Судя по тому, что кассирша «стекляшки» и работницы в зале стали все чаще поглядывать на нас с неодобрительным интересом, мы поняли, что в этом симпатичном кафе уже порядком засиделись. Поэтому окончание всей этой истории Владимир Аркадьевич поведал мне, уже стоя возле машины — лезть в нагревшийся от июльского солнца душный и жаркий салон нам совсем не хотелось.
Таким образом, стараниями двух старых приятелей движение ППЛ при газете «Пульс» было создано с благословения ее тогдашнего главного редактора и обкома комсомола, а фактически — с разрешения всесильного КГБ. Всё было учтено и согласовано, вплоть до названия, причем именно Воротынов предложил заменить в названии движения первоначальное «пропавших» на «перемещенных», мотивируя тем, что так звучит гораздо бюрократичнее и туманнее, а власти любых рангов такое любят.
Поразмыслив, Сотников согласился с доводами старого друга. Единственное, что ему хотелось — всеми путями сохранить в названии слово «агентство». Максим Юрьевич наложил вето на такую официальную формулировку, напомнив приятелю об американском агентстве Пинкертона.
«Володя, но это же не наш метод!» — иронически заявил он тогда Сотникову. Тогда журналист предложил особисту компромисс: официальное название движения останется прежним, но для себя и своих будущих помощников Сотников сделает удостоверения сотрудников именно агентства.
Тот подумал и махнул рукой.
— Всё-таки ты неисправимый романтик, Вован… Да чёрт с тобой, делай себе бумажки какие хочешь, хоть Всемирной лиги сексуальных реформ! Но только ими нигде особо не свети, и печать ставь вашу, редакционную.
— Я оформлю это как спецпроект в нашей газете, у нас есть такая возможность. Я слыхал, в столичной прессе вообще скоро будут организовывать отделы журналистских расследований, вполне официально, при редакциях газет и журналов.
— Неплохая мысль, — согласился особист. — Она придаст этой твой конторе некую толику цивильности.
— Контора — это у вас, — усмехнулся Сотников. — Только уж извини, мне придется намекнуть редактору, что слово «агентство» в наших корочках разрешил ты.
— Ай, хитрец… — погрозил ему пальцем Максим. — Хочешь на меня свалить всю ответственность?
Володя покачал головой и продекламировал:
Друг не тот, с кем в праздник распевают песни,
И не тот, с кем делят чашу на пиру.
В трудную минуту с ним встречают вместе
Беды и потери, холод и жару.
— Да ты еще и наглец, — засмеялся Максим. — Ладно, вали на меня, но только редактора предупреди. Ваш Иван Михайлыч милейший человек, не будем бросать его на камни. Я постараюсь — со временем, конечно! — договориться, чтобы ваши будущие корочки… скажем так, принимали во внимание. Но только не думай, что удостоверение с буквами «АППЛ» будет для вас «вездеходом». В некоторые наши сферы даже мне входа нет. А пока готовь коньяк.
— Я люблю «Рябину на коньяке», — улыбнулся Воротынов, крепко пожимая руку другу.
— Изволь, только, чур, мне коньяк, а тебе — рябина!
На том они и расстались. А через некоторое время Воротынов позвонил и дал добро на печать удостоверений.
— Вот так и закончилась история моей любви.
Воротынов помахал в воздухе зажатой в руке своей черной «корочкой».
— И началась совсем уже другая история. Мне уже пора. А ты готовься к творческому конкурсу и жди моего звонка.
И он отправился по своим делам, оставив машину для Олега, а меня — с кучей мыслей, впечатлений и вопросов. Впрочем, к такому состоянию своей души в этой новой для меня реальности я, кажется, уже начинал привыкать.
Между тем подошли сроки, и я отправился поутру в университет на свой первый письменный экзамен.
Накануне я прошел собеседование, которое является первым этапом творческого конкурса. Оно мне показалось пустячным, с моим-то опытом многолетней работы. К тому же в комиссии сидел Сотников, он и задавал самые важные вопросы. Остальные члены комиссии ограничились интересом, какие я знаю газеты, журналы и актуальные телепередачи. С последними у меня была напряженка, поскольку телевизор в последние дни я включал лишь по старой привычке из моей прошлой жизни — поскорее уснуть под его монотонное бормотание. Единственным, но существенным неудобством было отсутствие у моего советского «телека» пульта дистанционного управления, поэтому я просто оставлял телевизор включенным на минимальной громкости.
