— Ну, а остальное ты знаешь, — подытожил свой рассказ Сотников.
Все время, пока он рассказывал, я порывался задать ему один и тот же вопрос. И вот сейчас для него как раз настало время.
— А когда именно она… Ольга Антоновна… проделала это… со своим камнем? — медленно произнес я, чувствуя, что, кажется, уже заранее знаю ответ.
— А я разве тебе не сказал? — удивился Владимир Аркадьевич. — Она решила, что безопаснее всего будет проделать это… в ночь перед твоим приездом в наш город. Чтобы ты, в идеале, вспомнил свою настоящую мать, уже будучи здесь, на квартире. Для этого тебе и письмо она заранее написала, и фотографию, где они с твоим отцом…
Сотников замялся, крякнул и откашлялся.
— В общем, с ее мужем… А ты их даже не узнал.
Он покачал головой и сказал теперь уже другим тоном, доверительно как старому приятелю:
— Чего ж сразу не сказал мне, что своих родителей не узнал? Решил выждать, посмотреть, что дальше будет? У-у-у, хитрюга…
И он шутливо погрозил мне пальцем.
А я смотрел на него, будто сквозь, как смотрят через прозрачное стекло. А в моей голове снова и снова неумолчно билась и пульсировала открытым нервом одна и та же мысль:
«Она загадала меня, и наутро я был уже здесь… Так-так-так…»
Видимо, я забылся и произнес это вслух, потому что Сотников вдруг умолк, подозрительно посмотрел на меня и произнес с плохо скрываемой тревогой:
— Ты чего это тут «так-так-такаешь», а? С тобой всё в порядке?
Я покачал головой.
— Не всё. Со мной… не всё в порядке.
— Поня-а-а-атно… — протянул Сотников. — Совсем укатали нашего сивку крутые горки. Воображаю, друг мой ситный, сколько на тебя сегодня свалилось всякого-разного! Самое время тебе побыть одному. Да-да, прошвырнись до магазина, возьми бутылочного пивка, если повезет, или бутылочку дешевого «сухарика». В твоем состоянии, думаю, тебе это не повредит, а напротив…
Он жестом поманил меня к себе.
— Скажу честно, старина: на твоем месте я бы постарался вообще выкинуть всю эту идиотскую историю из головы. Сам посуди. У тебя теперь минимум две мамы, и, хорошенько поразмыслив, ты можешь вполне ужиться с обеими. Как тебе такой расклад?
— Вы сейчас похожи на Мефистофеля, — честно признался я.
— Сам знаю, — буркнул он. — Если честно, стажер, даже у меня от всех этих историй с тобой и твоими родителями уже голова кругом идет. А тебе еще на днях в университет поступать, между прочим.
Я смотрел на Сотникова и почему-то неотвязно думал о том, чтобы он сейчас сказал, знай, что эксперимент Ольги Антоновны с ее инфернальным камнем не только не провалился, а возможно, удался на славу. Шутка ли — выдернуть шестидесятилетнего пенсионера из его дряхлого, чего уж там, тела и запихнуть его в молодой, цветущий и пахнущий семнадцатилетний организм! А не попросить ли у Ольги Антоновны ее чудодейственный камень, когда меня здесь, в этом двадцатом веке, окончательно припрет по самое не могу?
Внезапно от всех этих открытий, мыслей и рассуждений на меня накатила страшная усталость. Господи, как же я устал притворяться! Постоянно выдавать себя за того, кем ты был в лучшем случае почти полвека назад в то время, когда судьба подкидывает тебе нескончаемые проверки на вшивость — только одни эти бесчисленные псевдо-мамы чего стоят.
Нет, определённо нужно немного отдохнуть и хорошенечко проветрить голову.
Между тем до первого экзамена мне осталось уже менее двух суток. С утра я решил снова позвонить Анне и условиться о встрече. Столетие назад это означало бы «назначить амурное свидание», но сейчас, в двадцатом веке страстей и скоростей, это означало: никаких амуров, а просто встретиться с будущей, как я надеялся, однокурсницей или даже, в идеале, одногруппницей, чтобы совместно подготовиться к экзаменам. Можно ведь это делать и без сидения в душных библиотеках и зубрения основных характеристик, тенденций и направлений в литературе такой-то страны и такого-то века. Гораздо веселее сидеть с милой девушкой на скамейке в парке, а еще лучше, в летнем кафе, с железными креманками, полными сливочного пломбира, и соревноваться, кто больше знает всяких смешных приставок или, к примеру, прикольных суффиксов: — еньк, -пеньк, -шменьк…
Однако телефон девушки молчал, и я мысленно упрекнул себя. Надо было звякнуть ей пораньше, а сейчас она, небось, уже ушла как раз в какую-нибудь библиотеку и уже обложилась со всех сторон учебниками в читальном зале. И, значит, прощай, мороженое, и всё, в перспективе с ним связанное.
