и сены, постарались грабители. Так что о быте говорить нечего. Дверей, как таковых тоже нет, просто проемы, закрытые чем-то вроде рол ставней, только открываться не вниз, а в бок. Электричества конечно тут тоже никакого нет, не изобрели еще, так что освещается все с помощью жира скильдима, но светильники довольно аккуратные, в них не плавает кусочек тряпки, как это было в пустыне на стоянках, а горит регулируемый фитиль, но самое интересное, это плафон, прозрачный и стеклянный, как у моей бабушки на даче. Первый раз тут увидел стекло. Где они его взяли? И еще почему этот светильник с остальными вещами не сперли? Загадка. В общем чисто и уютно. В моей городской квартире похуже было, не смотря на комфорт.
Заночевать здесь вчера пришлось с боем. Дом этот принадлежит Дыну, и этот фастир недоделанный, решил, что теперь он будет принадлежать мне, совсем офонарел. Зачем мне его дом? Нашел блин рабовладельца. Я, говорит на коврике лягу, типа покой охранять, а мое сиятельство в доме пусть отдыхать соизволят. И смотрит на меня как щенок побитый.
Ну я ему и высказался:
— Ты, твою маму, тудыт его растудыт, лягушка переросток, совсем охренел. Договорились же что я тебе друг, а не господин. Будешь так себя вести, верну к такой-то матери клятву твою вонючую взад.
Он побледнел сразу, заикаться даже начал:
— Нельзя клятву назад возвращать, и мама моя тут не причем совсем, и такая-то, чья-то мама мама тоже ни в чем не провинилась. Все осознаю и больше так не буду.
И кланяться давай. Охренел зараза. В общем окончательно осознал он все только после повторного моего матерного выступления, и угроз, извинился и спать в соседнюю комнату ушел, но глазами на прощание зыркнул, зараза.
Ну а как я еще мог поступить. Не могу я через себя переступать. Стыдно мне становится, неуютно, когда мне кланяться начинают. Не привык я к такому. Такое к себе отношение с молоком матери всасывается, а какого мне простому рабочему человеку? Обматерить, так это запросто, всегда пожалуйста, а от этого извините я пасс. Даже привыкать не хочу. И сейчас вон не разбудил, жалеет уставшую мою тушку.
На улице уже день, солнце в зените. Поселок убран. Все выметено, где было поломано отремонтировано, охотники сидят вокруг костра, руки греют. Угрюмые все. Молчат. Понять их можно. Такое на них навалилось. Я бы наверно выл, а они сидят и только желваками двигают. Кремни, а не мужики. Я, кивнул, поздоровавшись, и тоже молча присел рядом. Дын сунул мне в руки миску с похлебкой. Ложек тут нет. Сначала жидкое через край выпиваешь, а затем уже остальное руками. Поначалу неудобно, но привыкаешь быстро, даже нравится начинает. Такая своеобразная неряшливость.
Долго молча сидели. Потом Гоня как-то неуверенно, отведя все три глаза в сторону заговорил:
— Мы долго совещались, Кардир. Не твоя это война. — Он поднял руку останавливая мое возмущение. — Подожди, я не все сказал. Из того, кого увели, ты никого не знаешь, а значит не можешь переживать и болеть за них душой, тащить тебя на смерть ради незнакомцев — это неправильно, поэтому мы не возьмем тебя с собой. — И снова махну на меня рукой, останавливая возмущение. — И еще. Ты вчера сказал, Дыну, что можешь вернуть ему клятву, и это, как он понял не оскорбит тебя. Друзьями вы конечно после этого не останетесь, но это уже и не важно, всеравно он скоро умрет. — Он замолчал, внимательно всматриваясь мне в глаза. И такая безнадега в них застыла, что жутко стало. — Это так? Ты сможешь вернуть клятву?
— Без меня мня женили. — Сказать, что я был в шоке от сказанного, это всеравно, что ничего не сказать. — Объясните мне, друзья мои зеленые, что тут происходит. — Клятву я верну без проблем, и от этого не перестану считать Дына другом. Даже больше скажу, верну с радостью, потому, что фастирство это мне не нужно совсем. Но почему вы думаете, что он умереть должен? Не видел я его еще жалующимся на здоровье. И с какого перепугу вы решили, что я с вами не пойду? Может стоило сначала моим мнением поинтересоваться?
— Ты даже не похож на нас. Ты другой.
— И что это меняет? Или вас напрягает, что я по симпатичнее выгляжу?
Дроци покатились от смеха.
— Ты, бледный уродец, симпатичнее? — Гоня даже захрюкал носом. — У тебя даже на один глаз меньше, а рот так вообще перевернут.
— Ага, еще я бородавками не покрыт и язык за болтливость не разрезали. — Я даже обиделся. — Хватит ржать. Объясняйте в чем дело. С какого рожна меня от себя гоните?
— Ой завел нас в нарушение правил обряда поминания мертвых, — Гоня обветрил себя священным знаком. — Ох накажут нас предки. — И еще раз обветрил. — Не гоним мы тебя. Мстить мы пойдем и умирать. Не одолеть нам баруцев.
— Это что еще за хрень нарисовалась? Кто такие?
— Ты не знаешь? — Он гневно посмотрел на Дына. Тот даже попятился.
— Хватит! — Рявкнул я. — Рассказывай, что за перцы. Кто виноват в моих знаниях, или незнаниях, потом разберетесь.
— Баруци наши враги, сколько себя помню, у нас вражда. То мы нападем на них, то они на нас. Из века в век так длится, из-за чего началось не помнит уже никто. Всегда ничья у нас. Силы одинаковы. Смерти конечно есть, но больше ранами отделываемся. Но в этот год по-другому все. Болезнь у нас приключилась, очень много дроцев озеру отдали, да еще и мы в неподходящий момент на охоту ушли, вот и побили нас. Баб с детишками они обычно не трогают, если только они сами в драку не кидаются. — он тяжело вздохнул. — к себе забирают, одних в подруги берут, других усыновляют.
— То есть вы деретесь, просто потому, что деретесь, делить вам нечего. — Я усмехнулся, вспомнив высказывание Партоса, из «Трех мушкетеров».
— Да, делить нечего.
— И много вы их поубивали? Я имею в прошлые разы.
— По-разному было.
— А договорится не пробовали.
— О чем с ними можно договорится, они враги, они даже разговаривать не станут.
Вот же придурки, детский сад, а не мужики. Это же надо убивать друг друга ради: «Просто подраться». Ну ладно на кулаках сошлись удаль молодецкую показать, но топорами то зачем. А главное, что воспринимают все это как игру. Похоронили родных пошли мстить. Там поубивали, ждут ответку. Опять хоронят и снова убивать идут. Круг замкнутый. Они даже поговорить с друг другом не додумались. Как-то это надо исправить. Ведь пойдут сейчас биться, а там уродов зеленых больше раза в три, а то и похлеще. Перебьют их там, а я что делать буду? Да и жалко их. Привык уже к их мордам безобразным. Прикипел душой.
— Ну а со мной?
— Что с тобой?
— Со мной говорить будут?
— С тобой? — Он задумался, — С тобой, пожалуй, да.
— Тогда я с ними поговорю.
Ой дурак, ну и вот куда меня понесло. Вот сначала ляпну, а потом думаю. Пожалел он, видишь ли. Вот характер дебильный и язык без костей. О чем я с ними разговаривать буду? Кто я такой, чтобы меня слушали? И ведь не откажешься теперь. Дурак он и есть дурак.