Но, покопавшись в памяти, я вспомнил воскресное военное обозрение «Служу Советскому Союзу», которое солдаты в армии иронически называли «Приходи, сказка!», программу «Время», разумеется, а затем разразился пространным комментарием работы наших телевизионщиков в ходе трансляции Московской Олимпиады. Благо совсем недавно, в минувшее воскресенье, лицезрел по телеку ее открытие. При этом абитуриент Якушев обнаружил такое глубокое знание и понимание предмета, что совершенно очаровал всю экзаменационную комиссию, а Сотников подмигнул мне и украдкой продемонстрировал поднятый в знак одобрения большой палец руки.
Теперь же мне предстояло писать сочинение на заданную тему, и тема эта явно будет связана с журналистикой. Разумеется, я не боялся ни капельки, благо в копилке моего опыта, как газетного, так и телевизионного, и радийного, было немало интересного.
Вместе со мной на письменном конкурсе сидело еще человек двадцать пять ребят и девушек; как я прикинул, это была половина, а, скорее, четверть всех допущенных до экзаменов по результатам конкурса журналистских публикаций. Большинство сидящих в аудитории было погружено в себя, видимо, обдумывая предстоящие темы сочинений. В итоге экзаменационных тем оказалось пять, и я без особых раздумий выбрал наитруднейшую из всех, тему под названием «Актуальный репортаж». Трудной она была, конечно, для абитуриентов молодых и зелёных, еще не нюхавших по-настоящему журналистского пороха. Я же вспомнил свою любимую рубрику «Корреспондент меняет профессию» и быстро накатал сочинение о том, как я работаю целую смену с врачами «Скорой помощи», езжу с ними на вызовы, разговариваю с больными, интервьюирую шофера, видавшего виды и знающего уйму интересных историй из практики водителя «Скорой помощи». Поразмыслив, вставил в репортаж и несколько литературных цитат, специально для Сотникова, но в меру, чтобы не перегружать текст и не отягощать фактуру излишними красивостями.
Написал я это сочинение довольно быстро и все оставшееся время просто сидел, для вида водя ручкой по черновику. Мыслями я сейчас был далеко, вспоминая то палату Воронова, то нашу беседу с шефом в кафе-«стекляшке», а то и свою прошлую, пенсионерскую жизнь. И коль скоро времени у меня до сдачи текста оставалось еще вагон и маленькая тележка, я от нечего делать ставил на листе черновика галочки тех странных моментов в моей нынешней жизни, которые следовало прояснить. И лучше как можно скорее.
Картина складывалась необычайная, и она никак не вязалась с той тихой, уютной и благостной эпохой застоя, в которую я угодил волею неведомых мне и невероятных обстоятельств. И прежде всего следовало признать, что я тут далеко не единственный «попаданец», если пользоваться терминами российской фантастической литературы XXI столетия.
Первым делом это, конечно, Воронов. Фантастическому рассказу писателя я, в отличие от Воротынова с Сотниковым, поверил безоговорочно. Аргументов «за» у меня набралась была целая куча, от употребляемых им названий компьютерной техники, еще не появившейся на момент Московской Олимпиады и потому никому неведомой, и до «железного» вещественного доказательства — usb-флешки. Память подсказывала мне, что эти накопители появятся только в 2000-м году, ровно через двадцать лет.
Вторым попаданцем, если верить сентиментальной истории, рассказанной шефом, вполне могла быть эта самая Надежда. Главный аргумент «за», пусть и не бесспорный, но вполне красноречивый — десятизначный номер сотового телефона, скорее всего, ее собственного, который девушка оставила Сотникову на память. Значит, она всерьез рассчитывала, что спустя много лет ее возлюбленный доживет до сотовой связи и позвонит ей по мобильнику? Гм… Еще более шаткий аргумент, но, согласитесь, в этом случае история вырисовывается красивая, хоть сейчас экранизируй в Голливуде.
Я на минутку отложил ручку, подпер буйну голову кулачком и картинно погрузился в раздумье: ни дать, ни взять, юноша, обдумывающий житие, а точнее, своё будущее бытие на ниве отечественной журналистики.
Итак, два потенциальных попаданца уже имеются на счету, и это не считая меня самого! На этом счет закончен? А если копнуть глубже?
В моей журналистской практике было несколько интервью с геологами, работниками золотодобывающих компаний и чиновниками профильных министерств. И во всех случаях речь непременно заходила о золотоносных рудах. В процессе подготовки и записи этих интервью я наизусть заучил стандартную формулировку: золотоносными рудами именуются природные минеральные образования, имеющие содержание золота в таких количествах, которые делают извлечение из них этого драгоценного металла экономически целесообразным.
Поэтому в своей практике, отыскивая нужные мне аргументы, я привык довольствоваться не только железными доводами и доказательствами, но и тщательно изучать благодатные для них почвы. И давно убедился: если в них хорошенечко покопаться, то даже пустой и бесполезный на вид шлак вполне может обернуться такой вот золотоносной рудой. Только сумей выудить из месива фактов рациональные зерна аргументов.