Эх, и когда только уже изобретут мобильные телефоны в моей великой и могучей стране!
Стояла вторая половина дня, изнуряющая жара медленно, но неуклонно спадала, а я лениво листал учебное пособие по литературе для поступающих в вузы, освежая свои знания по советской прозе и такой же поэзии первой половине XX века. Делал я это, скорее, превентивно, больше для очистки совести: первый экзамен в советских вузах всегда был сочинением, а я надеялся на более-менее свободную тему. Впрочем, третий экзамен по русскому и литературе устно никто не отменял, и я читал сейчас как раз о поэтах, уже добравшись до Владимира Маяковского. Поэтому когда раздался звонок, я снял телефонную трубку, всё еще мурлыкая про себя:
Я с теми, кто вышел строить и месть
В сплошной лихорадке буден.
Отечество славлю, которое есть,
Но трижды — которое буде-е-ет!
Ответом мне были красноречивые длинные гудки. А почему не короткие?
— Вот тебе и рифма: месть и есть! — назидательно сказал я телефону. — И совсем не маяковская, между прочим, тот с легкостью мог зарифмовать палку с селедкой…
Однако звонок тут же затрезвонил вновь, и теперь уже сердито и настойчиво. Я обернулся на звук. Вот черт! Я перепутал, оказывается, телефонный звонок с дверным! Совсем перезанимался…
На пороге стоял Сотников и буквально поедал меня рассерженным взглядом.
— Спишь, что ли?
— К экзаменам готовлюсь. Послезавтра ведь уже…
— Чего тебе к нему готовиться, это ж сочинение.
И, не дав мне слова сказать, категорически приказал:
— Собирайся, едем. Ольга Антоновна звонила, у нее возникла небольшая проблема, надо помочь. Дорогой расскажу. Заодно и проветришься немного, свежий воздух с ветерком абитурам полезнее пива с воблой.
Через три минуты мы уже петляли по улицам, торопясь поскорее выбраться из нашего города со светофорами почти на каждом перекрестке, чтобы уже вдарить как следует по трассе.
Поселок Займище в нашей пригородной зоне знаменит сосновыми лесами, тучными садами дачников и кондовым, типично советским санаторием с гипсовыми и бетонными статуями пионеров, девушек с веслом и всяких там сказочных героев. В моей первой, реальной жизни я бывал здесь несколько раз, поначалу в связи с веселыми утехами студенческого бытия в виде походов с ночевой, девушками и гитарами в окрестные леса, откуда было не так далеко, в случае чего, пешком дошагать до электрички и вернуться в город. Позднее я писал пару материалов об уходящей советской натуре, в основном о местном санатории, практически полностью утратившем и без того жалкие крохи былой ландшафтной архитектуры в угоду частной застройке, где проживала отныне главным образом администрация «прихватизированного» ею санатория, ее многочисленная родня и всякие нужные люди.
Сотников вез меня к Ольге Антоновне. Всего лишь час назад она срочно позвонила ему, и ее голос был полон волнения и беспокойства. По словам женщины возле ее дома околачивался какой-то странный человек. Странным он показался ей потому, что периодически задирал голову и поглядывал на ее окна. Причем делал это, совсем даже не таясь, чуть ли не демонстративно, и если бы она жила на первом этаже, наверное, непременно заглянул бы к ней в квартиру. По голосу звонившей Сотников мгновенно понял, что Ольга Антоновна уже балансирует на шаткой грани нервного срыва. Он, не тратя времени зря, обещал ей немедленно приехать, а по дороге заскочил за мной.
— Она же все-таки твоя мать. Во всяком случае, клятвенно верит в это, — резонно объяснил он необходимость в моем присутствии.