Тогда что у нас ещё есть в активе?
Да куча всего на самом деле!
Одних родителей уже набирается на целый килограмм!
Мои псевдо-родители геологи, непохожие на моих родных папу с мамой, но при этом отлично осведомленные о моей предыдущей жизни в этом времени, пишущие мне письма с загадочными историями своих приключений и присылающие деньги на оплату квартиры и другие расходы.
Моя родная мама, существующая в этом времени в возрасте студентки или абитуриентки.
Моя родная мама номер два, являющаяся клоном моей родной мамы, но только почему-то двадцать лет спустя. Прямо как в романе Дюма. Не хватало еще мне повстречать в этом парке бескультурья и труда еще одну мою родную маму, но теперь уже в классическом каноне следующего романа Дюма 'Виконт де Бражелон, — десять лет спустя!
Положительно, от этих многочисленных мам голова кругом может пойти. И, кстати, а где мои папы, интересно? Чего молчат, будто воды в рот набрали? Куда, куда вы удалили-и-и-ились⁈
Я настолько забылся в своих размышлениях, что машинально промырлыкал еще и куплет из Высоцкого, в его манере и неповторимой транскрипции:
Тридцать три же мужука
Не желают знать сынка.
Пусть считается пока
Сын полка!
Кажется, я и впрямь сделал это вслух, потому что сидевшая передо мной милая девушка с толстой соломенной косой обернулась, внимательно посмотрела на меня и выразительно покрутила пальцем у виска.
Поду-у-у-маешь!
Я с трудом подавил в себе озорное желание дёрнуть задаваку-красотку за ее роскошную косу. И то лишь потому, что вовремя вспомнил, сколько мне на самом деле лет.
Глядя на юные лица сидящих вокруг меня конкурсантов, я думал о том, как меняются времена. Одна из моих университетских преподавателей когда-то рассказывала мне, что в ее годы просто так поступить на журналистику было невозможно даже при наличии блестящих публикаций. Какому-то крупному советскому чиновнику от просвещения, большому чудаку на букву «М», однажды вдруг взбрело в голову, что дипломированным журналистом в Советском Союзе можно стать, лишь имея предварительно два года трудового стажа. И неважно где — хоть ассенизатором работай, тоже ведь школа жизни.
А теперь, в восьмидесятом году, я с удовольствием поглядывал на миловидные, симпатичные и просто красивые лица девушек, моих будущих коллег. Большая их часть, надеюсь, сдаст экзамены, поступит и начнет вкушать все прелести студенческой жизни, прекраснейшей поры в судьбе каждого, кто молод, пытлив и желает получить от будущего всё, чего он, по его мнению, достоин. Мечты, мечты, где ваша сладость…
Вернувшись в мыслях к своим недавним размышлениям, я вспомнил о ещё двух странных персонажах, которых писатель Воронов упоминал уже в состоянии своего полуистерического затмения ума. Полагаю, они прекрасно подходили к образам, являющимся человеку, схожему душевным складом с Вороновым, в параноидальном бреду.
По его словам, эти двое неизвестных уже не первый день тайно следили за Вороновым, постоянно околачивались под окнами его палаты и вели за ним круглосуточное наблюдение. Потому что, как полагал писатель, они явились сюда именно за ним…
Стоп, сказал я себе в этот миг. А откуда эти типы явились за ним, интересно бы знать? Сообщить Владлену Борисовичу, что отныне он никакой не писатель, а Наполеон, Цезарь или хотя бы Александр Македонский? Но это известие само по себе польстит любому, а писательскому тщеславию — тем паче. Почему же тогда Воронов их так сильно испугался и требует себе вооруженную охрану? Как там у Булгакова в «Мастере и Маргарите»? «…Распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами… Говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома…»?
А что, если они прибыли за флешкой? Таинственный механизм, который забрасывает людей из одной эпохи в другую, по какой-то причине разладился, и эти двое — специальные чистильщики, эдакая аварийная команда из будущего, которая прибывает всякий раз, чтобы ликвидировать последствия таких неожиданных сбоев?
Красиво, черт побери. И для фантастического романа вполне сойдет.
Юная славянская красавица, сидевшая передо мною, встала из-за стола, тряхнув толстенною косою, и, незаметно, как ей казалось, покосившись на меня, пошла к столу экзаменаторов.
Я тут же встрепенулся.
Пора!
Разложив по порядку исписанные листы своего чистовика, я устремился вслед за этой чудесной девушкой к столу приемной комиссии и аккуратно положил свой опус поверх ее сочинения.