Я молча проглотил эту фразу и поспешил перевести разговор на другую тему. Но дальше разговор уже не клеился, тем более, что каждый из нас думал о предстоящей встрече, а, возможно, и столкновении с неизвестным нам противником. Потому что всё, о чем сообщила шефу обеспокоенная Ольга Антоновна, слишком походило на вызов. И Сотников решил его принять.
Я осведомился, позаботился ли он о подкреплении или хотя бы поставил в известность милицию. Выслушав, Сотников поглядел на меня как на сумасшедшего.
— Ты думаешь, кто-то этому всерьез поверит? Что какой-то взбалмошной бабенке что-то там померещилось? Ты не знаешь нашу милицию, стажер. Сами как-нибудь справимся.
Тут он, конечно, ошибался. Поэтому когда нас остановили гаишники, аккурат в тот момент, когда мы завернули с основной трассы, прямо у въезда на дорогу в поселок, я даже не удивился тому количеству статей закона, который нарушили эти доблестные стражи дорожного порядка. Сержант лишь небрежно махнул нам жезлом в сторону обочины, при этом вовсе не спешил подходить и представляться, видимо, ожидая, что Сотников сам послушно вылезет из своего «жигуленка» и торжественно понесет ему документы на блюдечке с голубой каемочкой.
Шеф, однако, спокойно восседал на своем водительском месте как какой-нибудь китайский богдыхан и, похоже, выходить из машины совсем не собирался. Я же напротив, поспешил выбраться из тесного «жигуленка», чтобы хоть немного размять ноги, и теперь внимательно разглядывал гаишников и их автомобиль, стоявший неподалеку.
Так продолжалось минутки три. Точнее, не продолжалось, потому что ничего и не происходило. И лишь когда пауза затянулась уже до неприличности, милиционер соизволил подойти, козырнуть и протараторить невнятной скороговоркой свое имя, должность и звание. Они о чем-то поговорили, по очереди обменявшись несколькими фразами, после чего Сотников махнул мне: садись, поехали.
Когда мы удалились на почтительное расстояние, я оглянулся. Сержант все еще стоял и смотрел нам вслед. Мне это почему-то совсем не понравилось, и я сказал об этом шефу. Тот кивнул, мол, и сам вижу, но что теперь делать прикажешь?
Поселок мы проскочили насквозь с ветерком минут за семь. Он был таким, как и запомнился мне в годы студенческой юности. Малоэтажная панельная застройка, максимум в пять этажей, считанное число магазинов, ларек с мороженым и газетно-журнальная «Союзпечать» плюс пустые дворы. Но я знал, что вечером, когда окончательно схлынет летний зной, они наполнятся шумом, гамом и детскими голосами. Это в моем двадцать первом веке дети, если они не отдыхают с родителями на югах, даже летом сидят по домам за компьютерами и телевизорами, а если и во дворе, то непременно уткнувшись в свои смартфоны и прочие гаджеты. А в 1980-м в таких вот пригородах как Займище люди жили небогато, съездить на юга было весьма накладно, а о поездке за границу в СССР тех лет вообше не могло быть и речи. Вот и торчали пригородные пацаны и девчонки летними вечерами в своих пыльных дворах либо на речке, потому что на дачах в округе жили по большей части приезжие, городские.
Сотников припарковался напротив торца пятиэтажки, где жила Ольга Антоновна, велел мне подниматься, а сам остался во дворе — осмотреться. Вокруг было тихо и безлюдно, только на каком-то верхнем этаже из открытого балкона доносились приглушенные звуки классической симфонической музыки — играло радио.
Хозяйка, похоже, не находила себе места и давно поджидала нас в прихожей — открыла тотчас после моего звонка в квартиру, предварительно изучив мою физиономию через дверной глазок. Когда я вошел, она вся буквально расцвела и тотчас порывисто кинулась мне на шею.
В эту минуту я испытал то, что называется смешанными чувствами. А маленькая женщина уже тянула меня в комнату. Усадив на диван, Ольга Антоновна первым делом, не откладывая в долгий ящик, протянула мне маленькую картонную коробочку, то ли от кнопок, то ли еще каких-то канцелярских принадлежностей.
— Возьми это, пусть он будет теперь с тобой.
И поскольку я медлил в нерешительности, сама ловко запихнула эту коробочку в карман моих джинсов.