— Уже закончили? — поприветствовала нас симпатичная, но слишком уж густо молодящаяся дама из приемной комиссии. — Молодцы!
— Мы всегда все делаем быстро. Оперативность превыше всего, — бодро поддакнул я даме и тут же заработал одобрительную улыбку добродушного с виду, носатого и бородатого дядьки в легком джемпере — точь-в-точь инженер Дима Свекольников, отец дяди Федора в мультиках о Простоквашине.
Девушка с косой обернулась и взглянула на меня. Ее взгляд выражал восхитительную смесь высокомерия, независимости, столовой ложки презрения и десертной ложечки затаенного, чисто женского любопытства. Я ответил ей своей самой профессиональной улыбкой — лучезарной и обезоруживающей; я ее еще называю «обеззараживающей». Что поделаешь, зараз всякого сорта и ранга журналисту по его работе встречается немало, и превентивная улыбка зачастую — весьма действенный способ остановить агрессию в отношении тебя, а то и откровенное хамство.
К счастью, хамкой эта девушка не была. Она лишь фыркнула носиком в мой адрес, видимо, стремясь изобразить рассерженную могучую львицу, и пошла к выходу из аудитории. Однако получилось больше схоже с чихающим котенком, маленьким и трогательным. Именно поэтому я, догнав девушку, мягко коснулся пальцем ее совсем незагорелого плечика, и когда она, мгновенно вспыхнув, обернулась, уже стоя в дверях, учтиво произнес:
— Будьте здоровы, сударыня!
Этот прием был проверен многолетней практикой, сработал он и на сей раз. Девушка не выдержала и расхохоталась. А я церемонно наклонил голову, словно принимая ее признание моего актерского мастерства, и пропустил ее в фойе.
Вот теперь можно было переходить в атаку, а для этого необходимо стремительно идти на сближение. Например, для начала, легко и ненавязчиво перейти на «ты» — так принято у любой молодежи в любые времена.
А следом мне в голову пришла отличная идея, просто великолепная для начала приятного знакомства с обязательной примесью легкого, очаровательного флирта. Я по своему опыту знал, что именно такие знакомства нередко оказываются если и не долговечными, то, во всяком случае, весьма приятными и даже увлекательными.
Поэтому я смело, но не нагло, оглядел ее стройную фигурку, облаченную в солнечно-янтарный летний сарафан на тонких бретельках, и представился:
— Я Александр, можно Саша. Писал на тему «актуальный репортаж». А ты?
— Я Анна. Можно только так и никак иначе. Ненавижу всяких Ань и Мань.
Она слегка прищурилась, глядя на меня. А девочка, похоже, еще и умненькая; знает, что моя тема из пяти предложенных на конкурсе самая трудная, требует хоть какого-то, но опыта работы репортером.
— Здорово! — искренне произнесла она. При этом слегка поджала губки, и я немедленно счел эту смущенную гримаску очаровательной. — А я писала про свою любимую телепередачу. «В мире животных».
— Классная передача, — кивнул я. — В детстве я всегда смотрел ее.
— По-моему снимать животных, особенно диких, в их естественных условиях, гораздо труднее, чем актеров-людей, — сказала она.
— Точно, — подтвердил я. — Там еще показывали мой любимый американский…
«Сериал» — чуть не ляпнул я. Но в 1980-м году это слово, наверное, еще не было в ходу.
-… многосерийный фильм, «Дактари» назывался.
— Ага! Про обезьяну Джуди и…
—… льва Кларенса! — порывисто перебил я ее. — Точно! Помнишь, это был такой ленивый, косой лев, оттого у него всё в глазах двоилось?
И я вытянул вперед руку и, закрыв глаза, как слепой, в лучших традициях Михаила Самюэлевича Паниковского, попытался ощупать девушку. Но при этом ни разу не коснулся ее, хотя девушка в испуге мгновенно отскочила от меня. А я отнял руку от глаз и весело расхохотался. Мгновение спустя она хохотала вместе со мной, и мы уже дуэтом рычали по-львиному и изображали жалобные крики киношного шимпанзе. Так что абитуриенты из второй группы, пришедшие писать конкурсное сочинение во вторую смену, смотрели на нас со страхом и изумлением.
Я подхватил ее за руку, и мы помчались по коридору, а затем и по лестнице, на ходу перескакивая через ступеньки. Внизу я с ходу галантно подхватил ее за талию и элегантно приземлил, тут же отстранившись и церемонно кивнув. Она весьма изящно изобразила реверанс, и мы со смехом и задорными переглядываниями зашагали из университета прочь — в жаркое и знойное лето, которое совсем недавно перевалило через свой экватор.