Потом на миг задумалась, словно вспоминая всё, о чем должна мне немедленно сообщить, и тут же обрушила меня скороговоркой целый град словесной информации.
— Я сегодня видела сон, всё подтвердилось, Сашенька. Если он не помог мне, пусть поможет тебе. Хотя — почему не помог? Чего это я, в самом деле, бога гневлю… ты же со мной сейчас… спустя столько лет… Значит, и у меня всё получилось.
Боже, как я хотел ей в эту минуту объявить: получилось, не волнуйтесь. Всё вышло, как Вы и хотели. Просто я пока не могу об этом сказать. Ни Вам, ни кому-то другому…
Но я, разумеется, промолчал, только благодарно улыбался. Я уже догадался, что она сейчас вручила мне, какой дар пожертвовала…
— А где Владимир Аркадьевич? Он что же, не приехал?
— Как же, как же…Туточки я, — послышалось из прихожей.
Сотников вошел в квартиру, деловито, по-свойски оглядел ее, затем быстро подошел к окну — оно выходило на окрестности дома по ту сторону двора. Слегка отдернув кружевную тюлевую занавеску, шеф пальцем поманил меня.
— Смотри, стажер. В нашем деле всегда полезно обозреть окружающую тебя местность. Хорошенечко смотри, это на случай поиска путей отступления. Смотри так, будто ты как минимум международный обозревать газеты «Правда».
Бросив взгляд из окна, я сразу оценил преимущества дома, выбранного Сотниковым для жилья Ольге Антоновне. Здание стояло, пожалуй, на самой окраине жилой части поселка. Перед ним в железных и деревянных периметрах изгородей и заборов размещался почти целый квартал разнокалиберных домищ, домов и домишек частного сектора, в лабиринте которого при желании легко можно было спрятаться и затеряться. А дальше сплошной темно-зеленой полосой тянулись займищенские леса.
Удовлетворенные их живописным видом, открывавшимся из окна, мы уселись за стол, и Сотников стал выспрашивать у Ольги Антоновны особенности внешнего вида и возможные характерные приметы ее странных соглядатаев. Их, по словам женщины, было двое. Один высокий и худой, другой напротив — среднего роста, но коренастый. Лица обоих скрывали черные очки, у того, что поменьше — вроде как фотохромные «хамелеоны».
— Что скажешь? — кивнул мне шеф.
— Странно и подозрительно, — согласился я. — Подозрительно, что они лазают на задах дома. Так больше шансов привлечь к себе нежелательное внимание окружающих. Я еще понимаю, ходишь и зыришь в окна со двора. А за домом что делать добропорядочному советскому гражданину?
Я все-таки не удержался от легкой иронической нотки, но Сотников не придал этому значения.
— Вот и мы с тобой, свет мой Александр, так же появились тут. Демонстративно появились, скажем так. Так что никак нам было не укрыться от чужих взглядов, на что я, признаться, и рассчитывал. Теперь и посмотрим, кто кого. Следующий ход за ними. Хотя…
Сотников бросил быстрый взгляд на полочку с телефонным аппаратом.
— Может, они его уже сделали…
Он подошел к телефону, снял трубку и прислушался. Затем кивнул и опустил ее обратно на рычаг.
— Так и есть. В смысле — нет.
И, постучав пальцем по трубке, пояснил:
— Сигналов нет. Значит, нарушена связь. Видимо, в полном соответствии с их планами. Дождались, когда все птички слетятся в клетку…
Сотников глянул на наши недоумевающие лица и кивнул.
— Они нас заманивают. Точнее, уже заманили. И теперь мы должны точно понять, зачем.
Мы переглянулись с Ольгой Антоновной. Ничего мне сейчас не лезло в голову, вот честно!
— На самом-то деле всё просто, — чуть ли не весело произнес Сотников. — Лучший способ разгадать планы противника — это заставить его проявить себя. Поэтому мы сейчас не спеша спускаемся по лестнице и выходим во двор. Якобы для того, чтобы усадить Ольгу Антоновну в машину и увезти в город, где шансов для обороны у нас гораздо больше, чем в этом богом забытом пригороде.
Я тут же вспомнил свою любимую комедию «Семейка Адамс» и слова Фестера: я жил в беде, в нужде и в пригороде. Невольно улыбнулся, и Сотников тотчас поддержал меня:
— Правильно, стажер, не будем вешать нос. Ольга Антоновна, вы собрали с собой все необходимое, как я вас просил?
— Сменка одежды, деньги, паспорт и другие документы — со мной, — по-военному отрапортовала эта храбрая маленькая женщина и выразительно похлопала по толстой белой сумке через плечо.
— Отлично — похвалил шеф. — Спускаемся друг за другом, без суеты и спешки. Как выйдем во двор, держитесь меня. Если кто-нибудь к нам подойдет, ни с кем не разговаривайте. Просто делайте все, что я скажу или буду делать сам. На всякий случай условимся о сигналах тревоги. Если я кашляну — «Внимание!». А если при этом еще и прикрою рот, как делают все воспитанные и интеллигентные люди — «Внимание! Опасность!»
Сотников ободрительно похлопал меня по плечу.
— Но все будет хорошо и прямо-таки расчудесно, так что не волнуйтесь.
И мы отправились не волноваться, навстречу только хорошему и расчудесному.
В подъезде никаких сюрпризов нас не ожидало, двор также оказался пуст. И все равно я сетовал о том, как жаль, что мы находимся во времени, где еще нет пока мобильных сотовых телефонов. Сейчас легко можно было позвонить куда следует и вызвать наряд милиции, например.
К моему глубочайшему изумлению, милиция уже была во дворе, секунду назад казавшемся совершенно пустым. Точнее, два милиционера, лейтенант с сержантом, которые на удивление быстро вырулили из-за угла дома, едва мы только спустились с каменного подъездного крыльца. От неожиданности я даже машинально пощупал коробочку в своем кармане. Как знать, не волшебный ли камень Ольги Антоновны уже начал исполнять мои желания? А в том, что она вручила мне именно свой камень из «купола», я нисколечки не сомневался.
— Доброго дня, товарищи, лейтенант Софронов, — представился нам старший, небрежно козыряя и внимательно глядя на нашу спутницу. — Иноземцева Ольга Антоновна?
Перепуганная Ольга быстро кинула на Сотникова затравленный взгляд, но, помня его наставления, промолчала, лишь слегка кивнув лейтенанту.
— Очень хорошо. Вам придется пройти с нами в отделение, — сообщил блюститель порядка.
В этот миг я заметил на боку ведущего этого патруля пистолетную кобуру, а на ремне у ведомого, сержанта, резиновую палку, которую в мою эпоху «нулевых» годов россияне метко окрестят «демократизатором».
— А в чем, собственно, дело, товарищ лейтенант? — осведомился Сотников.
— Нарушение паспортного режима, — ответил милиционер. — А вы, собственно, кто?
Вместо ответа Сотников вынул из внутреннего кармана пиджака удостоверение и молча протянул ему. Я отметил про себя, что шеф предъявил лейтенанту не черную корочку «АППЛ», а красную, с вытесненным золотом словом «ПРЕССА» крупным шрифтом.
Однако лейтенант, к моему глубочайшему удивлению, небрежным жестом отстранил руку шефа с зажатым в ней журналистским удостоверением и сухо произнес:
— Это дело вас не касается, гражданин Не мешайте работе органов милиции.
Вот это да! Я буквально не верил своим глазам.
Мне конечно в реальности уже целых шестьдесят лет, но я всё еще прекрасно помню, как в восьмидесятые годы прошлого века милиция работала с прессой. В Советском Союзе пресса всегда была реальной четвертой властью, а, может, рангом и повыше. Любой хозяйственник, к примеру, директор крупного предприятия, обязан был в течение месяца дать исчерпывающий ответ на критику, если она появлялась в его адрес в центральных или городских газетах. И не отписку или самооправдание, а подробный отчет о мерах, принятых для исправления указанных ему в прессе недостатков и ошибок. И попробуй он спустить это дело на тормозах — сразу добро пожаловать в обком и горком партии на ковёр, и там по партийной линии так вздрючат, что мало не покажется. А тут какой-то лейтенантишка в пригородном поселке игнорирует красное с золотом удостоверение журналиста, даже не утруждась раскрыть его и ознакомиться с тем, что там написано? Да быть такого не может!
И я мгновенно понял: ряженые! Настоящие советские милиционеры никогда так не поведут себя, когда им предъявляет свои документы журналист. Ведь чёрт знает из какой газеты он может оказаться! Тут можно и звездочек лишиться, а то и самих погон.